Шародейские чудеса

Саша Кругосветов «Счастье Кандида»; М., «АСТ», 2021...

Есть как минимум четыре причины не заглядывать в «Счастье Кандида».
Первая: вычурный псевдоним автора с уменьшительным именем. Психолог квалифицировал бы это как один из защитных механизмов: регрессию, то есть демонстрацию незрелых образцов поведения, – какой с дитяти спрос?
Вторая: номинация на «Нацбест» – из этой богадельни может ли что добро быти? Плюс еще одно отягчающее обстоятельство: номинатор – Платон Беседин. Маститый прозаик с «аортой в мозгу», сами понимаете, плохого не посоветует.
Третья: предисловие Евгения Попова, нежного и заботливого опекуна всяко-разных мелких бесов – благословлял и Снегирева, и Леонтьева. А нынче выдал индульгенцию Кругосветову: «Да, так писать нельзя, но нужно». Сомнительный, по-моему, комплимент.
И четвертая: в анамнезе у сочинителя Санкт-Петербург, который для нынешнего прозаика не место жительства, но диагноз. О питерском симптомокомплексе я уже не раз докладывал. Это ударопрочный и водонепроницаемый аутизм: автор тихо сам с собою, а до читателя дела никому нет. Это идея, издохшая в эмбриональном состоянии. Это летальная доза литературщины в виде цитат, аллюзий и парафраз.

Впору еще раз вспомнить Беседина, который аттестовал номинанта: «Не думал, что можно создать нечто вроде русской “Матрицы” в литературе. Точнее, питерской “Матрицы”, которая отсылает то к одному, то к другому источнику. Вот вам Борис Виан, вот “Песнь песней”, а вот гоголевская история». Не думал? Хм. Господь с вами, Платон Сергеевич. Вы что, ни «Мертвый язык», ни «Безноженьку», ни «Мой секс» не читали? Питерцы нынче не выдают на-гора ничего, кроме пастишей, в лучшем случае – центонов.
Саша Кругосветов – в миру Лев Лапкин, изобретатель и кандидат технических наук – на сей раз не изобрел ровным счетом ничего нового. Главный герой романа – некто Юрий Раздевалов, погоняло Кент. В юности Кент был мальчиком по вызову, затем создал финансовую пирамиду и неслабо срубил бабла, а как менты бизнес отобрали, бомжует: фабула родом из веллеровского «Бомжа». Певец пустоты Наум Плезневич, карикатура на Пелевина, отдает виановским Жаном-Солем Партром. Или пелевинским же критиком Недотыкомзером. Раскавыченные цитаты про работу, что избавляет от скуки, разврата и бедности и проч. – ясен пень, Вольтер: надо же как-то название оправдать. Вольтер, Виан и Кругосветов – теплая компания, сказал бы Великий комбинатор.

Можно уже отложить список потерпевших? – ведь перечислять их можно до потери пульса. Все промелькнули перед нами, все побывали тут: от Льюиса Кэррола («кошки беззаботно играли; их белозубые улыбки самостоятельно витали в воздухе») до Хармса или Сорокина («Вы теглец и агырва?»).
Алексей Караковский писал: «Автор “паразитного текста” генерирует его как средство репрезентации. Его сверхидея – это демонстрирование невероятного интеллектуального уровня, особых отношений с мировой культурой и вечностью».
Вводная гарантирует идейную и сюжетную скудость. В пересказе это особенно заметно: Кент идет на поклон к изобретателю и магу Шародею, получает от него какой-то, хрен поймешь, заменитель денег, сотканный из космической энергии, а потратив все благоприобретенное, улетает с друзьями и любимой на еще одном шародейском изобретении. Занавес.
Раз уж к слову пришлось: в фамилии изобретателя отчетливо слышится дворовое «на шару». «Большой словарь русских поговорок» дает пять толкований социолекта. Первым номером в списке значится «недобросовестно, небрежно».
Именно так и работает С.К. Тот еще шародей: сделать хотел грозу, а получил козу. Потому кругосветовская проза – она, болезная, во всех нарядах не хороша. Не к лицу ей ни вольтеровский камзол, ни веллеровский кардиган, ни хармсовы брюки-гольф.

С.К. делает все возможное, чтобы текст выглядел фантасмагорией. Тут вам и фурункулы, в которых обитают гельминты, и… да что проку пересказывать, цитировать нужно: «Сердце его стало совсем тяжелым, давило на желудевую лебеденку и даже почему-то на подплечные гланды». В результате герои напрочь лишаются читательского сочувствия: сопереживать монстру с подплечными гландами отчего-то не хочется. 
Интерес к фабульным перипетиям тоже мало-помалу угасает. Спойлер, если помните, без труда укладывается в 35 слов. В романе, однако, 416 страниц. Кандидат в доктора старательно заполняет пустоты и провалы всякой наукообразной хренью, где только когнитивной проктологии не хватает. Хлеб из синтетической целлюлозы, изготовленный с элементами нанокрахмала. Осмотическое давление цитрусоэфирных и гераниевых масел, которое выше осмотического давления эпоксидных и формальдегидных испарений. Масло, шприцованное сверхлегкими бензоидами и другими летучими хемосигналами, влияющими на нейроэндокринные поведенческие реакции. Так это, изволите видеть, разминка – вроде аперитива перед обедом. А вот когда вас пригласят на эротическое шоу, вам станет по-настоящему дурно:

«Разверстые отроги ее богатого тела испускали горячие эманации, поднимавшиеся вверх дрожащими струями. Терпкие запахи любимой тетушки внезапно пробрались через нос к лобным пазухам и ударили раскаленной волной изнутри черепа в лобную кость. Внутри все разбухало и наполнялось воздухом. Раздулись желчные русла, запульсировали семенные протоки, налились кровью и затвердели пещерные тела многочисленных мягких тканей, поднялись вверх подплечные пазухи».

Задерживаться здесь, думаю, не стоит: промедление чревато тяжелой эректильной дисфункцией. Отправимся лучше за цветами невиннаго юмора. Когда Кругосветов начинает острить, Харламов с Батрутдиновым плачут в предчувствии скорой дисквалификации:
«Приры дароды», «яйца Фаллос-Берже», «Мезозоева, борец за чистоту и нравственность», «Лонов-Милов», «Франкфырк на Майдане», «классик поэзии XIX века Лебедь Толмач», «премия Большой Дуркер» – и прочие шутехи и бугагаши, достойные сельского кавээнщика. Подсказать, где смеяться, или вы в курсе?
Полина Корицкая приписала автору «парадоксальную стилистическую эквилибристику», и это воистину так. Кругосветовские словесные ужимки и прыжки – вот где apocalypse now. Сон разума рождает… ну, в нашем случае не совсем чтобы чудовищ, но уродцев. Про разверстые отроги вы уже наслышаны, однако ими дело не ограничилось: «Небо провисло над головой гамаком, подбитым обрывками грязной серо черной ваты», – к 27 авторским свидетельствам Лапкина впору добавить еще одно: гамак на ватной подкладке.
«Посеменит дальше своим специфическим неровным зигзагом», – а что, зигзаги ровные бывают?

Поэтому чтение романа превращается в тоскливое ожидание: когда уже Кент-Кандид сделает ручкой? Вот, сделал-таки, не оставив по себе ничего, кроме тоскливого недоумения: на кой меня знакомили с сиреневыми коровами, потчевали тушеными мухоморами и копытами тасманийского дьявола (кстати, где у него копыта?) да развлекали топорной выделки остротами? Беседин уверен: «Многоплановый текст, говорящий с читателем о глубинных вещах с энергией молодого революционера». Правда, какие глубины здесь обретаются, так и не сказал. Видимо, то была гипербола, простительная для писателя.

Напомню старое журналистское правило: идея текста считается проработанной, когда укладывается в сложноподчиненное предложение с придаточным причины. Пример: старуха осталась у разбитого корыта, ибо не смогла умерить свои запросы. Попробуйте проделать что-то подобное со «Счастьем Кандида». Авось хоть у вас получится.
Думаю, впрочем, что доискиваться смысла явно не стоит. У сочинения «Мои любимые книжки» другие задачи – за подробностями прошу к Караковскому.
Счастье вольтеровского Кандида – возделывать свой сад. Счастье кругосветовского Кандида… а черт его знает. Поэтому обходите роман за версту, и будет вам счастье.