Величие смерти в компании Толстого, Листа и Кьеркегора

Совершенно удивительным образом мы иногда открываем для себя то, что некоторые настроения и переживания были описаны гениями хоть и в разное время и разной манере, но всё же – созвучно. В один момент для меня открылось то, что настроение Сёрена Кьеркегора в работе «Болезнь к смерти» нашло своё отражение и в (внимание, почти оксюморон) бессмертной повести Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича» и в музыкальном произведении Ференца Листа «Пляска смерти». Поразительным кажется и то, что все эти произведения были написаны не просто в 19 веке, а в довольно небольшом его временном промежутке. 
Ниже я попыталась воссоздать переживания и мучения бедного Ивана Ильича, которые в повести Л. Толстого особо ярко начинаются с момента, когда герой оказывается прикованным к постели. По моему мнению они звучат так же драматично, как и произведение Ф. Листа. У произведений общий сюжет, который отводит нас к концепту С. Кьеркегора. Здесь сливается воедино всё – смерть как музыка, смерть как переживание и смерть как зрелище. Это почти что общий гимн величию смерти, который вне времени звучит одинаково. 
Настоятельно рекомендую перечитать страницы с мучениями Ивана Ильича под «Пляску смерти». Мне кажется, что тогда пазл сложится воедино и эти сюжетные линии, описанные ниже, ещё явственнее откроют общее настроение гениев 19 века.

***

Смерть грозно крадется, впервые отчётливо и драматично чувствуется её приближение. Она начинает мучить, взяв в свои руки всё – и боль, и страх, и угрызения совести. Смерть показывает своё величие перед человеком, она танцует и заливается хохотом, предвкушая новую победу. Затем она тщательно продумывает стратегию и выбирает инструменты. Оставляет человека наедине с его мыслями, с неразрешенными вопросами, на которые он никак не может найти ответ. Смерть играет в прятки – она может случиться, а вдруг – всё-таки не случится? А может это вовсе не смерть?
Настойчиво приходят её спутницы – боль, страдания, и время от времени они становятся просто невыносимыми. Но вот ещё один мучительный эпизод позади – может быть это надежда на то, что и смерть можно пережить? И чем отчаянней надежда – тем более сыта смерть, тем больше у неё энергии, тем драматичнее её танец и громче её музыка.
Но она не только злорадствует, она подкрадывается всё ближе к своей жертве. Здоровое тело и здоровый дух были бы в силах её остановить, но они – и тело и дух – прониклись болезнью к смерти и угасают с каждым па этого смертельного танца.

Человек сдался. Но нет, он не готов умереть, разве к этому можно быть готовым? Но он ждёт её, как конца своих мучений и как конец своей неутолимой жажды жить. Нет ощущения того, что что-то может быть менее больно, а что-то более.
Его как мертвого не принимает мир живых и как живого не принимает мир мёртвых. Он один – совсем один и надеется, что стихшая музыка – это преддверие конца. Смерть кажется ему не такой ужасной, кажется она пощадила его несмотря на то, что всё же заберет его с собой.
Но нет! Мучения с новой силой заиграли в нём. Неужели это ещё не конец? Но почему нет? Разве я успею ещё что-нибудь исправить? С новой силой – значит я уже сейчас умру, на пике боли и страдания? Скорее бы!
Смерть нанизывает себе длинные бусы, которые состоят из моих пота, слез и крови. Мне кажется, она уже достаточно украсила себя. Но ей хочется намотать эти бусы несколько раз. Ей хочется выглядеть не только уверенно, но и богато.
И как ей не нравится, что время от времени мои стоны перекрикивают её разгульную музыку. Её канкан – это каждый раз удар острого носка туфли об мой подбородок. Она так близко, так пускай же забирает меня – пускай перестанет пинать.
Но ей нужно вдоволь насладиться своим величием – ей нужно, чтобы я перекричал рождение, чтоб умирающий был громче новорожденного. Она, как режиссёр, выматывает меня и просит ещё дубль, ещё и ещё, чтобы я умер по-настоящему.
Она присела рядом, и музыка её уже не так оглушает меня. Может, ей хочется подбодрить меня, оповестив о том, что я уже почти доиграл свою роль?
Нет, ей не до меня. Я только фон, я инструмент, и у неё своя нотная грамота – мои «не сделал» и «не успел» – только добавляют музыке азарта.
Её музыка пришла к разладу, и одна нота не слушается другую, какофония в моих ушах – вот что должно быть анонсом к моему избавлению из её плена. Так пускай же съест меня сейчас, пускай идёт терзать другого, пускай другой тоже умрёт скорей, не мучаясь в этой бесконечной музыке. Она танцует, кружится в своей пляске и тянет ногу всё выше, чтобы ударить меня в последний…

Художник: Франс Франкен.