Малиновый звон, переходящий в клюквенный

Известный писатель Леонид Юзефович в одном из своих интервью однажды заявил: «Я очень не люблю те исторические романы, претендующие на воссоздание реальности — это очень сложно, и исторический роман в таком случае не тот инструмент. Нельзя изучать историю по историческим романам».

Без всякого сарказма соглашусь: да, историю надо изучать по учебным пособиям, научным трудам и документам, а жизнь внешнюю и внутреннюю, быт и бытие людей минувшего — можно и по романам. Если, конечно, в них Иван Грозный и дева Афедрония Букероносная не сажают всеми четырьмя десницами картошку, зябко кутаясь в бушлаты, бродя меж картофельных виталищ и прикладываясь к пластиковым бутылям с хмельной сулемой. А то ведь нынешний писатель, поощряемый погорелой критикой, уже и не верит в существование лошадей и собак, которых видел каждый и потому рисовать их трудно, всё-то у него духи бестелесные собралися средь белеющих равнин...

Это фолк-хистори, альтернативная история, магреализм и прочая фантастика, объясняют нам со снисходительной улыбкой критики-рекомендатели, обитатели самой доброжелательной и снисходительной ниши на критическом пространстве. Между тем всё, о чем вещает читателю голос из этой ниши (а ею уже стала практически вся современная критика) — такая же фантастика и такой же реализм, как картонный боди-стенд у магазина. Он тоже с фальшивой улыбкой предлагает купить самую лучшую уцененку, какую вы когда-либо отвергали. Нет в нем ни жизни, ни фантазии, одна практичность и польза. Магазину.

О пластиковых бутылях, водруженных возле блюд с картофельными рогульками в манной обсыпке средневековыми гуляками, прилетевшими на пир на средневековых еропланах, говорено не раз. Скажем пару слов о вещах более важных — о менталитете людей, живших в другую историческую эпоху. О менталитете, который планомерно и интенсивно опошляется, низводится до развесистой клюквы, аттракциона для туристов.

Все чаще приходится вести разговор о пошлости в современном историческом или, как уже официально называют этот недо-жанр, псевдоисторическом романе. Пошлость расползается по литературе, словно нефтяное пятно из дырявой трубы. Публика посмеивается над «заклепочниками», поругивающими несоответствие вооружения, оснащения, галунов и темляков с бунчуками реалиям описываемой эпохи. Однако писательские ляпы, незнание матчасти — это не более чем верхушка айсберга.

Уважение к русской истории как таковой вытесняется из читательских мозгов планомерно и аккуратно. Очень хорош в этом плане попсовый писатель или, если говорить без смущения, писеводел, имитирующий интерес и знание истории России. Такой, например, как господин Б. Акунин-Чхартишвили.

Обычно разговор об Акунине беспрепятственно перетекает к его наиболее скандальному или, наоборот, наиболее удачному проекту — к провалившимся играм в Карамзина или к серии книг о несуразном, картонном суперсыщике Фандорине, обитающем в лесу развесистой клюквы, где стоит неумолкающий малиновый звон. Такоже переходящий в клюквенный. Но даже Фандорин кажется живым и реальным на фоне существа модели «Пелагия».

Вспомним ныне почившую в бозе акунинскую «Пелагию» — вот он, образец опошления глубокого, извращающего суть русской культуры и духовности. Я понимаю, знаний г-на Чхартишвили в области русской истории хватает только на «Почетную безграмоту», но должны же и у него присутствовать определенные рамки и берега? Он ведь большой любитель японской культуры — неужто не может сопоставить, скажем, поведение, приличествующее наложнице императора, с поведением проститутки-юдзё? Просто чтобы понять: место в обществе накладывает жесткие ограничения на поведение социальной единицы и заставляет ограничивать данные ей, гм, таланты и потребности.

Кто такая эта Пелагия? Заглянем в анонс, из которого даже любителю все становится ясно: «Монахиня, которую с архиереем Митрофанием связывают, помимо уставных духовных, дружеские и сотруднические отношения». Ладно, предположим, что обычная монахиня, даже не мать-настоятельница может вот так запросто подружиться и даже начать «сотрудничать» с архиереем. Чего на свете не бывает? А не бывает того, что Чхартишвили принимается нести дальше, искренне веря, будто несет он свет в массы.

«Дела, в которых необходимы наблюдательность и проницательность (а также — искусство актерского перевоплощения), отец Митрофаний нередко поручает Пелагии, и мало когда об этом жалеет. Ведь никто из мирских людей не догадывается заподозрить в скромной монахине, не отрывающейся от вязания, внимательного соглядатая и детектива-самоучку. И никто не в состоянии узнать эту самую монахиню в красивой и элегантной светской львице, в которую способна перевоплотиться Пелагия в самых крайних случаях, когда обязательно требуется посещение мероприятий, не подобающих ее сану».

Вот тут, как говорится, и наступает полный и безоговорочный упс. Никем почему-то не замеченный.

Ну-ка, кто здесь сообразительный, скажите: монахиня, по указу церковного иерарха переодевающаяся в светскую львицу и разгуливающая по светским вечеринкам в непристойном (по крайней мере для принявшей постриг девицы) виде — это из какой традиции? Правильно, из времен морального падения папства — века шестнадцатого, когда конкубинат в среде католических священников был практически официально разрешен, кардиналы, папы, аббаты держали наложниц и тайных (а порой не таких уж и тайных) жен прямо в монастырях. И на карнавалы блудные монахини хаживали, и на светских торжествах появлялись в «неуставном одеянии».

В русском православии не было традиции использовать монашек в качестве шпионок, детективов или, прости мя, грешную, постельных грелок. Путает господин Чхартишвили русское православие с итальянским католицизмом. Все потому, что не знает и не уважает русской истории — а писать про нее берется. Ачётакова, денежки-то глупая публика плотит!

И дело даже не в ошибках как таковых. О феерических ляпах Бориса Акунина с удовольствием, знанием дела и присущим ему сарказмом пишет Александр Кузьменков. За что ему постоянно пеняют: что вы ищете ошибки, словно училка какая? анализируйте текст! И каждый раз хочется сказать: милые, что там анализировать, если сюжетообразующие моменты изъедены невежеством автора, словно деревянный дом жучком-древоточцем? Это сооружение скоро рухнет, а вы предлагаете рассказать, какое оно светлое, просторное и надежное?

Но хуже ошибок незнание и неуважение русской культуры целиком, начиная с православной веры. Приписывая православному люду грехи и преступления, свойственные представителям другой конфессии, Акунин даже не задумывается, что обряжать монашку в декольтированные вечерние туалеты и отправлять заниматься секс-шпионажем (а флирт на балу с незнакомым мужчиной с целью выведать какие-либо сведения именно секс-шпионажем и является, невзирая на то, какой стадией флирта шпионка ограничивается) — это не ловкий ход на благо расследования, а, по сути, церковное преступление. Участие в нем не делает чести ни тому иерарху, ни его агенту. Вдобавок архиерей, разумеется, тайно влюблен в своего агента (тьфу, анафема, так и представляешь, до чего бы дошло, вздумай Акунин сделать столь модный на его новой родине реверанс толерантному сообществу и сделать Пелагию монашком!).

Почему г-н Чхартишвили не использует для образа агентки и ее духовного руководителя не православных, а католических священника и монахиню? А вы представляете, насколько скандальным получился бы этот альянс? Как возмутило бы католическое сообщество подобное безобразие, «гнусное измышление со стороны проклятого русского» (даром что русского начала в писателе Акунине-Чхартишвили остались следовые количества)! Каких преференций лишился бы создатель «Пелагии» в ходе выяснения, на кого он работает, какая структура заказала писателю разрушить уважение к устоям и догмам религии (и плевать, что догмы-устои успешно подрывает сама западная культура)! Нет, таких вольностей автор себе позволить не может. По крайней мере, по отношению к Западу. Другое дело — немытая Россия. Здесь и не такое едали и морду не воротили.

Читатель оправдывает популярного аффтара тем, что ему, читателю, было легко и интересно, пока он проглатывал (чтением этот процесс не назовешь) новый текст писателя, для которого нет ничего святого. «Амнепонра» в чистом виде. Хотя никакие «мне зашло» не могут считаться оценочным критерием. Даже от критика, который пишет о данном писателе статью. Есть, есть в критике и объективные параметры.

Однако про них понемногу забываешь. Так вначале мы с улыбкой читаем-слушаем пошлые шуточки насчет исторических лиц и событий, затем спокойно, без удивления и возмущения принимаем пошлые трактовки основ нашей культуры, а потом изумляемся странным представлениям племени младого, незнакомого, о царской России, о русской культуре, о православной традиции и об истории в целом. И еще вопросы задаем: а откуда вот это всё? Действительно, с чего бы это молодежи считать монахинь-черниц замаскированными любительницами потусить на суаре в декольте?

Что же до сторонников усердного изучения матчасти… Увы, они главным образом рассматривают несоответствия описываемой материальной культуры культуре, существовавшей в реальности. И несоответствия эти, как правило, небольшие, заметные специалисту. И все реже встречается критика того, как своим «аятаквижу» очередной популярный писатель или режиссер извращает саму культуру страны, на которую клевещет. Мы просто перестали замечать подобные извращения.

Вот вам и еще один пример того, как работает окно Овертона в культуре.

Художник: Э. Панов.