Жизнь творческая

 Любовь к творчеству еще никого не обогатила. 
    Гай Петроний Арбитр  

За все удачи и грехопадения нашего прошлого мы будем расплачиваться, нет, не на том свете, а памятью этих событий, которые ни изменить, ни поправить невозможно. В юности жизнь прекрасна и даже мелкие злодейства, вами невзначай совершённые, скоро забываются, но только до срока осознания их тяжести в будущем. Прозрение памяти нечутко к вашим желаниям избежать того или иного воспоминания, оно, вообще, не зависит от нас – приходит в любое время и прокручивает кадры нашего участия в фильме с названием – жизнь. И тут философское понятие – всё проходит, пройдёт и это – не имеет никакого отношения к участку памяти нашего прошлого. В молодости всё доступно и всё обходимо, печали и радости легки и быстро минуют нашу жизнь, и мы движемся среди них, отталкиваясь от оных и приставая к иным мирам потому, что не знаем, чем обернётся нам наше новое пристрастие к чему-либо. Мы ещё ничего не знаем о пути и путях, что нам суждены, не верим в предназначение, а только в себя и себе. Так то и лучше, когда веришь себе, тогда и живёшь свою жизнь сам. Но если королей делает свита, то как же определяется любая другая судьба – простая и не совсем светлая? Покорных людей судьба ведёт, непокорных тащит, а, значит, сами мы и наши стремления, по сути, определены, просто мы об этом не знаем или не хотим знать. Мы часто хотим удалиться из своей жизни и начать всё это внове, меняем города, страны, жён, но оказываемся всё там же – около своего присутствия в жизни и никакие дальние крепости не спасут нас от самого себя. Можно поменять всё, даже обличье, женское или мужское – неважно, сущность останется прежней, вашей и груз прошлого никуда не денется, он тот самый ненужный хлам, который невозможно отправить на свалку и выбросить из сознания. Память, как ахиллесова пята, самое уязвимое место в человеческом познании мира, его изучении на собственном опыте. Самое важное в жизни – это ясное понимание того, что накопление опыта, во времени продвижения в пространстве нашего бытия, исключают его использование ввиду нехватки времени позднего пребывания в нашей жизни. 

Оставляя исполнение многих желаний на потом, мы даруем себе возможность совсем не возвращаться к их завершению, ибо молодость всегда найдёт другие занятия, где она и её сила надобна сейчас и сомнения в правильности пути можно счесть за вздор чьего-то сопротивления вашей удаче. Не случилось, пойдём дальше, времени много. Только прошедши дивный путь названием – жизнь, вдруг, удивишься его краткости и трагизму многих твоих деяний на этой дороге, полной ухабов, которые можно было обойти, если бы внял совету, который был дан, теперь уже неважно кем. Но были и другие советы, которым внял и послушно вершил дело согласно указанному свыше или снизу, но тоже не удалось примазаться, но к чему, наверное, к славе чего-то или кого-то. Слава становится твоей только после ухода из жизни, а пока живой, она делится между твоим окружением, и вряд ли твои соратники и просто прихлебатели уступят тебе приоритет её присутствия на земле и после смерти твоей тоже будут дербанить куски твоей жизни, где они сохранились рядом с тобой, хотя бы на фотографии.
Но мы отвлеклись и дошли до глубокого маразма человеческого, которому звание – земная слава. Присутствие человеческого тщеславия разрушает жизнь людей мелочностью проявления этого свойства характера. Тще славие, то есть тщетное желание прославиться присутствуют в каждом человеке, но одни понимают пустоту этого влечения, а другие считают основой своей жизни. Не удалось прославиться самим, толкнём на эту дорогу детей или ещё кого-нибудь, а сами будем сиять рядом, хотя бы волоском на пиджаке кумира. Но вот пройдены все пути славные и тще славные, они уже не могут быть продолжены по причине отсутствия сил. И тут на память приходят встречи с милой голубоглазой девушкой, которая искренне любила вас и дарила любовью без всяких вопросов о будущем вашем величии, которое так и осталось для вас незримой величиной, неощутимой, а вот любовь вспомнилась и заслонила своей памятью другие события – великие и нет. Зачем она явилась, почивай себе на лаврах, ан нет, так защемило сердце – больше такой любви не было, не пришлось любить просто так, как-то всё по надобности, по службе и выгода не последним делом присутствовала, а какая от чужой любви выгода – тоска душевная и старость ранняя в опостылевшем пространстве взаимовыгодных отношений. Вот так и жил и прожил… всем на зависть. Жена, дети, все устроены и всё устроено, но отчего же видения прошлого будоражат душу, а иногда просто терзают? Где же та девчонка, что любила и родила его первого ребёнка, которого он даже не увидел потому, что его самого увели в другое стойло, обустроенное и уютное и как ему тогда показалось достойное его присутствию здесь. Любви к супруге, ему даденной благожелателями, он так и не возымел, жил некоторыми привычками, которые удалось сохранить от первых встреч, всё остальное, присущее индивидууму, было вытравлено необходимостью пребывания в чуждой атмосфере нравов и убеждений. Осталась литература, музыка и пара дружелюбных его сознанию территорий с людьми ему приятными, где он мог укрыться от своего презрения к себе. Это ему удавалось нечасто, друзья уходили, новых не находилось, хотя масса народа искало встречи с ним, он изнывал в обществе ему чуждом, мог преобразиться в них, но не сумел. Или не захотел, но ведь он жил среди них, этих кукол – надутых, разряженных и едва живых, если обратиться к чувствам человеческим. Вошедши в пространство, заполненное марионетками, он не смог обездушить понимание присутствия человека на земле, своё отношение к жизни, но и выйти из порочного круга не сумел. Засосало болото бытия, но странно, что его книги жили собственной жизнью, в которой он не участвовал, там другие герои наслаждались его непрожитым временем. Он искренне горевал, когда заканчивал очередной рассказ, повесть, оканчивалась не повествование, отмирала какая-то часть жизни – настоящей, непознанной, но желанной и в своё время несбывшейся. Наверное, только благодаря этим душевным откровениям он оставался жив, так как выдуманная жизнь не кончалась, а реальная двигалась, опережая годами события непрожитой жизни. Читатели спрашивали, как ему удаётся жить сразу в двух измерениях, отстоящими друг от друга так далеко, что невозможно их объединение в нынешнем времени. Он терялся от таких вопросов, но находил лишь одно оправдание своим книжным мыслям – мечтать можно и нужно в любом возрасте или просто помнить мечты разного времени жизни. Люди понимали его объяснения и сочувствовали ему и себе и всему, настороженно замершему миру на пороге вступления в остатнюю часть существования человеческого бытия. Из этих людей, любознательных и открвенно отторгнутых нынешней потребительской средой, редко кто успел вкусить исключительно своей радости жизни, многие были уведены от собственный мечтаний и желаний в места, где погоня за благами никогда не заканчивалась, а только неожиданно обрывалась каким-нибудь несчастливым событием и в нём человек узнавал, что он существо не только жующее и пьющее, но обладающее духовным миром, более красивым и мудрым в отношении общих правил жизни. 

Читатели делились с ним своими бедами и радостями, когда смерть близких или собственная тяжёлая болезнь приближала их к пониманию себя, своей ничтожности в пространстве бытия – суете сует – среди красоты окружающего мира. Их было совсем немного, понимающих радость жизни, ту, невидимую зашоренным взглядам людей, устремлённым в спину бегущих к благам земной славы. 
Сегодня писатель шёл в издательство для разговора на предмет оформления договора на издание избранных произведений из его книг. Вчера, готовясь к утреннему выходу в свет, уловил интерес в глазах жены к его действиям и объяснил причину своего визита в редакцию. Жена вяло пробормотала: «Ну, хоть какое-то занятие», а сын сочувственно ухмыльнулся словам матери. Эта оценка писательского труда родственниками не была для него новостью, творчество никогда не считалось достойным трудом, тем более для мужчины, – добытчика и охотника…за исполнением женских капризов. Все ближние и дальние родственники говорили о нём, о его занятиях по-разному, но, будто договорившись вкладывали в эти свои впечатления одинаковый смысл – подумаешь писака и я бы мог писать книги, если бы не был занят другими важными делами. А уж эпитеты типа – придурок и бездельник, слышались по всей родственной территории. 

В жизни случается всякое, но если одно событие заслоняет собой всё остальное время жизни, была ли сама жизнь – твоя жизнь? Два событийных случая не уживаются в одной жизни. Так творчество и женитьба могут существовать только в абсолютном противоречии между собой. Говорят, одно другому не помеха, но склонность сознания к творческому мышлению немалое препятствие в жизни бытовой, суете, всему, что может окружить тебя и в прошлом и будущем, препона не со стороны тебя, а от всех, не желающих видеть рядом что-то особенное, отличное от других. Особенность или обособленность тебе никогда не простят ни в юности, ни позже – никогда. Будут стучаться в полночь, надоедать днём, но оставить тебя один на один с тобой для всех них, любопытных до чужой жизни, непозволительная роскошь, вдруг, отобьёшься от стада и один уйдёшь к пьедесталу, этого и нельзя допустить. Найдут тебе и Верку и водку, чтобы отвадить твои мысли от уединения. В суете какие мысли – мелочные, как россыпь битого стекла, ещё вчера бывшего красивой вазой. Отражать вторжение в мир твой нужно молчанием, а не спором и не метать бисер, желая разбудить сонное сознание ближних и дальних, они не простят вам своего пробуждения от счастья невежества. Они жили безмятежно и вдруг, оказалось есть мир, где люди думают и творят нечто необъяснимое бытовой надобностью. Народ перестал читать книги и занялся своей жизнью настолько вплотную, что вторжение неких, чуждых мелкому мирку обывателей событий, прошлых или настоящих возбуждает неприятие всего, чего не бывает в жизни пустого пространства простого потребителя времени, времени жизни. Никого уже не волнует вопрос – зачем дана жизнь и кем? Родился, значит, живи – ешь, пей, гуляй туда-сюда, а занесёт на крутом повороте, задумаешься лишь на мгновение, покуда летишь в бездну, но уже поздно, никто твоего раскаяния не услышит и мысль твою последнюю не узнают. Прозревает человек только при падении, от удара головой о предмет, которого на пути не должно быть, но он появился и сомнения одолели, но не в своих деяниях, а кто путь к славе преградил? Вечный вопрос, рядом был с триумфом, и, вдруг, за оградой торжества в качестве зрителя оказался. Несправедливо, а где вы эту самую справедливость видели, от вас она исходила, когда к славе по головам других спешили? Тогда и от других не ждите. Божья милость существует во все века, а вышняя справедливость восторжествует на Страшном суде, там всем раздадут по делам и грехам. А писателям по тексту, а не по знакомству с критикам и редакторами. Писатель – это, вообще, частный случай в земном бытие, книги есть, а сам автор отсутствует потому, что никто из окружающих не согласится с его особенной ролью в обществе. Даже простой землерой выше по статусу жизненному любого поэта, так как делом занят, а не каким-то творчеством, яму выкопал, кому неважно, но это работа, её видно, а если туда упадёшь, то и почувствовать можно всю глубину этого труда, а что там у писателя в тетради – каракули никому не нужные?

Что сулит ему нынешний выход в свет, писатель не знал, но приготовился тщательно. Выгладил рубашку, брюки, отобрал нужные рукописи, не обращая на насмешливые взгляды домашнего люда, который жил на его счёт, но не хотел этого признавать и потешался над его бумажными занятиями, как бездельник, что всегда плюёт в кормящую его руку. Деньги, которые он отдавал в семью, порой немалые, возврата к нему не имели, а пропадали где-то на территориях рынков и магазинов, ночных клубов, а он подчас не мог угостить друга хорошим коньяком. В нынешнем дне ему виделся какой-то выход из безденежья и двойной жизни – там известный писатель, тут ничтожество – что-то подсказывало, что провидение Божье вмешалось в его судьбу этим радостным звонком из издательства. Его давно уже никто не искал на предмет издания книги, он всегда сам ходил по редакциям и находил тех людей, которые соглашались публиковать его произведения. Волновало одно обстоятельство – желание редактора издать избранные произведения, но кто их будет выбирать? Сам он не сможет этого сделать – они все его дети и любимы по-своему, а период их написания – время счастливое, как зачатие и рождение ребёнка. Отдел шкафа, заполненный старыми рукописями по завязку, свидетель его иной жизни – красивой и светлой. «Ладно, там, в издательской конторе, разберёмся», – подумал писатель и вышел из дома, где проживал, но не жил, лишь присутствовал в своём кабинете, но не в жизни семьи.
Голос, который говорил с ним по телефону показался очень знакомым, но тогда он не посмел спросить имени редактора и теперь надеялся на приятную встречу. Знакомиться не пришлось, редактор оказался сокурсником по учёбе в институте, они обменялись воспоминаниями о славной поре студенчества, выпили по рюмке коньяка и чашке чая, и хозяин кабинета объяснил причину встречи: «Пришёл заказ из министерства культуры на издание избранных произведений некоторых писателей, среди них и ваша фамилия, будем работать. Вот список произведений, которыми мы желаем наполнить будущую книгу просмотрите и если согласны с текстами и картинками, будем запускать в типографию. Я знаком с твоим творчеством и сам подготовил макет книги. Деньги выделены, книги надобно быстренько издать, покуда там, – редактор поднял палец вверх, – не передумали. Завистников у вас хватает, недоброжелателей тоже, потому надо торопиться. Я пойду по делам, а вы изучайте знакомый вам предмет в новом отображении. Но помните, затягивать дело не стоит, куй пока горячо, любое прохлаждение может всё изменить. Некие писатели, обиженные невниманием, уже подали свой список заслуженных и очень именитых людей в комитеты культуры, но пока состоятся заседания, мы успеем выпустить книги писателей, обстановка напряжённая и надо снизить градус этого накала скорым изданием интересных книг. Задействуем поговорку: кто не успел, тот опоздал. Читайте». 

Писатель просмотрел предложенный список произведений, что должны были войти в новую книгу и, наверное, в первый раз в своей творческой жизни был удовлетворён выбором редактора. «Лучше и не придумаешь… Хорошо, однако, когда со стороны тексты выбирают – сам бы неделю провозился, а тут быстро отобрано и всё, как сейчас кажется – лучшее. Надо соглашаться и с рисунками тоже, чувствуется художник прочёл мои труды и уловил настроение героев произведений. Сама книга страниц на четыреста потянет. Достойное завершение писательской карьеры. Но почему завершение – дыхание смерти ещё не чувствуется, просто уехать надобно от всего сразу, – думал писатель, ожидая редактора и прочитывая старую рукопись и по-новому ощущая события, когда-то подвигнувшие его к написанию этой повести. Повествование вырисовывалось по-иному, лучше понималась суть рассказанных событий и предположенного в них будущего, а прошлое приблизилось и в воображении возникли картины прожитой жизни, как своей, так и выдуманных и реальных героев, они стали ближе и роднее, и он понял, что все эти биографии – его недожитая жизнь, а скорее не дождавшаяся его присутствия в ней. И уже не дождётся, на волю тогда было уйти трудно, а теперь и подавно, кому нужен человек, не совсем ко времени получивший свободу. Но если подумать, то получается, что твоя воля никому не нужна, кроме тебя самого, а значит, ты получаешь её для себя и пользоваться ей будешь ты, а если твоя свобода нужна другим – это уже новая кабала, похлеще той, из которой вырвался. Но ты ещё ни откуда не ушёл и никуда не пришёл, потому рано о чём-то мыслить и предполагать какие события тебя ожидают вне плена семейного или общественного – тут разница небольшая – отовсюду вырваться трудно, но если очень захотеть сделать себя счастливым в одиночестве, наверное, можно получить толику радости от возможности мыслить и писать, не боясь осуждения близких и дальних людей, окруживших твою жизнь плотным кольцом недоверия, со временем, сжавшимся до мизерной территории вашей свободы. Никакой свободы в реальной жизни не существует, потому о ней твердят все, кому не лень, чтобы возбудить людей к бунту против всех и себя и в этом есть основная причина рабства в приверженности к чужим воззваниям и мыслям, пугающим своей обречённостью, но зовущих за собой, как кролика в пасть удава. Человек не кролик, но подвержен гипнозу слов о вольной воле и жизни в раю. 

Мысли писателя встрепенулись и хотели продолжиться, но вернулся редактор и разговор меж ними нежданный ракурс: «Как вам выбор? В отборе произведений присутствует не единое мнение, а некоего коллектива литераторов, среди которых явных писателей нет потому, что у писателей особое мнение о таланте других авторов, незнакомых они едва терпят, а известных не желают понимать. Прав я или не прав, но дело обстоит именно так, что надо отобрать лучшие произведения лучших писателей и важна скорость отбора, не стоит привлекать амбициозных авторов по причине мной указанной», – редактор ободряюще глянул на собеседника. «Знаете, я полностью согласен с вашим выбором, только хочу дополнить сборник одним новым рассказом, это возможно?» – писатель подал рукопись. «Конечно, страниц двадцать оставлено именно для такой просьбы. Но вы скромны, – объявил он, листая страницы рукописи, – другие бьются насмерть, желая вместить, желая вместить в издание всё, написанное во время жизни, а вы один лишь рассказ. Ну, чтож, вопрос решён, но обстоятельства давят нас и сверху и снизу, а пуще того выделенные нам деньги покоем не обратились, а наоборот, стали предметом завистливого раздора МЕЖДУ ИЗДАТЕЛЕМ, ПИСАТЕЛЯМИ И ПРОЧИМИ ЛИТЕРАТУРНЫМИ ОБРАЗОВАНИЯМИ. Так что на сегодня у нас всё решено, а вот завтра приходите и получайте гонорар». «Так? – ожил писатель. Всё по той же причине – надобно по-быстрому раздать деньги, думаю скоро добрую половину отымут, потому используем момент и хотим на скорости проскочить все будущие проблемы пересмотра суммы выделенных средств. Когда деньги будут освоены и всякие посягательства на них прекратятся. Приходите с мешком, сумма приличная, но вы этого достойны», – редактор крепко пожал и вдохновлённый приёмом смелыми обещаниями светлого будущего писатель отправился восвояси. 
Решив прогуляться по родному городу, он пошёл путями известными только местным жителям – по набережной реки, через старый мост, удивлённо взирая на новые постройки, пугающие своим искусственным нагромождением новомодного хаоса среди культовых строений прошлого. Весь новодел был сляпан на скорую руку, без всяких архитектурных композиций, топорно, по-хамски, без претензий на гармонию земной и небесной красоты. Писатель, долгое время знавший один путь на дачу и назад в квартиру, но в своих мыслях умеющий описывать заморские и ближние страны и города, а в них и людей разных мастей и характеров, совершенно отстранился от жизни своего ареала проживания и теперь плохо узнавал городские кварталы, охваченные строительным бумом, в котором участвовали нувориши и чиновники, никогда не бывавшие в музеях Барселоны, Питера и даже Москвы, а только в тамошних кабаках и борделях и потому не видевших чудесных проектов человеческого жилья. Каковы вкусы нынешних непманов – такова и архитектура. Но его взгляд выискивал среди чудовищных новообразований милые сердцу остатки той эпохи, что бесследно исчезала в объятиях скоробогатых шутов и их архитектурных лакеев, в виде домов и общественных зданий прошлых веков. Мало что осталось в городе от его давней счастливой жизни и самой жизни осталось немного, и он задумал побег из города, семьи от всего чуждого мира людей, не внимающих словам Божьих наставлений.

Дома писатель не стал разъяснять свои мысли и дела, заперся в кабинете и долго думал над содержанием записки, которую хотел оставить своим родным, но хотелось сказать такое, чтобы они даже не подумали искать его следы на земле. Отчего так случилось, что умный человек, уже вполне взрослый для того, чтобы совершать безумные поступки, решился на разрыв всех скреп, что связывали его с прежней жизнью. В глубине души он понимал, что выход, который не сулит ему ни уюта, ни покоя, не вход в благословенный рай, а только желание некоторой свободы, желание распоряжаться самим собой, как и должно быть у людей. Конечно, он поступает не совсем прилично, но и приличия выдуманы людьми, чтобы закабалить вольный человеческий разум. Нет, рабом быть проще – подняли, накормили, отправили на работу, встретили, может быть приласкали и уложили спать, чтобы сил набрался для трудов праведных. Называют тебя кормильцем, но ты по сути их раб и попробуй иметь своё мнение, или, не дай Бог, своё желание другой жизни – в суд попадёшь общественный, там лишат даже самых малых привилегий, а то и закроют в камеру, в психушку, чтобы даже во сне воли не видел. Мало ли примеров угнетения человека человеком, а особенно мужчины женщиной – к друзьям не ходи, выпивка под запретом и всё остальное, кроме работы – блажь, раз не приносит дохода. Раба нужно в строгости держать, а не то писателем или поэтом станет, что с ним потом делать? Не любят женщины поэтов, стихи нравится слушать, а самих писателей называют не иначе, как бездельниками. Устал он жить в двух жизнях сразу – одна упрёки и презрение, другая высокая, мыслью к небесам устремлённая. И написал он только два слова, которые выбрал из всего лексикона мудрости человеческой: «Уехал навсегда!», – а знак поставил, чтобы понятно было, что это он прокричал на всю вселенную, чтобы услышали его тоску нечеловеческую о непрожитой жизни. Тут же, в кабинете, остался спать.

Как ни думай, как ни гневись, но жизнь продолжается независимо от твоего желания жить, она дана тебе и она будет, покуда ты есть. Потому утром и проснулся писатель и понял, что всё решено даже свой кабинет он видит в последний раз. Заныла сердечная мышца от будущей потери пространства дружественного, но в окружении недругов, будто с укором глянул с портрета, написанном другом-художником – он сам, мол, куда это ты, убогий навострился, на кого бросаешь свои богатства, россыпи золотые слов, что таятся в книгах, собранных тобой по белому свету, подаренных тебе писателями и поэтами, ведь знаешь, как только ты исчезнешь, всё это мудрое вместилище человеческой мысли окажется на помойке, ибо злобе людской недоступно милосердие к духовным ценностям – они бесценны, но не в цене. Выбрал для себя томик стихов Петрарки и свою последнюю книгу повестей, а также прихватил маленькую книжонку стихов из своей юности, которую давным-давно издали друзья, радуясь его таланту. Собрал в сумку необходимые вещи и, оставив кабинет открытым, а записку на столе, вышел из дома с уверенностью, что всё задуманное получится, не имея адреса своего убытия и даже денег в кармане.
Редактор быстро решил все эти насущные проблемы, деньги писатель получил хорошие прямо на свою пенсионную карточку и наличными тоже, нашёлся и адрес убытия, после откровенного рассказа о желании жить своей жизнью: «Ты, батенька, поезжай-ка в Крым, там у меня дружище живёт, журнал держит неплохой, туда к нему толпой поэты валят. Он многое друзьям отдаёт, но Господь его не забывает милостью своей. Он тебя устроит, обогреет, а как мысли злые уйдут, сам будешь думать, как тебе жить. Он мой друг, что-то вроде воскресшего Макса Волошина, бессребреник, но умеет людей, взлохмаченных устроить, успокоить и гордыню смирить поможет и раба из себя выдавить. Так что давай, коли решил – действуй. Думаю, увидимся, если доберёшься к месту, солнцу и добрым людям. Будь здрав, боярин!» – редактор обнял писателя.
Выйдя из редакции, писатель сел в такси и прибыл на вокзал, где удачно переместился в вагон поезда, готовящегося отправиться в Краснодар, а там и Крым недалеко. Важно на что-то решиться, и удача будет тебе в попутчицы.