«Нацбест-2022»: актуальные тренды

Прозаик Юлия Старцева недавно заметила в ЖЖ: «Надоело читать, какой дерьмовый “Нацбест” в этом сезоне. Он всегда такой, лучше или хуже не станет».
Всецело солидарен: никогда так не было, и вот опять. О чем и докладываю из года в год.

А В ОСТАЛЬНОМ, ПРЕКРАСНАЯ МАРКИЗА…

Разночтения воистину минимальны, ибо продиктованы дежурной имитацией демократизма. Ну, десяток людей с улицы в лонг-листе – пущай, до финала все едино не доберутся. Ну, три-четыре новобранца в Большом жюри, которое погоду в любом разе не делает. Милая, уютная тусовка для своих. Но с претензией на вес и значимость.
Правда, в прошлом году приключилось знаковое событие: «Нацбест» уверенно двинулся торным путем «Русского Букера». Во-первых, денежное содержание премии в одночасье сократилось аж на 40 процентов: с миллиона до 600 тысяч рублей. Во-вторых, победителя по-букеровски назначили методом простого случайного отбора.
Нынешний сезон – еще один шаг в том же направлении. Про раздачу слонов речи пока нет, но нацбестовский кошелек вновь отощал, на сей раз до полумиллиона. Однако, тенденция.
А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо. Муж застрелился, кобыла околела, но тем не менее.
Ответсек? – на боевом посту. Все тот же Толстов, представлять не надо.
Ветераны? – тут как тут. Бренер с Пелевиным – по пять номинаций, Данилов – четыре, Басинский да Синицкая с Некрасовой – по три, Снегирев – восемь. И далее по списку – в смысле, по лонг-листу.
Всеядность? – привычная: от пелевинской поп-философии до левентальской трехгрошовой порнушки.
Актуальные тренды вместо литературы? – полный комплект. Феминизм, травма поколения 90-х, новая искренность и всяко-разный квир. Процент его нынче вообще зашкаливает: как минимум шесть текстов из 47.
На этом позвольте считать преамбулу законченной.

ГОЛУБОЙ ВОРИШКА ВИКТОРХЕН
(В. Пелевин «Transhumanism Inc.»; М., «Эксмо», 2021)

Накануне выхода каждой новой книги ПВО случаются чудеса вполне евангельского свойства. В 2016-м, аккурат перед «Лампой Мафусаила» Виктор Олегович помер в немецком Гельзенкирхене во время спиритического сеанса. А назавтра невзначай воскрес. В 2021-м, как раз перед «Трансгуманизмом» forbes.ru объявил, что продано 130  000 бумажных экземпляров «Непобедимого солнца». Объясните мне, как можно продать 130 000 книг при совокупном тираже в 73 000? Впрочем, глупый вопрос: накормил же Христос пятью хлебами пять тысяч страждуших.
Но чудеса кончаются, едва откроешь книгу. Взыскующим пищи духовной Верховный Бодхиерей всея Руси вновь предлагает комплексный обед из чужих объедков. У Сорокина сочинитель позаимствовал каталог фобий среднего класса: исламский фундаментализм, феминизм, коммуноправославие. У Бунина – амуры с крестьянкой в шалаше. У Служителя – антропоморфных кошек. В общем, пострадали все, вплоть до Вильяма нашего Шекспира.
Голубой воришка Викторхен – это преподобный Линьцзи наших дней: встретил патриарха – крадет у патриарха, встретил Будду – крадет у Будды. Да добро бы только крал, ведь еще и перекроит на свой вкус. Красоты слога сделают честь любому лавбургеру: «от таинственного обещания счастья сжимается молодая грудь». А когда в восьмой раз прозвучит «серебристый  смех», вас вывернет наизнанку. Но вы держитесь.
Подумалось вдруг: а какого рожна маяться? Ведь все, что можно сказать о Пелевине, уже сказано и применимо к любому из его текстов. Последую примеру ПВО – центон из Варвары Бабицкой, Мартына Ганина, Андрея Немзера и Виктора Топорова: «Виктор Пелевин взял новую, ранее недосягаемую для него высоту. Ему удалось написать книгу, которую зубодробительно скучно читать. Читателя в очередной раз разводят. В том числе и на бабки. Роман нехотя и небрежно написан, нехотя и небрежно разогнан до договорного объема, концы в нем нехотя и небрежно сведены с концами. Пелевин всегда писал на волапюке серых переводов с английского. Точно так же Пелевин всегда склеивал сюжет из разрозненных анекдотов, взятых взаймы. За долгие годы автор устал втолковывать нам одно и то же не меньше, чем мы – слушать».
И это все, что надо знать о «Трансгуманизме».
Хотя вру, не все. Еще два слова об усталости. Пагуба эта коснулась даже самых упертых пелевинофилов.
Дмитрий Быков образца 2015 года: «Даже если Пелевин выпустит телефонную книгу, это будет событие».
Дмитрий Быков образца 2021 года: «У Виктора Пелевина был описан буддийский способ смотреть телевизор, то есть не смотреть телевизор, так он сейчас прибегает уже не первый год к буддийскому способу писания романов. А я решил прибегнуть к буддийскому способу приобретения этой книги и ее рецензирования».
Вот теперь точно все.

ЭСХИЛ СОФОКЛОВИЧ СНЕГИРЕВ
(А. Снегирев «Плохая жена хорошего мужа»; М., «АСТ», 2021)

Снегирев – проект-парадокс. Успешный, этого не отнять: «Дебют», «Звездный билет», «Русский Букер». Но нерентабельный, ибо малотиражный. «Эксмо» всего-то раз отважилось тиснуть снегиревский текст четырехтысячным тиражом. Как на грех, то была «Призрачная дорога», освистанная даже на «Нацбесте». «Читай-город» до сих пор продает книжку по унизительной для букероносца цене – 83 рубля. В «АСТ» прискорбный опыт учли: тираж «Плохой жены» – 2 000. Да по мне и того безбожно много. Сейчас сами убедитесь.
Издательская аннотация интимно сулит публике эстетические оргазмы: «Драмы – почти чеховские, трагедии – почти античные». При близком знакомстве с «Плохой женой» хочется вырвать клакерам язык – и празднословный, и лукавый. А.С. и литература суть вещи несовместные.
Взыскующим смысла сразу же скажу: он тут не ночевал. Думалка у автора для идей мало оборудована. Снегиревские сюжеты – гимн эпохе, беспощадной в своем безмыслии, а персонажи – титульные герои нищего времени: 30-летние недоросли. Кто читал, тот в курсе. Да и нынешнее ничуть не лучше. Недорослям уже по 40, вот и вся разница.
«Все ее поставщики»: замужняя бизнес-леди наскоро перепихнулась с ухарем в гостинице, купила в супермаркете селедку под шубой и запостила ее фотку с подписью: стащила в магазине, всех люблю.
«Отчетливое желание»: отдыхал мужик в Ялте с подружкой, известной актрисой. А потом его внезапно осенило: на фиг она мне, у меня Саша есть. У Саши силиконовые сиськи и влагалище фыркает, и она собралась изменить милому со случайным знакомым. Да у того конец оказался микроскопический, что и не разглядеть.
«Это был не я»: герой сочиняет рассказ про очередного великовозрастного мальчика, который палил из духового ружья – сперва в дворника, потом в прохожую. Явились менты, ружье изъяли, мальчика пригласили на профилактическую беседу. А он не пошел. Рассказ в журнале не приняли.
Греческие трагедии, ага. Софокл и Эсхил в одном флаконе.
«Что, читатель, катарсисно тебе?»  – ехидно вопрошал Лев Пирогов над старинным снегиревским сборником.
Никак нет. Ни тогда, ни теперь. Какой, к бесу, катарсис при таких-то нимфах и титанах?

НЕКРОПЛАТОНОВА, ИЛИ ПОРТРЕТ ФЕМИНИСТКИ
(Е. Некрасова «Домовая любовь»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

Вокруг «Домовой любви» уже успели нагородить чертову уйму пошлостей, привычно именуя Е.Н. платоновской наследницей. Не привыкать: подлец сказал, дураки повторяют. А не желаете ли Некроплатонову нашу продегустировать? Сейчас организуем.
Что-что, а удивить пишбарышня умеет. Гипсовая голова Давида обрастает каменными кудрями. Наличники сельского дома обрастают изразцами. Зимние крыши скалятся резцами сосулек – клыками, это еще куда ни шло, но резцами? А для особо стойких – серия прямых по корпусу и нокаутирующий апперкот: «ненавидела резкостей, сюрпризов, непредвиденностей», «поломали веток». Вылитый Платонов: раскопай своих подвалов и шкафов перетряси. «РЕШке» – высший балл за редактуру.
Ночь, проведенная в обнимку с «Домовой любовью», была каторжной, будто и не 380 страниц одолел, а все три тысячи. Некрасова мало того, что безграмотна и неряшлива, – монотонна, как бабкины ходики. Ее героини катятся-колошматятся, маются, но не ломаются под игом деспотичных матерей и сраного мужла. Других тем в репертуаре нет и не предвидится. 
Мать застала Марину за лесбийскими забавами с одноклассницей, – тут же отобрала все гаджеты и посадила под домашний арест. Жуть. Зина спросила у очередного <censored>: почему мне с тобой так скучно? Поганый сексист, ни слова не говоря, выставил ее за порог. Кошмар. А уж дай страдалицам волю, избавь их от ржавых кандалов, – такое сотворят, что мало не покажется.
Лиля усилием воли завершает любой долгострой, магически заполняя пустоты стеклом и бетоном. А Лена-то какова! – во здравие байкальской нерпы разгромила четыре офиса турфирм и устроила Цусиму местного значения, потопив девять катеров. Амазонки, куды не на фиг. Валькирии. Лола рангом пониже, да тоже не пальцем делана: издала три книжки, заработала на хрущобу в Кунцеве и престижную школу для дочки. А фамилия у Лолы часом не Донцова? Нет, говорите? Вот что, Евгения Игоревна, тайм-аут: я пойду лапшу с ушей стряхну. Да и вы отдохните: хватит всякую хрень молоть.
Нет смысла распространяться про актуальные тренды: сами видите – феминизм, психотравмы, ЛГБТ, экотерроризм. Да не тем сборник ценен. Некрасова, сама того не ведая, написала парадный портрет феминистки. 
Стиль одежды: «В зеленых штанах алладинах <авторская орфография – А.К.>, длинном худи из оранжевого плюшевого материала и красных кроссовках». Тянет продолжить раскатистым баритоном шпрехшталмейстера: весь вечер на манеже…
Бытовые навыки и умения: «Если она жарила картошку или тушила капусту, то часть овощей оказывалась сырая. То же было с курицей, мясом, печенью».
Санитарно-гигиенические навыки: «На Маринину спину таращилась пожелтевшая фата душевой шторы. Ее понизу обрамляла нежная, розовая плесень».
Психическое здоровье: «Она сама жила на паксиле последние три года»; «психиаторка выслушала ее, прописала атаракс». Для справки: паксил показан при депрессии всех типов, панических атаках и обсессивно-компульсивном расстройстве; атаракс применяют при психомоторном возбуждении и высокой раздражительности.
Что не ясно?

КАМЮ ПО-НИЖЕГОРОДСКИ
(Т. Валитов «Угловая комната»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

В инкубаторе имени Елены Шубиной вывели нового гомункула, будто прежних мало. Новорожденный, под стать прочим тамошним питомцам, собою не вышел, поэтому началась привычная суета: saving private Valitov. Невеликий текст старательно размазали до романных 320 страниц: на каждой всего-то 27 строк. А к младенцу приставили трех нянек – Юзефович-fille, Кучерскую и Степнову. Те популярно разъяснили публике, что под обложкой скрыта остросовременная проза с французским акцентом, а сам гомункул помог сверстникам обрести лицо и голос. 
Вот он – в белом венчике из роз и с актуальной повесткой наперевес: однополые забавы, травма поколения 90-х, новая искренность. Вводная гарантирует нулевую ценность написанного. 
Не стану толковать про квир, которым российскую публику закормили до лютой изжоги. И про травму поколения 90-х, что похожа на привидение: никто ее в глаза не видел, но все о ней говорят. Вот французский акцент – тот любопытнее будет.
Нижегородские главы «Угловой комнаты» до оскомины напоминают «Постороннего» в постановке студенческого драмкружка. Безымянный герой едет из Москвы в Нижний Новгород на похороны отца, которого, в сущности, не знал. Смерть не вызывает ничего, кроме стойкого безразличия: «я, сука, холодный, как лимонад», «на отца мне было посрать». Впрочем, и остальное наталкивается на железобетонную эмоциональную тупость: «какое мне было до нее дело? – мне и сейчас посрать», «мне совершенно посрать: на ее чувства, на ее семью, на ее переживания». Ну, вы поняли: bonjour, monsieur Albert.
Герой, истерзанный скорбно-сраным бесчувствием, пошалит по пьяному делу с приятелем, шесть раз поест пельменей, двенадцать раз посчитает пропущенные вызовы, девять раз будет искать зарядник для айфона, раза три бухнет с одноклассником и расскажет шесть древних до окаменелости анекдотов. И вспомнит обоссанный коврик возле унитаза в родительской квартире. До чего же права Степнова: «Оторваться от книги невозможно». 
Но не все в «Угловой комнате» так просто. На смену Нижнему Новгороду то и дело является бессобытийный и претенциозный тужур-бонжур: «Снова утро, Марсьенн, и снова гаснут фонари, и от города, набитого нищими и бездомными, нас отделяет прямоугольник двери. И все-таки небо, невозделанное, чистое, жмется к цветным стеклам, давит на глаза, течет по нашим лицам».
Вас за шкиряк протащат по всем Рамбюто и Сен-Клу, ткнут мордой во все консоме и фланы и познакомят с бессловесной и безликой Марсьенн. Все лишь для того, чтобы в финале французское с нижегородским слились в страстном поцелуе, а герой застрелился. Ну, вы опять-таки поняли: hola, señor Julio. Валитовский парижский текст на живую нитку сшит из трех рассказов Кортасара: пространство то расщепляется, как в «Другом небе», то скручивается лентой Мебиуса, как в «Непрерывности парков», а стилистические вычуры явно взяты напрокат из «Потоков».
«Угловую комнату» уже как минимум три раза сравнивали с васякинской «Раной» – что ж, и мне грех отставать. Насчет похорон и вербализации надуманных травм и так все понятно. Но это лишь внешнее сходство. А есть и глубинное: авторская квалификация. Которую в обоих случаях выдумали сестры милосердия вроде Юзефович. На поверку и там и сям имеем дилетантство 750-й пробы. Рахитичную фабулу, увязшую в пустопорожнем нарративе. Лоскутную, клиповую композицию, где части взаимозаменяемы без ущерба для целого. Батальон статистов, каждого из которых можно безболезненно выставить за порог. 
Из «Лабиринта» и с «Лайвлиба» доносится глухой, но настойчивый глас народа:
«Купился на восторги отзывов. Не вставляет, от слова совсем. Хлам и отстой. Юношеское похмельное блеяние заурядного молодого пассажира московского метро в утренний час пик».
«Снова я повелась на Юзефович и Редакцию Елены Шубиной. А не надо было. Это не роман, а расширенный пост в соцсетях. Маты не к месту, анекдоты уровня семи- и восьмиклассников. Это же не наша будущая классика, нет?»
Вынужден огорчить: она самая и есть.

ЛАВБУРЖЕРЫ
(К. Буржская «Мой белый»; М., Inspiria, 2021, «Зверобой»; М., Inspiria, 2022)

Чем Буржская принципиально отличается от Вильмонт или Еникеевой? Ну, разве что нетрадиционной ориентацией героинь. А это уже отягчающее обстоятельство.
В Госдуме явно не читают российский худлит. Кабы читали, – похерили бы уже статью 6.21 КоАП за ненадобностью: наш литературный гей-парад скучнее программы «Время» и потому никого не совратит с пути истинного. Жеманные Меклина и Бушуев, пластилиново аморфный Ильянен, полуграмотные Ануфриева и Васякина… И Буржская здесь как раз ко двору, ибо ее проза соответствует названным критериям. Всем и сразу.
Два текста К.Б., номинированные на «Нацбест», настолько похожи, что слипаются намертво – бульдозером не растащить. Фабульные ходы на редкость разнообразны. «Мой белый»: художница Саша хочет гинеколога Веру, Вера хочет интерна Машу, девочка Женя, зачатая в пробирке, хочет музыканта Леню, а Леня хочет татуировщика Витю. Несчастная Женя плачет и дрочит. «Зверобой»: антрополог Демьян хочет журналиста Марьяну, Марьяна хочет бизнес-вумен Олю, Оля хочет какого-то Андрюшу, потом вообще никого не хочет. Несчастная Марьяна плачет и дрочит.
Повсюду стр-расти роковыя, и от судеб спасенья нет. Герои десятилетиями маются от неразделенной любви, что наводит на мысли о всеобщем тяжелом неврозе: не человека они любят, а собственные болячки, которые азартно ковыряют, – пока те не загноятся.
Но если повальный мазохизм прекратится, писать Буржской станет не о чем. Ей и так особо не о чем писать, пустоты приходится заполнять чем попало. В «Зверобое» к векторным отношениям зачем-то приделана энтомология. Я ждал аналогий с сексуальным каннибализмом кругопрядов или богомолов, –  не дождался. «Мой белый» похож на Лоло Феррари: на самом видном месте два силиконовых импланта – многословные и ненужные пародии на «Магазин на диване» и женский покетбук. Уж чья бы корова.
Стиль? – гламурно-галантерейный, всякая фраза расшита бисером и стеклярусом: «ты вырвала из груди мое сердце», «молчание тягостным желе накрыло ее», «под ключицей разрасталось, цвело и зрело дофаминовое цунами». Авторесса между делом роняет: «Вы попали в храм абсолютной безвкусицы». Убедительный автопортрет, хоть и по другому поводу сказано.
Желание быть красивше то и дело приводит К.Б. к открытиям, в основном анатомо-физиологического свойства. «Бледные скулы были все время печально напряжены», – подвижная скуловая кость? Помилуйте, ведь этак глаза выпадут. Глянь-ка, и впрямь выпали: «кивнула, уронив глаза в пол». 
Но это, право, мелочи рядом с актуальной повесткой: психотравмы пополам с девиациями. Какие могут быть вопросы?
Пойду-ка полюблю буфетчика Петрушу. Авось в будущем году «Нацбест» дадут. Или, на худой конец, номинируют.

IS OUT THERE

Михаил Голубков, оппонент «Проклятых критиков», в свое время объявил: «У нас очень богатая литература, но, к сожалению, нет литературного процесса».
Спорное, по-моему, утверждение. Вот литпроцесс в виде привычного лохотрона как раз налицо, по «Нацбесту» это очень даже заметно. А литература is out there, сказал бы агент Малдер, – принесена в жертву актуальным трендам.
Но «Нацбесту» оно традиционно по барабану. А сейчас – так и вдвойне: мертвые сраму не имут.