Недобросовестная конкуренция полов в критике

Почему мальчишки считают, что девочки с длинными волосами обязательно утонченные, отзывчивые, женственные?
Харуки Мураками. Норвежский лес

Есть в жизни вопросы, которым ответы не положены. Вот просто не существует на них ответов, хоть обыщись. К таким вопросам относится и тот, на который наводит статья Михаила Бойко «Ода девочкам-критикессам». А именно: куда делось профессиональное качество литераторов во все времена — наблюдательность? Современный литератор, похоже, не замечает действительности в упор. И она отвечает ему тем же. В результате они друг друга не видят, и литератор описывает то, что существует исключительно в его воображении. И ладно бы, но ведь он убежден, будто словом своим отражает существующую реальность!

Автор статьи, в частности, описывает некую категорию дам, занимающуюся критикой, именуя весьма зрелых особ лет сорока и более «девочками». Каким образом люди, стоящие на пороге кризиса среднего возраста, а то и перешагнувшие этот порог, давно оставившие позади все кризисы взросления, сколько их ни на есть, могут считаться девочками (или мальчиками), видимо, стоит спросить у шекспировского сэра Тоби, который в таком случае использовал обращение «пожилой ребенок». Притом автор статьи хочет, прямо-таки жаждет, чтобы эти «пожилые дети» повзрослели. И перестали, наконец, реагировать на реальность с инфантилизмом избалованного ребенка, желающего пребывать в комфорте — и умри все живое.

«Девочки-критикессы, как все женщины, всегда хотят „как лучше“ — в их единственно верном понимании. Они гуманистки, поэтому хотят, чтобы текст был написан с „добрыми намерениями“, был „социально полезным“. Они не любят резкостей и экстравагантностей, не выносят радикальных идей», — пишет М. Бойко. Да, упомянутые им критикессы любят поговорить о намерениях и пользе. Но, полагаю, наблюдательный литератор заметил бы разницу между декларацией и реализацией. Сравнил бы рекламные заявления и выпускаемый продукт.

Что именно порождают пресловутые «добрые намерения»? И какого рода литература получает от упомянутых дам карт-бланш на изменение общественного сознания? Давно ли М. Бойко читал расхваленные критикессами произведения братьев по разуму и сестер по его отсутствию? Где в опусах Некрасовой, Рымбу, Васякиной, Горбуновой, Козловой, Степановой, Степновой, Пустовой и прочих он увидел «„правильно“ построенные предложения, как у Толстого и Тургенева»? С чего он решил, что сорокалетним девочкам не нравится «модернистская, авангардная или просто новаторская проза», невзирая на бесконечную рекламную акцию оной (которую те самые «девочки» и ведут»)? О какой похожести книжной фабулы на реальную жизнь может идти речь в разговоре о произведениях Водолазкина, Гиголашвили, Колядиной, Рубанова, Иванова, Синицкой и многих, многих других, магическим реализмом стукнутых?

Ах, критикессы понимают под новаторской прозой совсем не то, что под нею понимает автор статьи? Ему кажется, что к достойным новаторам относятся «экспериментаторы с признаками гениальности: Владимир Сорокин, Виктор Ерофеев, Дмитрий Галковский, Егор Радов, Игорь Яркевич», а дамам-критикессам нравятся Прилепины да Сенчины, что крайне г-на Бойко возмущает. Таким образом, он просто не согласен с критикессами «по спискам». Ему не нравятся те, кого они выбирают в качестве авангарда современной литературы.

Ну так это же все меняет, не правда ли? Если «девочки» не согласны с определением того, кто тут новатор-экспериментатор-постмодернист, они, согласно М. Бойко, по определению становятся любительницами классики, гуманистками и поклонницами реализма: «Вообще говоря, чтобы соответствовать безупречному вкусу девочки-критикессы, проза должна удовлетворять трём суровым критериям:
1) чтобы было „похоже на жизнь“;
2) было написано с явно „добрыми намерениями“;
3) и чтоб язык был предельно „усреднённым“, без неровностей и острых граней».

Помилуйте, я бы первая примкнула к этому сомнительному сообществу, делай оно всё вышеперечисленное. Похожее на жизнь, социально полезное, написанное с добрыми намерениями да к тому же языком русской классики — это же наша, читателей, девичья мечта. Видимо, это мы, читатели, мечтающие о книгах, написанных грамотным, образованным, разумным, а не обиженным на весь свет человеком (читать такую литературу, по мнению автора статьи, довольно стыдно) — мы здесь девочки, а вовсе не те, кого г-н Бойко описывает, не наблюдая, а попросту выдумывая на ходу.

Ведь в завалах свежеизданной косноязычной чуши, расхваленной критикессами, не найдется и десятка книг, где наблюдательность не была бы подменена описательностью, знание жизни — начетничеством, реализм — лытдыбром, а литературные эксперименты — безграмотностью школоты. А. Кузьменков верно отразил это положение дел: «Для миллениала соприкоснуться с реальностью — что за оголенный провод взяться. Или по минному полю пройтись. Та же степень риска… Не диво, что жертвы ЕГЭ идут по пути наименьшего сопротивления и выбирают для себя самый безопасный жанр — магический реализм: Мокеева, Некрасова, Москвина. Сказочки про покойницкую попойку или какую-нибудь пердячину-увечину в производстве много проще: особых знаний и умений не требуют».

М.Бойко сетует, что «любой гениальный или новаторский текст — это всегда „неправильный“, „больной“ текст с точки зрения формальных критериев и устоявшейся литературной традиции. К нему не применимы стандартные методы: для анализа новаторского текста приходится обновлять критические методы или создавать их ad hoc». Так ведь критикессы и создают критические методы, и именно ad hoc — на случай, коли понадобится объяснять читателю, для какой пользы ему следует читать всякую пердячину-увечину, созданную их, критикесс, фаворитами. Но от этого столь любимое дамами-критикессами мычание на грани глоссолалии не превращается в «язык Толстого и Тургенева», равно как и декларативное нежелание «фаворитов» осваивать русский язык и даже грамоту — в эксперименты с художественной формой.

Поистине удивительную слепоту демонстрирует защитник «своих» экспериментаторов от «чужих» чирлидерш: «У „правильного“ нового реалиста всё „про жизнь“ и „как в жизни“, с благими намерениями, пусть серенько, но ровненько, без эксцессов и пароксизмов неконтролируемой гениальности». Вроде и верно говорит (всё там есть: и серость, и длинноты, и декларируемые «светлодобрые намерения», и отсутствие, прости Господи современного литератора за его попытки говорить красиво, «пароксизмов неконтролируемой гениальности») — вот только к предмету обсуждения ничего из вышеперечисленного не относится.

Критики женского пола занимаются отнюдь не тем, в чем их обвиняет автор статьи. Никакого языка Толстого и Тургенева они в новых опусах не ищут и сходства литературы с жизнью не хотят. И если пресловутые «девочки» кого из потенциальных гениев и погубят, как слезно описывает Михаил Бойко…

«Вот и представим, что получилось бы, если бы судьбу всемирно известных писателей решали бы девочки-критикессы.
ШАРЛЬ БОДЛЕР — „А что так мрачно? Полозкову почитай!“ (А Полозкова веселая? Да открывал ли автор Полозкову с ее бесконечными «истериками актрисы Марыськиной» и жизненными трагедиями, увиденными в каждом комке пыли? — И. Ц.)
ЖОРИС ГЮИСМАНС — „Про сатанистов? А ты не один из них?“ (Обвинение автора в грехах персонажа — не аргумент для разгрома книги журнальным критиком. Это вам не холивар на Самиздате. Официальная критика может «сатаниста» и похвалить за знание матчасти. — И. Ц.)
ФРАНЦ КАФКА — „Будь проще! И читательницы потянутся!“ (Да когда ж это критикессы советовали автору быть проще? Автор читал Баллу, Вежлян, Девш и их соратниц? Не надо путать девочку-критикессу с дяденькой-издателем. Вот ему как раз надо, чтобы читательницы потянулись. Он и заказывает музон, то есть литературку попроще. — И. Ц.)
ХОРХЕ БОРХЕС — „Слишком заумно! Иди, преподавай математику!“ (См. комментарий выше. Половина критикесс весьма ловко и беззастенчиво использует терминологический бред как средство убеждения: уважаемой публике надо прочесть очередную путаную чушь и просветиться. — И. Ц.)
ГЕНРИ МИЛЛЕР — „Похоже на раннего Лимонова! Будь оригинальней!“ (Ну разумеется, похоже. Только не Миллер на Лимонова, а Лимонов — на Миллера. Не надо считать оппонента идиотом больше себя, неспособным посмотреть, кто из авторов издался раньше. Уж в этом «девочки» хитрее многих «мальчиков». — И. Ц.)»

…то отнюдь не из описываемых Бойко высоких соображений. Женщины практичны. Выметая за порог премиального процесса очередного «поблескивающего гениальностью» новатора, критикесса, скорее всего, расчищает дорогу своему автору. «Девочки» работают на собственную команду, создают свой пул творческих единиц, в который не входит ни автор статьи, ни писатели, которым он симпатизирует. Ну так ведь то же самое делают и мальчики! В возрасте сорока и более годков. Это среднестатистическое поведение современного литератора — сколачивание своей команды и продвижение ее туда, куда удалось протиснуться, в надежде, что передовые подтянут отстающих. Нехитрая и не привязанная к полу тактика.

Ну а обвинить дамочек в том, что им завсегда подавай любовный роман, написанный гладенько, без утомительного поиска форм и с непременным хеппи-эндом, а также объединение всех женщин в гомогенную массу с единой системой ценностей и предпочтений — это другая давно известная тактика. Она-то как раз намертво привязана к гендеру и чести литераторам мужеского пола не делает.