«В Херсонесе с колоннами белыми…»

Плач по музыке

I 

Вам, вспоминающим под зимнею звездой
Мой голос, крепнущий и в бедах, и в удачах – 
Сей плач по музыке, – с ней дружен снег седой,
Но нет в нём времени для слёз её горячих,
Но нет в нём памяти о том, как голова
Кружится, – странствия порой предвосхищаю,
Когда тревожится о них созвездье Льва,
Крылами взмахивая, вьётся птичья стая – 
И, укоряема и морем, и хребтом,
К воде сбегающим, как будущие люди,
Кричит, по-детски сетуя о том,
Что нет в ночи моления о чуде.

II  

Зима привычнее, чем ивы на снегу – 
На реках Вавилонских зазвенеть им,
Воскреснув арфами в пылающем мозгу,
Искомой вечностью, что в ссоре с Римом третьим,
Покуда музыка, пласты подняв земель
И совершая свой обряд старинный,
Уже затронет слуха колыбель,
Чтоб жизни не было в помине половинной,
Чтоб неповинная не маялась душа,
Любви наперсница, свидетельница муки, – 
Баюкай, веруя, – и, горний суд верша,
Благослови стенающие звуки.

III 

Будь осязаемо явление твоё
В огнях зажжённых, в окнах потаённых, – 
Пусть века отразилось лезвиё
В глазах детей и в шёпоте влюблённых, – 
Будь осеняема перстами Божества
В томленье странностей, где ждёт очарованье, – 
Ты музыка – и, стало быть, жива,
Оправдывая сущность и названье, – 
К тебе лишь слово тянется давно – 
Давай с тобой взахлёб наговоримся, – 
Нам встретиться с тобою суждено,
Нам ведомо, что мы не повторимся.

IV 

Вот очертания напевов золотых
Какой-то звон вдали разбередили,
Чтоб сны, как бабочки, к огням слетались их
В алмазах горести и сгустках звёздной пыли,
Чтоб свечи оплывали в янтаре,
Хранители надежды и печали,
В жемчужном свете, в лунном серебре,
В наитии, измучившем вначале, – 
Краса хрустальная, топаз и аметист,
Гранатовые зёрна ощущенья
И зелень замысла, где каждый возглас чист
В кристаллах воздуха и отзвуках прощенья.

V 

Земля немилая чем дале, тем родней,
И небо ясное чем выше, тем дороже, – 
Да будет мир желаньем долгих дней – 
Твоё присутствие чем праведней, тем строже,
Сокровище, оставленное нам,
Завет неведомый, обет невыполнимый,
Довлеющим подобная волнам,
Ты, музыка, – приют неопалимый,
Ты, музыка, – пристанище моё,
И есть в тебе пространство без утайки,
Целебное дарящее питьё, – 
И рвусь к тебе, к невидимой хозяйке.

VI  

Фиалка флейты в дымке позовёт
И хрипота излечится гобоя, –
И заново задумается тот,
Кто смотрит, щурясь, в небо голубое, – 
Как трудно мне с собой наедине! –
С тобою, музыка, вдвоём не унываем – 
И, счастьем не насытившись вполне,
В иных пределах вместе побываем,
Другим неподражаемым мирам
Зрачки свои без устали даруем,
Как листья дарят осени ветрам,
Как губы тянут к женским поцелуям.

VII 

Цветы растут – сиротствующий хор – 
В крови гвоздик и лилиях дремоты
Лишь хризантем доверчивый укор
О будущем напомнит отчего-то, – 
Забот смятенных мне ль не передать? –  
Пускай ещё пичуги солнце славят! – 
И, если доведётся отстрадать,
В ларце на тайном донце ключ оставят, –   
Так лёгкие кружатся лепестки
Подобием весеннего клавира,
Что даже мановение руки
Почувствует родительница-лира.

VIII  

По струнам ударяет царь Давид,
Восторженно пророчески вещая,
Звучит псалом, – и ангел говорит,
Участие блаженным обещая, – 
Ещё минут не понят стройный ход,
А слава до того уже весома
В огне светил и токе древних вод,
Что ты её не мыслишь по-другому, – 
И Книга открывается вдали – 
В ней бытия оправдано горенье,
И розе Богоматери внемли – 
Улыбке сотворенья и смиренья.

IХ 

Ты, музыка, – стремление уйти
Туда, за близорукие границы, – 
Покуда нам с тобою по пути,
Мытарства мы приемлем и зарницы, – 
В который раз потерян талисман,
Надето обручальное колечко! – 
Скрипичный нарастает океан,
Пред образами вспыхивает свечка, – 
Не говори: разлука тяжела! – 
Она беды намного тяжелее
Затем, что въявь единственной была, – 
Ты дышишь всё-таки – вглядись ещё смелее!

Х

Вот, кажется, архангелы трубят, –
Настанет час – мы встанем и прозреем
Во мраке гроз, где столько лет подряд
Истерзанного тела не согреем, – 
Душа-скиталица, как птица, высока – 
Влекут её расправленные крылья
Туда, где плавно движется река,
К обители, что тоже стала былью, – 
А сердце в трепете то к горлу подойдёт,
То в грусти мечется, ненастной и невольной,
Покуда выразит, пока переживёт
Сей плач по музыке – сей говор колокольный.

 

Октябрьская элегия

I 

Немало мне выпало ныне
Дождя, и огня, и недуга,
Смиренье – не чуждо гордыне,
Горенье – прости мне, подруга.

Дражайшее помощи просит,
Навесом шурша тополиным,
Прошедшее время уносит
Кружением неопалимым.

Внемли невесомому в мире,
Недолгому солнцу засмейся.
Безропотной радуйся шири,
Сощурься и просто согрейся.

Из нового ринемся круга,
Поверим забытым поэтам,
Прельстимся преддверием юга,
Хоть дело, конечно, не в этом.

Как будто и вправду крылаты
Посланцы невидимой сметы,
Где отсветы наспех примяты,
Отринуты напрочь приметы.

Как будто, подвластны причудам,
Невинным гордятся примером
Стремленья магнитного к рудам,
Служенья наивным химерам.

Где замкнутым шагом открытья
Уже не желают собраться,
Но жалуют даже событья – 
А молодость жаждет остаться.

II

Скажи мне теперь, музыкантша,
Не трогая клавиш перстами, – 
Ну что тебе чуть бы пораньше
Со мной поменяться местами?

Ну что тебе чуть поохрипнуть,
Мелодию петь отказаться,
Мелькнувшее лето окликнуть,
Без голоса вдруг оказаться?

Ну что тебе, тихий, как тополь,
Король скрипачей и прощений,
Разбрасывать редкую опаль
По нотам немых обольщений?

Ну что пощадить тебе стоит
Творимое Господом чудо,
Когда сотворённое стонет
И воды влечёт ниоткуда?

Ну что за колонны белеют – 
Неведома, что ли, тоска им?
И мы, заполняя аллеи,
Ресницы свои опускаем.

А кто поклоняется ивам,
Смежает бесшумные веки? – 
Да это, внимая счастливым,
На редкость понятливы реки.

И племя младое нежданно
К наклонным сбегает ступеням – 
И листья слетаются рано,
Пространным разбужены пеньем.

И хор нарастает и тонет
В безропотной глуби тумана,
И голубем розовым стонет,
И поздно залечивать раны.

И так, возникая, улыбка
Защитную ищет заминку,
Как ты отворяла калитку – 
А это уже не в новинку.

III 

Бывали и мы помоложе,
И мы запевали упрямо – 
И щурили очи в прихожей
Для нас флорентийские дамы.

И мы нисходили на убыль,
Подобно героям Боккаччо, – 
Так что же кусаю я губы
И попросту, кажется, плачу?

А ну-ка, скажи мне, Алеко, – 
Неужто зима недалёко – 
И в дебрях повального снега
Венчальный послышится клёкот?

И что же горит под ногами,
И разве беды не почуют,
Когда колдовскими кругами
Цыганское племя кочует?

О нет, не за нами погоня,
Нахлынет безлиственно слава – 
Покуда она не догонит,
Земля под ладонью шершава.

Коль надобно, счёты откинем,
Доверимся этой товарке – 
Покуда ведь только такими
Опавшие вспомнятся парки.

Томленьем надышимся ломким,
Уйдём к совершенствам астральным,
Октябрь не в обиду потомкам
Сезоном закрыв театральным,

Где свёрнуты без опасений
Над замками мавров и троллей
Затёртые краской осенней
Афиши последних гастролей.

 

Два года без моря

Два года без моря и ласки!
Пусть осень не строит мне глазки, – 
Сентябрь на ходулях чумным почтальоном
Не выставит скулы в порыве наклонном,
Где ветвь на ходу обвисает
Да пряные кудри спасают,
Где ищут ресницы да всё не находят, – 
Тогда непонятное в лицах восходит.

Два года без ласки и моря!
Так что повторяется, вторя
Прибоя ли шуму иль разума свету?
Подобно волнам, проверяется лето
Иль пеной прибрежною, слишком успешной,
Иль склонностью к ценности, может, поспешной – 
Одна за другою они набегут,
Когда дорогое вдали берегут.

Два года без вести зрачка и ветрила!
Незримые вместе вернутся мерила,
Безвестные части меняя местами,
Сойдутся, отчасти являясь мостами
Меж замком осенним опасным,
Расцвеченным жёлтым и красным,
И светлою областью наших обид,
Где облик влекут и обличье скорбит.

Два года опаски и всех превращений!
Прости мне огласку иных обольщений,
Прости неуменье, как мудрость прощают,
Когда на мгновение грусть обещают,
Прости мне опеку в быту обветшалом,
Тишайшие нити устань шевелить,
Как будто не к спеху порой разрешал им
Тебя вопрошать и себя не винить.

Строители верности высят стропила,
Над ними от пыла сгибаются пилы,
Плывут облака, – и по лужам вразброд
За годом растаявшим нынешний год,
Как братья хмельные с пирушки ночной,
Домой возвращаются поздно, –
И день надвигается грозно,
А небо с позиции смотрит иной.

Два года без меры – мы их променяли – 
Платочек батистовый вгонит в  тоску,
И счастье теперь раздают по куску,
И впишут в немые анналы,
В скрижали доверия – тень фитилька,
Да то, что к щеке прислонялась щека,
Да пахли под утро огарки, – 
Вовсю улыбаются Парки.

Нам тени ночные разложат пасьянс,
Излуки речные не вгонят нас в транс,
Никто из тумана не выйдет встречать,
Никто на устах не поставит печать, – 
А только сольются неспешно
С безропотной темью кромешной
Лишь два силуэта из всех на веку – 
И проблески света уже начеку.

Ничем не могу своё сердце спасти
От тех отдалений, куда догрести
Нельзя, – перевёрнута днищем
Судёнышка крепкая суть – 
И как здесь себя позабудь,
Когда по задворкам не рыщем,
Брести собираемся к чистой воде, – 
Едва только выйдешь, не сыщешь нигде.

Желанная мгла, где от рокота лев
Из клетки бросается в ропот дерев,
Желанная глина, где клёкот орлиный
В обнимку с лавиной летит голубиной,
Где в нас вызревает, как семя, случайней,
Что чайка взлетает над ленью причальной, –
Заснежена даль, да и моря одышка
Опять, как всегда, хороша без излишка.

Стручками акаций челны и шаланды
Уходят от брега взбесившейся банды,
Матросы на бриге хлебают баланду,
И радио нам продаёт контрабанду,
Как шали персидские, – все миновало,
И снова спесиво стоит у штурвала
Моряк молодой с золотою кокардой
И скоро командовать станет эскадрой.

Наверное, всё-таки нет у любви
Ни риска остаться бездомным,
Ни сердца в груди и ни искры в крови,
Что вспомнится в море огромном, – 
Зачем же тогда, затевая игру,
Мы мчимся, души в ней не чая,
И мучится тишь на всеобщем пиру,
Запросам иным отвечая?

Зачем же тогда, только хрустнет ольха,
Берёзы охаивать станут?
Ужели тогда и пройдёт по верхам,
Что к берегу скоро пристанут?
Не то мы умеем назвать второпях,
А только немеем в ненужных цепях, –
Дорожкою лунною где-то
Протянем цепочку брегета.

Горит ли кострами покой за углом,
Недвижное пламя сдаётся ль на слом,
Внимают ли люди, течёт ли вода – 
Чего-то ведь нам не постичь никогда, – 
Нельзя подчистую тому научить,
Что точится вами и прочит влачить
Уроком любым рисованья
Безмерное наше вниманье.

Нельзя ли кольцом обозначить испуг?
Лицо не рисуют без помощи рук,
Безликое помощи просит,
Безвестное время уносит, – 
Ведь скачут же лошади цугом – 
Ужели доверить подругам
Всё то, что открыто живёт в ремесле?
Ракиты, копыта, роса на весле.

Гончарного круга весомою степью,
Янтарного юга несомою крепью,
Резонною ношей, безмерною чашей
Всё чаще подчас приближается наше
Участье в раздумье Вселенной бывалом,
Уменье в бреду ограничиться малым,
Желанье, в саду засыпая, тесниться,
Где тает, слетая, что больше не снится.

Не так ли разведчики в Понте Эвксинском,
Тавриды разгадку почуя,
Её предпочли фараонам и сфинксам,
По редкостным гребням кочуя?
Не так ли они, наполняя амфоры,
На радость потомству и нам
Раскованным пением трогали горы – 
И вновь доверялись волнам?

 

Возвращение на Итаку

Северной ночи сквозит перехлёст –  
Так далеко до звезды! – 
Но для тебя ль не доищешься звёзд? 
Хоть в получасе езды! 
Хоть в неуменье забора обнять 
Сад, затянувшийся долго, 
Чудится прыть и сбывается стать 
Летнего тёплого толка, 
Хоть раскрывает, как сонм передряг, 
Сосны сомненья и стадо коряг 
Сон, не желающий знаться, – 
Ты раскрывала ладони свои, 
Белую смуту плели соловьи, – 
Так же легко обознаться. 

В обозначении чудится стук, 
Дверь открывающий ряду потуг, 
Осени шепчущий, что же неровно, – 
Всё же значение это огромно – 
Ветер кривляется в груде бумаг, 
Демон старательный делает шаг, 
Бог небесами заведует прочно, – 
А на земле навсегда непорочно 
Лист упадает и лес шелестит, 
Кто-то рыдает, а кто-то грустит, 
Невидаль пламени милого в лёт 
Птицу сшибает чужую, 
Время отважное поверху ждёт, 
Так же себя не щажу я. 

Что же меня ограждало порой? 
Ну-ка поступки мои перерой – 
Те позабыты, те приступом взяты – 
То-то утраты во всём виноваты! – 
Так-то отринут чреду предложений, 
Чтобы раскинуть в чаду приглашений 
Шёлковый купол, шатёр или свойство 
Для неуверенной сметы довольства. 

Так, пробивая дельфином лобастым 
Гущу отбора мирскую, 
Меру свою сознавал и не хвастал, 
Плавал я, честно тоскуя, –  
Люди, постылые скинув плащи, 
Улицы вытянув тяжко, 
Всё исходили – теперь не взыщи – 
Горестно – так-то, бедняжка! 
Так-то за пряжею дни протекут 
Тонким потоком сквозь пальцы, 
Так-то иные шутя завлекут, 
Что не досталось скитальцу, 
Так-то сетями не выловишь ложь – 
Много её и на суше! 
Так ли вслепую расстались – и всё ж 
Души нисколько не глуше. 

Гложет вода круговые устои, 
Брезжит, вовсю разрастаясь, простое, 
Прячется сложное, дремлет гранит, 
Что-то тревожное гордость хранит, – 
Что притомилось и в оба не смотрит? 
Только ли милость без выдержки мокнет? 
Только ли меркнет закат с якорями? 
Лета раскат расцветёт фонарями – 
И золотыми шарами жонглёр, 
Вкось уходящий за крыши, 
Спор разрешит – но настолько ли спор 
Больше надежды и выше? 

То ли тепло, то ли холод почуешь – 
Словно назло, безраздельно кочуешь – 
Пусто – да куст позарос паутиной, 
В поле – колосья, а в доме – картины, 
Свечи ненужные, сбивчивый тон, 
Тайную дружбу несёт почтальон, –   
Дыма изменчивый призрак на воле – 
Этот ли признак? – из Гамлета, что ли? 
Мел на асфальте с песчаною пылью 
Сразу тебя познакомили с былью, 
Даль задрожала в биноклях оконных, –  
Что залежалось в понятьях резонных? 
Что же украсит карниз голубями? 
Любо ли глуби заигрывать с нами? 

Что же я видел? – всего не откроешь, 
Яму не выроешь, правды не скроешь – 
Краешком блажи приткнулась Европа – 
Так-то меня дождалась Пенелопа! 
Нам азиатские струны бряцают, 
Тянут к венцу и концу восклицают, 
Мол, предназначено это началом – 
Ах, как отзывчиво я отвечал им! 
Трубным призывом, судьбы громогласней, 
Прячется в зыби, что было опасней, 
Что заставляло сдружиться с вниманьем – 
Как я гордился его пониманьем! 
Нет у меня ни уменья унизить 
То, что поможет поверить и сблизить 
Дрёму прощанья с поверьями встречи – 
Так нелегко побывал я далече! – 
Нет у меня ни желанья обнять 
То, что за давностью может пенять, 
Чуть прикорнуть – и, в углу закурив, 
Время вернуть, нарываясь на риф. 

Так и живут на московской Итаке – 
Взор отвлекают дорожные знаки, 
Кров обретают в порыве излишнем, 
Кровь пробегает в изгибе неслышном, 
Море ушло, даже дверь не закрыв, 
Бремя навязчивый стелет мотив, 
Тянет дождём освежиться иль делом, 
Что навсегда проявляется в целом, – 
Нет, ненадолго вина западала 
Солью кристалла на донце бокала, 
Нет, не навечно тебя привечали – 
Больше корили, небось, обличали. 

Ты возвратился, Улисс, – так смотри же –  
В раже бесстыжем подёрнута рыжим 
Совесть столицы, слегка приготовясь 
Выслушать горести грешную повесть. 
Стены твои вертикально внимают, 
Снег, перемешанный с громом, 
В гомоне брезжущем  дом обнимает, 
Жаждущим рвам уготован, – 
И Провиденье рукой повернёт 
Святость обители старой 
К старости мысли и стае забот, 
Всюду бренчащих гитарой. 

Боги! – иль жертвы для вас не хватает? –  
Гривы сражений над градом летают, 
Троя сгоревшая брошена где-то, – 
И бесконечности  чёткое вето 
Всё же позволит простить повседневность: 
Крепости – святость, а древности – ревность. 

Спи же спокойно, прекрасное, – то есть, 
Может, увижу тебя, успокоясь, 
Может, всегда улыбаясь чудесно, 
Встанет безвестное жизнью иль песней – 
И, просыпаясь и в зеркало глядя, 
«Сколько ведь, – скажешь, – над лишнею кладью 
Лет безутешных витает! 
Мы-то с тобой ничего не забыли, 
Мы и тогда неразлучными были – 
Любим – и листья летают». 

Там электричек распахнута суть, 
Там раскрывают, кому – позабудь, 
Временной ласки объятья, 
Там занимает латунь или медь, 
Что не могло на себя посмотреть, 
Что променяло хотя бы на треть 
Крыма отроги, – и так угореть 
Не суждено благодатью. 

Осень, как самка, дрожа, выжидает, 
Бор ограждает и горе рождает, 
Снег обещает, как белую манну, – 
Это теперь и тебе по карману. 
Всюду грибы вырастают нарочно, 
Горечь растает в ограде барочной – 
И за узором не знаются узы 
С теми, кто сами не звали обузы. 

Муза моя затевает поверья, 
Птицы роняют последние перья, 
Всюду воспетое нас убеждает, 
Прежней порукою враз побеждает, – 
С тем убедительней станет родное, 
Что за стеною повёрнуто к зною, 
Что провисало цветами нарядными 
И заставляло меняться парадными, 
Лестниц ценить многодумье 
И доверяться колдунье. 

Значит, к минувшему нету разгона – 
Так просветим же во имя закона 
Душ улетающих пару – 
Пахнет безмолвье знакомой полынью, 
Глина лукавая бредит теплынью 
И поцелуями грезит отныне 
Даже царица Тамара. 

Просто нахмуриться иль опровергнуть, 
Просто отпетое наземь низвергнуть, 
Просто отвергнуть ветрила горячие – 
Так по утрам просыпаются зрячие, – 
Просто оставить, как тень оставляют, 
Просто, как темень, наверно, меняют 
На ослепительно сизый 
Голубя взмах или города ветер, 
Просто, как телу живётся на свете, 
Как отвечают на вызов. 

Где же развязка и ставень поспешность? 
Так навсегда изменяется внешность 
У берегов – и туманит мосты, 
Где никогда не останешься ты.

 

Прощание – встреча 

I 

Не много ли досталось мне при свете
Фонарного мисхорского устоя?
Лишь волосы отзывчивые эти
Да моря воркование густое,
Где встреча очарованная машет
Платками убелёнными прощанья.
И если опыт – пажить, он-то нажит,
И нечего пенять на обещанья.

II  

Вернутся ли беспамятные души
Сюда, на многокронные аллеи,
Где музыка развенчанная глуше
И мука просветлённая – смелее? 
Неведомы им наши разногласья,
Приметы не чураются подспорья,
Но властвует и требует согласья
Гортанная отрывистость предгорья.

III  

Предсказано ли векам разобщенья
Пожизненно чужими оставаться?
И что, однако, требует прощенья,
И верно ли, что проще – улыбаться?
Как в песенке слепой, недоумённость
Глядит из разговорчивого лада,
И радует имён определённость – 
Самой незаменимости отрада.

IV 

Как будто, пробуждению ночному
Бессмысленно вверяя наважденье,
Подобно притяжению земному
Присутствует вокруг перерожденье – 
И, сразу за оградою играя
С луною, невесомою доселе,
Мелодия родная, умирая,
К небесной приближается капелле.

V 

На львиную сноровку не позарясь,
Склоняет Август смуглые колени, – 
Быть может, вы, когда-нибудь состарясь,
Прекрасной уподобитесь Елене – 
Тогда-то тьмою послевисокосной,
Отселе различаемый не всеми,
Ваш юный облик, ревностный и грозный,
Мелькнёт на миг в предании иль гемме.

VI  

И встанет над отравленной листвою,
Над сенью, отягчённою годами,
Мерцания биение живое
Меж явью и большими городами,
И вызовет участие немое,
Как некогда – внимание святое, – 
И, связанная узами с зимою,
Вы это назовёте красотою.

VII

Пусть вам не помешает это, Ольга,
Отнекиваться в жизни безмятежной
От исповеди, видимой настолько,
Что вряд ли отличается от прежней – 
Безмолвной, непрерывной, бестелесной,
Несбывшейся, – ну кто там пламя гасит
И в заповеди дали бессловесной
Чела венками нови не украсит?

VIII 

Не с нами ли, бредущими в округе,
Таящими дремотную отвагу,
По кругу время движется на юге,
Ступени приноравливая к шагу?
Не нами ли загадка не раскрыта,
Сближенья не разгадана шарада?
И ровное молчание – размыто,
И кровного отчаянья – не надо.

IХ 

Пускай же распоясанно и сонно
Прощанье нарастает, непреклонно,
Как замысла туманная изнанка,
Как всё, что изводило спозаранку,
Подобием приспущенного стяга,
Как женщины чарующая тяга,
Как в сумерках, что гнутся и гадают,
Деревья о сраженьях рассуждают.

 

Искусство фотографии

В Херсонесе, где много колонн 
Поднимаются с разных сторон 
Там, где моря кайма, зеленея, 
Порывается вспыхнуть сильнее 
И отчаянно выгнутый брег 
Принимает раскопок ковчег, 
Не дождались мы, к счастью, ночлега, 
Точно песни в груди печенега.

Город был наперёд разогрет, 
Севастопольский замкнутый рейд 
Кораблями играл по старинке, 
Да вертелась в окошке пластинка –
И туманная дума басов 
Надвигала на вечер засов, 
Чтобы ехать да ехать без края, 
По привычке себя укоряя, 
В умилённом чаду угорев.

И запомнили мы, постарев, 
Фотографий заполненный глянец, 
Восходящего горя румянец, 
Безмятежного счастья провал, 
Словно вписано это в овал 
Круговою порукой пространства, –  
И забыли своё постоянство.

Мне не ведать теперь и не знать,
Что же может ещё ускользать
Изощрённой тропинкою горной, – 
Мне не холодно в жизни просторной – 
И, как смотрит часы часовщик,
Я увижу рождавшийся крик,
Шевелящийся сызмальства в пене, –
И предвижу я только ступени
Да стремящийся лестничный шквал,
Где струящийся голод пропал,
Заплутал под луною в июле, – 
Ковыли не шумят потому ли,
Что не к спеху уж макам цвести,
Если можно себя обрести,
Словно случай дорожный, украдкой, – 
И деревья при всём беспорядке 
Не желают беседы вести, 
И оплавленный камень в горсти –
Словно тёплый кусочек сиротства, 
И немыслимо пьёт превосходство 
Беспримерную чашу судьбы 
Там, где бреду пора до борьбы 
Дотянуться ладонью невольно.

А пока что – довольно, довольно  
Оголтелых, как басни, гостей, 
Заплутавших в пылу новостей, 
Фотографий увидевших тягость 
И змеящейся нови двоякость, 
Словно есть в черноте негатива 
Прозревание миру на диво, 
Словно где-то кому-то фотограф 
Не оставил спасенья автограф –
И замедлили шаг произвольно 
Те, кто делали слишком уж больно 
И себе и другим, – а вокруг  
Паруса разворачивал юг, 
Проверял запрещённые свитки –
И возможности были в избытке, 
И будила, как эхо, угроза, 
И цвели сердолики и роза, 
И любовь, понимая влюблённых, 
Сторонилась заслуг посторонних, 
Ибо в сказке конец так конец, – 
На примере разбитых сердец 
Научились мы жить, не ревнуя, – 
Но кого же зову да зову я?

То-то чайки, крича нарасхват, 
Обрываются гроздьями спелыми 
В Херсонесе, где люди не спят, 
В Херсонесе с колоннами белыми.

 

Ещё недавно

I 

Потянуло ли дымкой с Леванта
Или люди вокруг загорели – 
Коктебельского духа Веданта
Возрождается заново в теле,
И свирелью пастушьего лета
Под навесом неспешного склона
Появляется музыка где-то,
Чтобы слушала нас Персефона.

II

А наивная мысли уловка
Никого успокоить не смеет – 
И расплёснуты листья неловко,
Но они никого не жалеют,
Потому что, спеша раствориться
В этом воздухе осени ранней,
Поневоле душа загорится,
Чтобы облако стало желанней.

III

Непослушное тешится море
Охлаждением синего цвета,
Чтобы с августом спорила вскоре
Сентября затяжная примета,
Но зелёному надо настолько,
Поднырнув, на корню удержаться,
Что не странно ему и не горько,
И нельзя на него обижаться.

IV 

Торопливые плачи оркестра
Желтизну на беду не накличут – 
Что же птицы срываются с места,
Начиная поверхностный вычет?
И становятся в ряд музыканты,
Чтобы трубы их громче сверкали,
И погода стоит, как инфанта,
В беспредельной дали Зазеркалья.

V 

О великая лепта фантастов
Да реликвии вредных теорий,
Перемирие слишком уж частых
Фанаберий и фантасмагорий,
Мемуары игры на фаготе,
О народе вопрос и Вселенной,
Чтобы кто-то держал на отлёте
Ослепительный шлейф впечатлений!

VI  

О незлобивый говор долины,
Ожерелий нетронутый выбор,
Оживления клин журавлиный,
Промелькнувший, как выговор рыбам!
На театре разыгранным фарсом
По террасам страдание длится,
Словно где-то сражается с барсом,
Помавая крылами, орлица.

VII  

А по лицам, что подняты к небу,
Промелькнули бы, что ли, улыбки,
Не рискуя вовне, – да и мне бы
Оказаться б извне не в убытке,
Отказаться бы мне от участья
В этом сговоре давних знакомцев,
Да на пальцах не высчитать счастья,
И скитальцы не в роли питомцев.

VIII  

Точно, карие выплакав очи,
Собирается плакальщиц стая – 
И бессонные выплески ночи
Ни за что ни про что я впитаю,
И с пылающим факелом яви
Прокричит предрешённая встреча,
Что теперь отшатнуться не вправе
От того, что вблизи я замечу.

IХ 

И чеканная выучка взмаха
Отвечает заученным вехам,
Что отстало уж лихо от страха,
Откликаясь измученным эхом,
Что не нам на потеху эпоха
Подпихнула утехи помеху,
Но и нам убедиться неплохо
В неосознанной власти успеха.

Х 

И ухабами цвета индиго,
Панагию снимая итога,
Не сморгнув, надвигается иго
И торчит на пороге чертога,
И горчить начинает немного
Непочатая благости влага,
И тревога ругает отлого
Неподкупность твердынь Кара-Дага.

ХI  

И к кому обратиться нам, Боже,
В этом смутном, как сон, пантеоне,
Чтобы, судьбы людские тревожа,
Возникало, как лик на иконе,
Выражая от света дневного
До скитанья в ночи по отчизне
Постижение чуда земного, – 
Продолженье даруемой жизни?

ХII

Может, наши понятья резонны,
И посильная ноша терпима,
И пьянящие чаши бездонны,
А судьба у людей – неделима,
Может, в жилах отвага не стихла
И горячая кровь не свернулась,
И ещё голова не поникла,
И удача домой не вернулась.

ХIII 

Это там, за управой прибоя,
За преградою грани жемчужной,
Наконец-то встречаются двое – 
И участия больше не нужно,
И надежда, вскипая, дичится,
И предчувствие бродит поодаль
И уже ничего не случится,
И не в убыль им осени опаль.

ХIV 

И разлука уж бусины нижет,
Начиная будить спозаранку, – 
И она наклоняется ближе,
Точно врубелевская испанка,
И ему, помертвев от волненья,
Будто кровь их отхлынула сразу,
Повторяют в округе растенья
Расставания кроткую фразу.

ХV 

И разорванным зевом призыва,
Словно прорезью греческой маски,
Расстояние самолюбиво
Уж не сможет пугать без подсказки – 
И оставшийся здесь, на дороге,
Человечьей хранитель науки
Понимает, что муки нестроги,
Потому что протянуты руки.

ХVI  

И туманная Дева, увидев
Где-то в зеркале их отраженья,
Чтобы их не смутить, разобидев,
Им дарует отраду сближенья, – 
И туда – к листопаду и снегу,
К наготе, дерева стерегущей,
Точно древнее судно ко брегу,
Приближается странник идущий.

 

Гроза издалека 

Покуда полдень с фонарём 
Бродил, подобно Диогену, 
И туча с бычьим пузырём 
Вздувала муторную вену, 
Ещё надежда весь сыр-бор 
Гулять на цыпочках водила, –  
И угораздило забор 
Торчать, как челюсть крокодила.

Осок хиосская резня 
Мечей точила святотатство –  
И августовская стерня 
Клялась за жатву рассчитаться, – 
И, в жажде слез неумолим, 
Уж кто-то стаскивал перчатку 
От безобидности малин 
До кукурузного початка.

И обновившийся Ислам 
Нарушил грёз обожествленье, – 
И разломилось пополам 
Недужных зол осуществленье, 
И гром постылый сбросил груз 
И с плеч стряхнул труху печали, 
Как будто краденый арбуз 
В мешке холщовом раскачали.

И чтобы к ужасу впритык 
Хозяин сдуру нализался, 
Змеиный молнии язык 
С надменным шипом показался –  
И по-младенчески легко 
Кочуя в стае камышиной, 
Кормилиц выпил молоко 
Из запотевшего кувшина.

Покуда в мальве с бузиной 
Низин азы недозубрили, 
Покуда в музыке земной 
Охочи очень до кадрили, 
Как в школе, балуясь звонком, 
Тщета внимания ослабла – 
И, кувырок за кувырком, 
Пошли шнырять за каплей капля.

И повеленья полутон
Над ходом времени обратным
Оставил нас с открытым ртом
И лопотанием невнятным, – 
И в уверении крутом
Уже разверзлась ширь дневная – 
А где-то в ливне золотом
Ещё купается Даная.

 

Художник: А. Сень.