«Детство — это неизлечимо»

Я больше всего чувствительными стихами занимаюсь, которые выражают любовь, разные страдания. А то много теперь стихов написано таких, которые ничего не выражают. Так те для меня неинтересны-с.
«Женитьба Бальзаминова»    

Меня давно интересует вопрос: куда девается любовь к поэзии, когда поэзия уходит — и из культурной жизни, и из семантической памяти? Разве не должны люди, которые когда-то любили поэзию, искать новые ее явления, новые феномены, новые имена? Время от времени информационный поток проносит мимо имена модных поэтов и поэтесс. Со временем из категории модных они переходят в категорию известных, а там в категорию медийных. Медийный поэт есть феномен нашего времени, завязавшего культуру на медийность. Морским узлом.

Одна из модных поэтесс 2000-х, Вера Полозкова, не единожды подвергалась критике и хвалитике, о чем охотно упоминает в своих стихах:

Либо кривятся, либо туфли ползут облизывать,
Жди в гримерке, пока на сцену тебя не вызовут.

Создается впечатление, что сидение в гримерке и есть то, что формирует современного поэта в большей степени, нежели живая жизнь и литературное творчество.

По мнению Евгения Ермолина, поэзия Полозковой — это «голос нового российского поколения», поскольку поэтесса «совпала с этой эпохой в её самом лучшем выражении». Насчет лучшего выражения поспорю: поэтесса Полозкова совпала с новым российским поколением в его основном качестве, а именно жажде внимания и признания. Поэтам вообще-то свойственна истероидность недолюбленных детей, но талант может компенсировать любой недостаток, в том числе и «детство, которое неизлечимо» и которое накладывает отпечаток на всю последующую жизнь.

Стихи Полозковой — это прямо-таки квинтэссенция того, что может высказать чем-то (кем-то) обиженная в детстве девочка, а ныне популярная блогерка, в адрес своих мужчин (вернее, «мальчиков»), непонятливых взрослых, а заодно и руководства Этой Страны, разумеется. Претензии к безразличным «большим» со стороны сердитых «маленьких» — вполне рядовое творческое начинание. Корить за него смешно, это не более чем программное выступление.

«Непоротое поколение», «снежинки», «книжные дети, не знавшие битв» — все они пишут нечто подобное, «изнывая от мелких своих катастроф», демонстрируя себя вселенной равнодушных взрослых. Чтобы представить, о чем в общем и целом пишет Вера Полозкова, достаточно прочесть стихотворение четырнадцатилетней давности: начало посвящено вышеупомянутым взрослым, которых «Верочка», по ее мнению, знает лучше них самих…

Взрослые — это нелюбознательные когда.
Переработанная руда.
Это не я глупа-молода-горда,
Это вы
не даете себе труда.

Назидательность легкая, ну, презрительная ленца.
Это не я напыщенная овца,
Это вас ломает дочитывать
до конца.

Потому что я реагент, вызываю жжение.
Напряжение,
Легкое кожное раздражение;
Я свидетельство вашего поражения,
вашей нарастающей пустоты.

Если она говорит — а кому-то плачется,
Легче сразу крикнуть, что плагиатчица,
Чем представить, что просто живей,
чем ты.

…затем рассуждение плавно съезжает на своеобычное молодежное, если не сказать подростковое самолюбование…

Я занимаюсь рифмованным джиу-джитсу.
Я ношу мужские парфюмы, мужские майки, мужские джинсы,
И похоже, что никому со мной не ужиться,
Мне и так-то много себя самой.

…и заканчивается неизменным «девочка любит мальчика, девочка ругает мальчика за то, что она любит этого мальчика».

Потому что врагам простые ребята скальды
На любом расстоянии от кости отделяют скальпы,
Так что ты себя там не распускал бы,
Чтобы мне тут сниться, хороший мой.

Из подобных произведений читатель «со стороны» (то есть тот, кому они не могут быть адресованы как целевой аудитории в силу изрядного возраста, иного круга интересов и отнюдь не подросткового уровня интеллекта) извлекает важную информацию, а именно четкое понимание, что собою представляет современный поэт. На деле поэт сегодня есть результирующее трех составляющих: популярного блога, покровительства знаменитости и наличия словаря рифм.

Проект модели «Полозкова» (или «Яхина», или «Прилепин») в наши дни можно вырастить из любого гладко говорящего начитанного создания, уверенного, что быть пошлым — не стыдно. Стеснение и даже адекватная самооценка литературному проекту не к лицу, мешают блистать харизмой и покорять пустословием. Быть многоглаголивым пустословом совсем не сложно, да еще и выгодно. Тем более во времена, когда критики и сами не ведают, что говорят и кого творят.

Критик Евгения Вежлян видит причину успеха Полозковой в том, что она синтезировала «в единой версии-лайт голоса столь разных поэтов, как Дмитрий Воденников или Дмитрий Быков». Не знаю, как можно считать такие высказывания положительными отзывами — компиляторские «лайт-версии» (то есть как, еще больше «лайт»?) и умение попадать в градус банальности вряд ли можно отнести к достоинствам.

Сам Дмитрий Быков с его небескорыстным интересом к молодым литераторам объяснял отрицательные отзывы на Полозкову нехитрыми причинами, теми же, какими объясняют критику в адрес своего кумира все фанаты (хотя Д. Быков если от кого когда и фанател, то исключительно от себя самого — его мотивация для положительного отзыва намного материальнее) во все времена (http://yarcenter.ru/articles/culture/literature/nemalenkaya-vera-23977/): «Молодость, слава, миловидность и здоровье — сами по себе грехи столь непростительные, что пафос разоблачительной рецензии понятен». Действительно, аргументы вроде «сперва добейся» и «вы просто завидуете» по умолчанию неоспоримы. Остается упомянуть количество подписчиков/отпускную цену книг предмета критики и можно праздновать победу в споре.

Признаться, я сама отношусь к тем, кто не знал и не читал стихов молодой, миловидной и здоровой Веры Полозковой «лайт-версии 2000-х», несмотря на всю ее виртуальную славу. Однако, прочитав недавно стихи вполне зрелой поэтессы Веры Полозковой (которая уже не так молода, сменила имидж и вряд ли после рождения детей и усердного концертирования здорова настолько, насколько была в юные годы — то есть, следуя за мыслью Дмитирия Львовича, более не должна служить предметом осуждения, а должна, наконец, стать предметом осмысления) я без затей провела небольшой эксперимент: открыла словарь рифм на «ка» (на отглагольные окончания, которыми некоторые поэты и поэтки любят имитировать рифму, открывать было стыдно) — и всего за три минуты сваяла мутно-либеральное, инфантильно-всем-недовольное стихотворение. Вполне пригодное, чтобы стать «проектом» и завоевать любовь и уважение читающих народных масс:

Как бодро бежит за рукою строка,
Когда я залипаю на мужика.
Россия немыта, но велика,
А по сути одно сплошное ЧеКа,
Человек в ней имеет префикс «зе-ка»,
Из груди цедят водки, не молока,
Нам чужда наших прадедов ДНК,
Наша жизнь — сидеть от звонка до звонка.

За пару месяцев эдак можно накропать стихов не меньше чем на брошюрку в мягкой обложке и даже наскрести некоторое количество похвал да лайков со стороны френдов — чем не начало поэтического проекта?

Впрочем, как говорила героиня Тэффи: «Это у вас уважатели, а меня и смолоду никто не уважал, так под старость мне срамиться уж поздно». Неохота ввязываться в создание рифмованных и нерифмованных кляуз на несовершенство мироздания, растворяясь в море самовлюбленных и одновременно закомплексованных «не как всех».

Не стоит ругать самого поэта (или прозаика) — он, как правило, руководствуется благими и даже великими помыслами. Он задумывает эпическое социальное полотно, а тем временем пишет что в голову взбредет — причем взбредает туда исключительно подростковое нытье, подпитываемое гормонами. Но и такое творчество, можно сказать, обречено на успех, поскольку отменно обслуживает духовные потребности ЦА. И уж она-то лепит из творческого человека то, что ей больше по нраву. Ведь мы не учим творческого человека противостоять нам же. А следовало бы.

Целевая аудитория у литераторов время от времени меняется, завися от перманентного возникновения социальных групп, до той поры не существовавших. В наши дни такой группой можно назвать так называемый офисный планктон, чья настоящая жизнь протекает в блогосфере, а в реал представители группы выходят на техобслуживание материального тела. Отсюда и литературные приемы, и художественные ориентиры, и «крючки» с маркерами, разбросанные по тексту и предназначенные для уловления читательских душ.

Вот почему современный поэт не создает свой собственный космос, а довольствуется блогосферой. Она ведь тоже довольно большая.

Проблема современного писателя, как, впрочем, и читателя состоит в том, что интернет для души, для личности — самая что ни на есть агрессивная среда. Задолго до того, как человек созреет и сформируется как личность, его перемелют жернова стереотипного мышления, шаблонные ценности, стандартные навыки получения признания и прочее, мешающее быть собой, зато помогающее стать похожим на другого. Успешного другого, достойного подражания, — так считает интернет-сообщество, в котором недоразвившаяся личность существует на правах Маугли, выживающего в дикой природе вирта.

Дмитрий Быков — и тот в хвалебной статье проговаривается о зависимости поэтессы Полозковой от того, что ее делает, от критики со стороны: «Полозкову нахваливают не самые симпатичные персонажи, и комментарии в ее ЖЖ лучше не читать вовсе, ибо делятся они на 90% восторженных девичьих придыханий и 10% подросткового задиристого хамства, имеющего целью привлечь Верочкино внимание». И что, хочется спросить, есть ли в этом какая-то стилеобразующая, поэтоформирующая сила? На любого современного автора оказывает давление глубокоуважаемая, малоуважаемая и совсем не уважаемая публика. Такова особенность современного развития творческой личности — под давлением читательских откликов, поступающих в непрерывном режиме.

Г-н Быков сетует на «качество делания» поэтов: «Критикой это не назовешь, и складывается парадоксальная, но типично русская ситуация, когда самый известный из молодых поэтов окатывается либо грязью, либо патокой, но адекватного анализа не получает в принципе. В результате скоро становится нечего анализировать». Это, повторюсь, удивляет: неужто отсутствие годной критики может изменить качество написанного истинным талантом? Заставить поэта (или прозаика) начать писать плохо, потому что на него давит публика?

Получается, может. Нестойкий поэт пошел. Внушаемый. Дмитрий Львович определенно заставляет взглянуть на стихи современных поэтов, в том числе и Полозковой, с точки зрения того, кому и что публика уже внушила, кого обтесала под свои надобности.

Так, например, внутренний мир офисного планктона, связанного с реалом канатом быта, ориентирован на набор бытовых подробностей. Быт очень важен для человека, которого мало интересует бытие. И Вера Полозкова охотно перечисляет приметы быта и списком причисляет их к поэтическому видению мира — не только для достоверности. Так поэт обслуживает свою ЦА, охотно откликающуюся на опись материальных благ. Получается своего рода поэтическое селфи в интерьере.

Если бы сутью поэзии не было многоглаголание на одни и те же темы, объявленные вечными, можно было бы сказать, что после прочтения примерно десятка стихотворений (и не только Полозковой, но большинства поэтов) остальное и читать незачем. Ничего нового в дальнейшем поэтическом потоке сознания не предвидится. Но среди задач поэзии нет поиска новых тем, мотивов, сюжетов. Она вся — поиск новых форм и стилей, поиск нового слова, которым очередное поэтическое направление говорит о старом, давно известном, хорошо знакомом, изрядно надоевшем.

Есть ли у Полозковой эти новые слова? Есть ли у ее поэзии свое лицо? Или ее «непоэмание-осточертение» пишется в русле творений других таких же поэтесс, так же утомленных бытом, так же не доросших до бытия?

Признаться, чем ближе к 2020-м, тем суше и техничней излагает проблемы страдающей чувствительной души поэтессы Вера Полозкова. Иногда шутит, иронизирует и попутно страдает — так же сухо и технично.

и я был чёрный плащ, а стал печальный поц,
которого бегут освистывать подростки.
какой-то жалкий тон, под носом мелкий пот-с,
полупустой пиджак и борода в известке:
законы бытия, они довольно жёстки.
живое мрёт-с.

А вы чего хотели? Два десятка лет плодотворных страданий на радость блогосфере — и не выгореть? 

Так складывается судьба «имиджевого литератора» (того самого, чьи «грехи» перечисляет Быков, защищая «Верочку» от критиков-завистников). Однажды молодость, миловидность и здоровье закончатся — а это случится неизбежно — и что станется с поэтом? Ну а если закончится популярность? Великие поэты, чьи стихи пережили автора, порой не только миловидны, здоровы и популярны не были, но и совсем даже наоборот. Между тем Анна Ахматова, перестав быть молодой и эффектной светской львицей, не перестала быть поэтессой. Гонимый властями и отнюдь не миловидный Иосиф Бродский, ни болея, ни старея, поэтом быть не перестал. Артюр Рембо, потерявший здоровье, ногу, любовь и даже интерес к поэзии, остался в мировой литературе поэтом, а не красавчиком-геем-скандалистом. Примерам несть числа — поэтам и на Руси, и за ее пределами испокон веков нелегко жилось.

Что же за зверушка такая «имиджевый литератор», который перестает быть мастером слова из-за сокращения аудитории, уменьшения объемов «подписоты», потери полюбившегося публике имиджа и отсутствия удачных фотосетов в инстаграме? Можно ли с ним проделать то же, что со всеми творцами — например, провести разделение на творческие периоды какого-никакого, а творца? Голубой период, розовый период, патриотический период… Ведь рано или поздно у всех поэтов и поэток наступает патриотический период, будь они хоть голубые, хоть розовые. 

Патриотизм (чаще, правда, русофобство — покровительство лиц определенной политической ориентации четко определяет таковую у протеже) очень помогает вернуть себе хоть часть недовольной всем подряд ЦА, когда юная дева с имиджем бунтарки превращается в многодетную матрону и пытается растить чад, умеренно бунтуя против общества и властей — так, чтобы за бунт по-прежнему платили. Но ругать за это именно Полозкову смешно. Она всего лишь делает то же, что и все.

Это ново? Так же ново,
Как фамилия Попова,
Как поэзы Полозковой,
Как чума и плач детей.

Поэты и поэтки современности страдают и мучаются вахтенным методом — только один сойдет с пьедестала модного мученика, как место немедля занимает сменщик. То и дело читаешь критические хвалы среднестатистическому литературному светочу — описателю «адища городов», шаману-страстотерпцу, жертве ужасных бытовых трудностей, преследующих творца в Этой Стране (как будто в другой стране ему с рождения уготовано сахарное каноэ, плывущее по молочным рекам с кисельными берегами).

Как задержаться на подиуме? — переживает поэт в наши дни. Как привлечь к себе мимолетное внимание публики? Умереть с шумом, как советует Вера Полозкова, видимо, Майклу Джексону в перепеве известнейшего гумилевского стихотворения («Лев Евгеньевич, я вашу бургундскую полечку перепёр на родной язык. — Воображаю!»)?

Милый Майкл, ты так светел; но безумие заразно.
Не щадит и тех немногих, что казались так мудры.
Ты велик, но редкий сможет удержаться от соблазна
Бросить радостный булыжник в начинателя игры.

Очень скоро твое слово ничего не будет весить;
Так, боюсь, бывает с каждой из прижизненных икон.
Ты ведь не перекричишь их; и тебя уже лет десять
Как должно не быть на свете.
Неприятно, но закон.

Оставим на литературной совести поэтессы Полозковой корявости и канцеляризмы вроде «редкий сможет», «радостный булыжник», «с каждой из прижизненных икон». В наши дни поэтам, усыновленным интернетом, трудно писать человеческим языком. Они как будто не слышат его, а только видят буквы на экране. Они не слышат, как ужасно звучат все эти «ведьнеперекричишьты», они не сознают ни сути, ни предназначения метафор, эпитетов и проч. Они в массе своей лишены литературного чутья и литературного слуха. О вкусе и говорить не приходится. Поэтому и не будем.

Поговорим о содержании. Легко давать советы суицидального плана всем, кроме себя — а тем паче поп-звездам, живущим взаймы. Уметь надо вот это всё — пересчитывать критические радостные булыжники, присуседиваться к звездам первой величины и причислять свои обидки к тем катастрофам, что убивают людей вроде Джексона. Можно сказать, удачный маркетинговый ход. Из каковых ходов нынче состоит большая часть творческого пути любого литератора. Мы, кажется, многое путаем последние лет двадцать-тридцать — литературный процесс с премиальным, творчество с имиджмейкерством, искусство с маркетингом… И получаем в результате творцов, чья зависимость от успеха превращает их в престидижитаторов. И не слишком умелых.

Напоследок, отвлекшись от творчества Веры Полозковой (чьи стихи мне все же не показались «своими собственными» — они так же, как критикессе Вежлян, кажутся мне «синтезированными» из многажды читанного-перечитанного «стихотворного материала», причем не лучшего качества), спрошу: так ли хорошо для писателя пребывание на публике, взращивание творческой натуры в интернете, который, словно миксер, перемалывает в однородное безвкусное смузи плоды самого разного вкуса и предназначения? Сколько мы еще будем питаться этим литературным смузи, не находя в нем никакой пищи для размышления?