Не сметь смеяться над святынями!

«Литературная газета» опубликовала статью «Критика и как с ней бороться» за подписью двух лиц — Михаила Голубкова, завкафедрой истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса МГУ им. Ломоносова, и Марии Тухто, магистрантки филологического факультета. Это воссоединение завкафедрой и студентки старших курсов филфака показалось мне явлением знакомым, но оттого не менее удивительным. Магистрантка М. Тухто определенно оказала большую профессиональную помощь завкафедрой новейшей русской литературы, снабдив его множеством полезных знаний. Поэтому их ОБЩАЯ статья выглядит так, будто г-н Голубков ее даже не читал (не хочется верить, что и он также не знает элементарного). В дальнейшем я осмелюсь обращаться к главному источнику познания — к Марии Тухто, магистрантке-информатору своего руководителя. (Да будет ей успешно выдан диплом в свое время и да не пригодится он ей никогда в жизни.)

Главное, что возмутило автора (вряд ли здесь уместно множественное число) статьи — это смешливость критиков, пишущих о художественных произведениях. И Мария Тухто решила бороться с непочтительностью критиков. «Нет, как он мне смел?» Впрочем, М. Тухто усердно игнорирует мою персону, поскольку борьба с критиками, с которыми собиралась бороться Тухто, не сочетается с борьбой с теми, с кем уже поборолась я. Причем в этом же сборнике. Засим создатели статьи сочли наилучшим сделать вид, будто у сборника пять авторов. Ну что ж, флаг им в руки. Посмотрим, что вышло из их затеи.

Александр Кузьменков в своей ответной статье «Адвокаты дьявола» обрисовал механизмы инициирования подобных статей и еще раз вкратце объяснил, что именно в перечисленных трудолюбивой М. Тухто произведениях вызвало у критиков сборника «Проклятые критики» вышеозначенную смеховую реакцию. Но я категорически не согласна с А. Кузьменковым. Что толку повторять-то? Ведь на это и Тухто, и ее руководство, и заказчик статьи хором скажут: просто вы некомпетентны, непрофессиональны, не закончили филфак, а значит, ничего не понимаете в современной критике! И снова зачитают вам все аргументы (или следует писать это слово в кавычках?) из труда М. Тухто.

Мне кажется, стоит посмотреть не на объект, а на субъект. Не на писателей и их произведения, упомянутые Тухто и Ко, но на саму критикессу. Что именно она вменяет в вину авторам сборника?

«Ни один критик ещё не научил ни одного писателя писать. Никто не давал критику права на оценку; его задача — не возносить и не ниспровергать. Литературная критика — не школа, где писатели сидят за партами и могут быть вызваны к доске строгим критиком с указкой в руках, а то и с розгой». Да ну? Неужели? А что насчет оценочной функции критики, поистине уникальной, отличающей критику от литературоведения, выделяющей ее в отдельную дисциплину?

Критика (от др.-греч. κριτική τέχνη «искусство разбирать, суждение»), как утверждает добрая старая БСЭ, есть анализ, оценка; задачами критики являются:
а) выявление противоречий;
б) выявление ошибок и их разбор;
в) разбор (анализ), обсуждение чего-либо с целью дать оценку (например, литературная критика);
г) исследование, научная проверка достоверности, подлинности чего-либо (например, критика текста, критика исторических источников);
д) оценка.

Или магистрантки теперь заняты чем угодно, только не изучением тех предметов, которые им преподавали все годы бакалавриата? Каким образом из критики следует выбросить оценочную составляющую — да так, чтобы критика перестала быть положительной или отрицательной?

«Такие представления о сущности литературной критики есть результат некомпетентности или неких комплексов, преодоление которых не является предметом разговора о литературе». Интересно, как завкафедрой г-н Голубков вообще пропустил эту фразу: «литературная критика есть результат некомпетентности и комплексов»? Не говоря уж о следующих за нею благоглупостях.

«Задача критики, которая и делает её интересной, состоит в приращении смыслов литературного произведения. Критик — это квалифицированный читатель, его взаимодействие с произведением имеет один интерес: интерпретация художественного текста, угадывание смыслов, которые отнюдь не лежат на поверхности». То есть восхищающие г-жу Тухто танцы с бубном над пустейшим опусом есть единственно возможная критика, потому что это… позитивно? Конструктивно? Дает путевку в жизнь множеству сырых и безмысленных скороспелок, избавляющих публику от желания читать современную русскую литературу? Или позволяет авторке ощутить себя этим самым «квалифицированным читателем»?

«Приращение смыслов». Какой прекрасный эвфемизм для придумывания чего-то, чего автор и не думал запихивать в свой труд, но что помогает выставить любой опус в лучшем свете! Но кто сказал, что критика должна заниматься исключительно этим? Впрочем, известно кто.

Дорогие мои! Открою вам тайну Полишинеля: критик может вообще ничего не интерпретировать, и притом его произведение вправе оставаться полноценной критикой. Угадывание смыслов в наши дни стало модной инновацией в статьях критических и околокритических, сиречь маркетинговых, рекламных, предлагающих публике раскошелиться на четырехзначную сумму и приобрести роман, который хорош лишь тем, что недавно написан.

Вот и получается, что М. Тухто, в конце статьи неохотно сделавшая книксен критике, которая «направлена на разрушение сложившихся иерархий, бесконечных премиальных шорт- и лонг-листов», для которой «не существует забронзовевших авторитетов», явно беспокоится, что кто-то сойдет со стези интерпретации и выскажет то самое «А король-то голый!», которое на словах г-жа Тухто бурно приветствует. В конце статьи. А что в середине? А в середине паника. 

М. Тухто волнуется: «…при знакомстве с этой книгой становится понятно, что представления о задачах литературной критики резко деформировались сегодня. Критиковать — значит нещадно ругать. И назидательно поучать, как надо и как не надо писать. Высмеивать». Притом, что в начале статьи самой магистранткой приведен целый список критиков прошлого и позапрошлого веков, ругавших, поучавших и высмеивавших своих современников, ныне ставших классиками. Однако же перечисленные ругатели так и остались критиками, их не выгнали из профессии даже за недобрые слова в адрес Гоголя и Чехова. То есть тогда было можно — а теперь вдруг стало нельзя?

Нельзя стало сразу все. Как «в случае С. Замлеловой, которая размышляет о Солженицыне» — якобы чтобы написать «запоздалый на полвека политический донос в органы». А потому что не надо размышлять. Иначе либерально (феминистски, толерантно и проч.) настроенные студентки старших курсов донесут на вас заведующим кафедр, те подпишут их, гм, «честные и открытые» статьи, третьи лица не преминут эти статьи опубликовать «где следовает»… Ибо нечего тут размышлять. И свое мнение выражать тоже нечего. Есть главная, магистральная линия похвал и ругани — с нею можете колебаться сколько угодно, но не за ее пределами. 

Любят разные бдительные магистрантки сообщать, что все эти «ПрОклЯтые критики видят свою задачу в другом: высмеять (иногда весьма остроумно), обругать, уличить — и вынести уничтожающий приговор». Что недопустимо, поскольку «это катастрофически понижает уровень литературной ответственности авторов». Какой-какой ответственности? Литературной? А что это такое — литературная (не авторская, не гражданская, не творческая, не писательская) ответственность? И авторов чего, простите — статей или произведений, о коих идет речь в статьях?

Неудивительно, что люди, не умеющие четко выразить свою мысль, тянутся друг к другу и вовсю друг дружку оправдывают. Вот магистрантку Тухто, например, беспокоит, что критики-авторы сборника пишут об ошибках стилистических и фактических, которыми пестрят произведения разрекламированных авторов. И что она противопоставляет такому подходу? Почему именно критик не должен замечать авторских ляпов, особенно — в сюжетообразующих моментах, от коих, собственно, и зависит ход событий?

«Кажется, что он [Чекунов — И.Ц.] пишет не портрет писательницы, вошедшей недавно в литературу [Яхиной — И.Ц.], а создаёт шарж, даже карикатуру. Именно так поступал в своё время Корней Чуковский, рисуя не реальный образ писателя, но карикатуру на него». Но ведь Чуковскому было можно? А этим, которые сейчас пишут про хороших людей отрицательную критику — нельзя.

«Все авторы книги работают в этом ключе. С. Морозов обрушивается на «Оправдание острова» Е. Водолазкина, полагая, что его нельзя считать учителем православного канона. <…> Романистика Водолазкина — новое явление, которое требует иного метода анализа. Жанровый и стилевой синкретизм, многоуровневая организация текста с многочисленными реминисценциями делают Водолазкина ярким представителем неомодернизма. Претензии Морозова неуместны». Замечательно. А объяснения будут?

Ведь, скажем, если «его [Морозова – И.Ц.] подход к категориям времени, пространства, вечности, превращающий анализ художественной прозы в препарирование философского трактата» объявить ярким образцом неомодернизма в критике — что изменится? Магистрантки разрешат ему, критику-неомодернисту, замечать очевидное? А как насчет разрешения для кого-нибудь другого, кто не критик и не филолог, а простой историк, искусствовед, журналист, читатель? Ему, как я понимаю, разрешение и вовсе не светит, недостойному.

«Кроме того, критика в адрес писателя, филолога-медиевиста, который блестяще владеет приёмом стилизации языка и мышления, чуждого современному человеку, требует как минимум знания древнерусской литературы, особенностей её жанровой системы». Здесь мы с вами наблюдаем прекрасный, поистине образцовый аргумент из арсенала сетевых холиваров — «сперва добейся/а ты кто такой?». Мы искренне гордимся будущими выпускниками филологического факультета МГУ и завкафедрами, дающими им дипломы, дорогу в жизнь и советы на дорожку. Дальнейший опыт работы магистранты добирают в виртуальных холиварах.

Классический прием вроде шаржа или гиперболы Тухто не одобряет: «Борьба со „словесными ужимками“ писателей при использовании тех же словесных ужимок — какую ценность представляет подобный подход?» Действительно. Карикатура в ее глазах ценности не имеет. Бидструпа на мыло! «Каждый автор сборника обнаруживает свой почерк карикатуриста. Так, например, А. Кузьменков — мастер эпиграммы которые чаще всего и становятся названием его небольших критических эссе: „Этюд в кременьких тонах“ о В. Пустовой или „Павел Валерьевич меняет профессию“».

Здесь я, признаться, попыталась вспомнить хоть одну эпиграмму у Александра Александровича. Ну хоть пару рифмованных строф! Поскольку использование реминисценции как таковое эпиграммой не является, что бы автору статьи ни померещилось. Видимо, в магистратуру нынешние филологи приходят, не различая эпиграмму и фельетон, всей душой ненавидя сатиру, готовые грести всё под одну гребенку.

Зато они отлично умеют писать кляузы, делать сверхвыводы и представлять в качестве посылов домыслы: «…его вообще очень раздражают критики, пробующие себя на ниве отечественной беллетристики. И обнаруженная нелепая цитата стоит целой статьи — карикатуру писать не нужно! Например, фраза, найденная у Басинского: „Подкатила коляска с измученной серой кобылой“. Тут уж пиши не пиши. Да ещё с десяток найдёт таких же смешных оплошностей!» Ну, предположим, не серой, а пегой. Г-жа Тухто не считает нужным сверять цитаты из разбираемых ею писателей. Достойный представитель нового поколения филологов.

Действительно, как не счесть критика, жестко, а порой и жестоко высмеивающего графоманские потуги и глупости, ненавистником целых категорий авторов — пишущих критиков или «женской прозы»… Назвать критика ненавистником ВСЕХ представителей некой категории — и всё, по поводу его мнения можно не морочиться. У него же фобия! Положительные отзывы не в счет. Зачем портить статистику сверхвыводов? 

Итак, что мы имеем в результате? Тот же сверхвывод о том, что мы с вами, дорогие подельники, организуем литературе капут. «Можно полученный результат назвать капутом, можно шаржем. Но о приращении смысла, о вдумчивом углублении в текст, о соразмышлении критика и писателя речь не идёт. Это критика разгрома». Ума не приложу, почему, например, я должна «соразмышлять» (а попросту привирать) над тем, что у писателя не вышло донести до читателя посредством хорошего литературного языка и без грубых ляпов в матчасти. Это работа редактора — править подобное.

Потом, после всех метаний от жалобы к запрету, от сверхвывода к домыслу, М. Тухто внезапно дает нам свое разрешение на… а на что, собственно? На критику с оценочным аспектом, еще БСЭ описанную? «Это всё же критика — со своим пониманием задач, смысла литературно-критического письма, роли в литературном процессе». Задачи оценки уровня грамотности автора:
а) в отношении матчасти,
б) в художественном отношении,
в) в плане внутренней логики,
г) по части психологической достоверности
— это всё новые задачи? О, мы горды собой. Надо же, мы открыли Америку. Причем каждый свою.

«Это критики из тех, что всегда крикнут: „А король-то гол!“ — даже если на монархе и есть подобие одеяния. Эта критика показывает альтернативный взгляд на текущую литературу, не исходит восторгами от текстов, которыми не восторгается только ленивый». И за это вы написали о ней (хотя правильнее было бы сказать «на нее») статью, которую едва не закончили фразой «это не критика».

Но увы, пришлось все-таки признать: взгляд, альтернативный рекламе, имеет право на существование в качестве пусть не совсем критики, но чего-то такого-эдакого… Хотя настоящая критика — это, конечно, не оценка, а интерпретация и втюхивание читателю новых писателей, как бы те ни были плохи. Альтернативщиков оправдывает лишь то, что их презренная карикатура на современное творчество «заставляет читателя посмотреть вокруг: а вдруг в литературе есть ещё кто-нибудь, кроме Яхиной и Водолазкина?».

Скажу далеко не в первый раз: литература такая коварная дама, она заставляет свою жертву рано или поздно выложить всю подноготную. Вот и М. Тухто проговаривается: если вы не интерпретируете полное ошибок и глупостей писево так, чтобы оно выглядело поинтереснее, а осмеливаетесь над ним смеяться — вы не критики. И не имеете права наезжать на филологов-медиевистов (и не медиевистов), потому что не знаете древнерусской культуры (со всеми ее пластиковыми бутылками). А еще вы не можете считаться критиком, потому что пишете шаржи на полуграмотных, будем откровенны, сценаристов, которых менее всего интересует достоверность образа, фабулы, атмосферы места действия... Вы не можете переосмысливать то, что уже приобрело жесткие общественные рамки, потому что выход за эти рамки индивидуального мышления непредсказуем.

Дорогие бакалавры и магистранты, а также их руководители! Попытайтесь представить свою деятельность со стороны, а не с позиций «наших бьют». Просто вообразите, что вокруг вас на полках лежит одноразовая гиль, которую и открывать не стоит, но издатель твердо намеревается продать ее вам и вашим близким по заоблачным ценам. Для чего набрал целую армаду интерпретаторов, и те, пользуясь невозможностью (для рядового читателя) прочесть текст, стоят на всех углах и интерпретируют этот хлам как можно завлекательнее, интерпретируют… О новый дивный мир! О графоманское Эльдорадо! Хотите туда?