Литературный 2021-й: пациент ни жив ни мертв

Литературный 2021-й вновь поставил вечный вопрос: пациент скорее жив или скорее мертв? Вот, стало быть, диагностикой нынче и займемся.

СКОРЕЕ ЖИВ?

Прошлый год запомнился беспрецедентным обвалом российского книжного рынка. Напомню: по сравнению с 2019-м падение по тиражам составило 19,2 процента. В сфере наших интересов, худлите, количество названий за год уменьшилось с 19 432 до 17 076. Виноватым назначили ковид, но это отмазка для тех, кто не умеет сложить в уме два плюс два. К пропасти мы маршировали долго и целеустремленно, под фанфары и барабаны. Показатель выпущенных печатных книг на душу населения за последние 12 лет сократился на 44,5 процента. Пандемия лишь подтолкнула падающего.
Начало 2021-го выглядело мрачно, как палитра Караваджо. По данным Росстата, в первом квартале года продажи книг снизились на 10,6 процента по сравнению с первым кварталом 2020 года, в сопоставимых ценах. Президент «Эксмо-АСТ» Олег Новиков рассказал, что в горячей двадцатке продаж к марту были только три художественные книги: пелевинское «Непобедимое солнце», яхинская «Зулейха» и акунинский «Просто Маса». Остальные 17 позиций прочно занимал нон-фикшн.
К лету померещилось, что в конце тоннеля забрезжил свет: объем продаж в денежном выражении превысил прошлогодний уровень на 14 процентов. Но лишь в денежном, поскольку книги заметно подорожали из-за дефицита офсетной бумаги. В натуральном выражении продажи оказались на 12 процентов ниже прошлогодних, сообщил сайт 1prime.ru.
Еще один интернет-ресурс, сайт bookind.ru дополнил картину любопытными деталями: Книготорговые каналы забиты неликвидным товаром прошлых лет – с 2016-го по 2019-й. Рекламные усилия издательств ограничиваются дисконтными акциями, что лишь снижает маржинальность книжной отрасли.
Однако в сентябре, аккурат к Московской международной книжной ярмарке, у пациента наступила неожиданная ремиссия. Оказалось, что наш книжный рынок в первом полугодии дал аж 10-процентный рост. Издатели то вместе, то поврозь взахлеб рассказывали о растущем спросе на художественную литературу. Немного погодя выяснилось, что в худлит записали комиксы и манги. Жаль, без игральных карт обошлось: ведь столько литературных ассоциаций – от «Пиковой дамы» до «Казино “Рояль”»…
Чуть позже Российская книжная палата опубликовала отчет об итогах девяти месяцев 2021 года. Количество названий худлита составило 14 788 – на 2 862 больше, чем к прошлому сентябрю, вырос и совокупный тираж. Уж не знаю, учтены ли здесь комиксы, но основания для оптимизма вроде бы есть. Впрочем, погодите бить в литавры.
Лидер в этом сегменте книжного рынка – Стивен Кинг: общий тираж – 781 500 экземпляров. На второй ступеньке пьедестала – Оруэлл: 482 600 экземпляров. Бронзовый призер – Достоевский: 394 000 экземпляров. Утешительный приз ушел к Ремарку: 378 500 экземпляров. А Бодхиерей всея Руси Пелевин прочно застрял в аутсайдерах: 172 500 экземпляров.
Что и требовалось доказать. Но пора бы уже и о высоком.

ПРЕМИЯ ГОДА

Этот титул без тени сомнения надо отдать «Нацбесту». Все финалисты паралимпиады оказались равного неликвидного качества. Оттого лауреата определили по принципу «на кого Бог пошлет».
До сих пор методом простого случайного отбора славился лишь покойный «Русский Букер». На моей памяти премия трижды доставалась случайным людям: то в пику председателю жюри, то за неимением явного лидера, то в качестве компромиссного варианта.
«Букер» умер, но дело его живет. «Нацбест-2021» присудили Александру Пелевину. Свидетельствую: вполне заслуженно. В феерическом романе «Покров-17» по рукояти ножа, торчащего из груди трупа, определяют тип клинка. Красноармейцы во время затишья между боями поют песни под трофейную гармонь – и на том спасибо, что балалайку у гансов не отбили. У двустволки внезапно оказывается одно дуло. И, наконец, из одной поллитровки разливают три полных стакана, а потом еще и остатки. Высший пилотаж, ага.
Критикесса Жучкова, чувствую, в очередной раз возмутится: сколько можно пинать дохлую премиальную лошадь?
Сколько нужно. Карфаген должен быть разрушен.

​

ТРИУМФ ГОДА

«Готские письма» Германа Садулаева получили «Ясную Поляну».
Для начала – два слова о победоносном опусе. Лейтмотивом книжки числится история готов. На самом деле в тексте все смешалось на страх Облонским: безразмерные реестры испанских королей, донецкие сепары, казаки, мультикультурализм, этимологические потуги, Аттила, князь Игорь, рептилоиды, сплетни в виде версий и пелевинские фантазмы.
По яснополянскому уставу, премия достается произведению, которое воплощает толстовские идеалы человеколюбия. Думаю, надо о-очень не любить читателя, чтобы загнать его на эту 400-страничную полосу препятствий.
Больше всего мы гордимся тем, чего у нас нет, невесело усмехнулся Акутагава. Садулаев до самозабвения гордится собой, самодельным историком, хотя гиматий Геродота ему явно не к лицу. Особенно это заметно по трактовке «Слова о полку Игореве», высокотоксичному коктейлю из фолк-хистори, оккультизма и психоделии. Ликбез от автора: старые словеса – это санскритские пураны, Каяла – река богини Кали, мистический рубеж, а князь Игорь перед походом погрузился в глубокий транс и оказался между явью и навью, где собирался «перераспределить активы запредельной реальности». О Германе, соловiю новаго времени!
Современность в садулаевском изводе не менее затейлива. Чтоб вы знали: не было никакого Игоря Стрелкова, он погиб в Чечне: «А в Славянск зашла группа командиров, которые взяли себе коллективный позывной: Игорь Стрелков. Несуществующий Стрелков был как тепловая ловушка, которую выстреливают вертолеты, чтобы сбить самонаводящиеся снаряды с траектории и увлечь к ложной цели».
По-вашему, это стоит трехмиллионной премии?
Стоит. Ведь судьба не баловала свежего кавалера. Если помните, за неосторожным интервью «Комсомольской правде» последовала жесткая кадыровская отповедь: «не чеченец, не мусульманин и даже не человек». А потом навалилось железобетонное десятилетнее забвение. Тем временем золоченые газыри Великого Кавказского Писателя сияли на груди Алисы Ганиевой.
Однако Алиса Аркадьевна оказалась та еще шалунья. То книжку напишет о провинциальных коррупционерах, которых только по телевизору видела. Кошмарно безграмотную, но если вчитаться, – оппозиционную, в тротиловом эквиваленте страшнее «Левиафана». То фонариком Карнавальному посветит, а после фотку в соцсетях выложит. То к мощам Горбачева приложится – и, как на грех, опять перед объективом.
Нет уж, отдайте газыри взад. Других писателей у нас есть.
Литературный успех в России достигается нелитературными средствами, это аксиома. С возвращением в строй, Герман Умаралиевич.

​

ДЕБЮТ ГОДА

Урожай новых гоголей в этом году был просто на диво. Катя Кожевина, у которой на Сахалине до сих пор идет подземная добыча угля. Маша Мокеева, у которой большевики бредят мировой революцией аж в 1932 году. Вера Богданова, что водит по нервам скрипичным ключом, – интересно, как ей это удается?
Впрочем, речь не о них, а об освоении смежной профессии.
Прозаика Евгению Некрасову публике представлять не надо. Ее идиостиль отпечатывается в памяти раз и навсегда: «лягушонисто», «горевала во все суточные», «дышала астматиком»…
Некрасова – куратор в Школе литературных практик, трудится плечом к плечу с Васякиной. Как выяснилось, занятие это травмоопасное: Е.Н. принялась за верлибры и дебютировала как поэтесса. Едва ли не треть ее сборника, что вышел намедни в «РЕШке», занимают две безразмерные поэмы: «Домовая любовь» и «Музей московского мусора».
«Домовая любовь» – слезоточивая сказка, как домовиха выхаживала больную ковидом человечицу: «Настои настаиваю, / Тельце ее питаиваю». Вот-вот: питаиваю. Группа «Стальное вымя» бессмертна: «компьютер пожмянькивает», «мебеля дрыгать», «кощеистая». Сказка, она, знамо, лжа, да ей смысленный намек причитается: кубыть, не здря-впусте красна-распригожа девица Евгенья компютер муздыкала да жмянькала, молвь людскую бекренила да колдобила. Куда как не зря. Домовиха, пока работала сиделкой, обрела человеческий облик, разве что хвост не отвалился. И нагрянуло к сладкой парочке большое и светлое чувство, которому хвост вовсе не помеха – ну, вы поняли. Но ксено- и гомофобные домовые взбеленились и сослали преступницу в Пустой дом: «Это где такое видано-слыхано, / Чтобы домовые с людьми семеялись?»
А «Музей», каюсь, не осилил – опасался кощеисто загоревать во все суточные. Поэма изготовлена по чертежам «Петровых в гриппе» – те же товарные накладные: «Итого от поминок осталось: / 700 грамм картофельных очисток, / 3 бутылки из под водки и 3 от них крышечки, / 8 бутылок из под вина, 5 крышечек и 3 пробки, / 150 грамм луковой шелухи, / 300 грамм ореховой скорлупы, / 400 грамм куриных костей и кожи», – и это, учтите, лишь половина списка. Да и список далеко не последний.
Уитмен и Ружевич, потеснитесь.

​

РОМАН ГОДА

Тут, разумеется, вне конкуренции опус Ирины Левенталь «Мой секс». Хотя имя авторессы на обложке – чистой воды фикция. На презентации Вадим Левенталь выдал буржуинам военную тайну: роман изготовлен методом семейного подряда – бывшие супруги пять лет трудились в одной упряжке. А что один автор указан, так это, мол, понятно – заголовок «Мой секс» не сочетается с двумя именами.
Критики уже поставили в заслугу авторам искренность на грани фола. При ближайшем рассмотрении выясняется, что книжка – типичный питерский центон, где вся запредельная искренность взята напрокат.
«Я полностью разделась, легла и поместила между ног раскрытую пудреницу. Я увидела приоткрытые половые губы и собственные глаза – из маленького диска пудреницы на меня смотрело лицо», – поклон Синявскому-Терцу: «Пхенц».
«Я достала из холодильника банку со сметаной и постаралась пожирнее себя намазать. После чего поймала кота и сунула его носом между ног», – книксен Веллеру: «Искусана животным».
Могу и продолжить, да хватит, пожалуй: список первоисточников здесь основательный, вплоть до древних публикаций «СПИД-Инфо». Гораздо любопытнее потолковать о красотах слога: старались-то два выпускника филфака СПбГУ, видный издатель и лингвист в кандидатских лычках. Хотя по исполнению и не скажешь: «мои одноклассницы уже воспроизводят матрицы взрослых отношений». А нельзя ли по-русски: мои одноклассницы уже подражают взрослым? Видимо, нельзя. Зато по хипстерской фене можно и должно: «соблазнить ради фана», «роман воспитания с его агиографическим бэкграундом», «беря пример с fiction authors». Давай, открывай свой англо-русский словарь!
Но эти мелочи меркнут рядом с левентальской эротикой. «Мой секс» – «Эммануэль» в посконно-домотканом пересказе селькора. Для совокупления у двух дипломированных филологов нашелся единственный глагол: «трахаться» – употреблен 65 раз во всех словоформах. Остальное столь же разнообразно: «стал мять грудь, спину, бока и попу», «слегка прихватывал и мял грудь», «стал больно мять грудь и живот, стягивая белье», «запускает руки под футболку и мнет грудь», «запускает руки мне под пальто, утыкается мне в грудь, мнет мою задницу».
Итог пятилетнего труда. Попокалипсис русской словесности, помноженный на сиськопреставление. Более емкие определения запрещены Роскомнадзором. А жаль.

РАССКАЗ ГОДА

Новый сборник малой прозы Александра Снегирева открывается рассказом «Где не достанет рука»: love story лирического героя, писателя, и окололитературной барышни. Сочинитель на протяжении 7 378 слов тщательно лепил из героини тупую, фригидную и нечистоплотную <censored>: «Сосала она аккуратно, как отличница, которая старается, но совершенно не понимает, зачем это нужно»; «У меня такой беспорядок, все навалено, что даже нельзя мужчину пригласить. Плюс муж». А под занавес вложил в ея далеко не сахарные уста раскавыченную цитату: «Теперь она принимает себя, прислушивается к себе, стала лучшей версией себя».
Опознали первоисточник? Нет? Валерия Пустовая, «Ода радости»: «Сила каждой минуты, выраженная в миллиметрах бесперебойного движения к еще немного продвинутой версии себя».
От вердикта воздержусь: правовую оценку, если что, дадут юристы, а этическую волен дать каждый – в меру своей испорченности. Одно скажу: помните, как святая Тереза Авильская определяла ад? – место, где дурно пахнет, и никто никого не любит. Более чем применимо к нравам литтусовки.

​

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ

Так что же с пациентом – скорее жив или скорее мертв? Ни жив, ни мертв. Есть системы, для которых агония – не умирание, но способ существования. Наша паралитература как раз из этого ряда.
Прав был Станислав Ежи Лец: мертворожденное долго не может умереть. И тем более прав был Роман Арбитман: если доктор Айболит бессилен, пора звать доктора Кеворкяна.

Художник: В. Ван Гог.