«Большая Книга-2022»: много интересного!

17-й сезон «Большой книги» стартовал то ли в январе, то ли в ночь на 1 марта, когда завершили прием произведений. А может, 19 апреля, когда эксперты отделили агнцев от козлищ и допустили к участию в паралимпиаде 48 текстов из 303. Да, в общем-то, не так уж они и важны, формальности. Давайте о главном.

САСПЕНС, ХОРРОР, ТРЭШ

На пресс-конференции, посвященной оглашению списка номинантов, председатель Литературной академии Дмитрий Бак объявил: «Одним словом, много, много интересного».
Всецело солидарен, Дмитрий Петрович. «Большая книга-2022», избранное.
Тимур Валитов, «Угловая комната»: «Бабушка связала и постелила у унитаза бежевый коврик – уюта ради. Через неделю коврик пошел желтыми пятнами, а через месяц – запáх мочой. Разбираться, кто ссыт мимо, не стали».
Алла Горбунова, «Лето»: «Егор взял горшок с мочой и вылил его прямо на кровать и на папу, лежащего на кровати».
Дмитрий Данилов, «Саша, привет!»: «Лифт движется долго, долго, очень долго. Лифт движется, движется. Лифт все движется».
Мороз по коже и слезы на глазах: оторваться невозможно. Но, видит Бог, это далеко не все сюрпризы 17-го сезона.

РУССКИЙ КОРАБЛЬ, ИДИ НА <CENSORED>?

В списке претендентов на большекнижные лавры и рубли этак невзначай обнаружились имена Дмитрия Быкова, Дмитрия Глуховского и Гузели Яхиной. Что не в пример любопытнее обоссанного коврика.
Дмитрий Глуховский: «Россия сегодня будто шизофренией страдает. Гигант с комплексами карлика. Государство, бесконечно разглагольствующее о будущем, но не прекращающее мастурбировать на своё прошлое».
Гузель Яхина: «Трудно подобрать слова, все они недостаточно сильны. Горечь, гнев, страх, бессилие – в бесконечной степени. Новости 24 февраля 2022 года смяли меня. Мой мир не перевернулся, а просто – разрушен».
Дмитрий Быков оказался красноречивее всех. Гражданин Поэт примерил эполеты генерала Камбронна, зарифмовал «смерть» и «merde» и завершил свой спич громокипящим: «Шел бы ты на …, / Мой российский военный корабль».
Не моя манера – осуждать людей за их взгляды: самому за то прилетало не раз и весьма ощутимо. Но когда на словах смерть и merde, а на деле жизнь и argent – это некрасиво, коллеги.
Среди соучредителей «Большой книги» как минимум три государственные структуры: Министерство культуры РФ, Министерство цифрового развития и ВГТРК. В итоге нарисовался реприманд предсказуемый: русский корабль, иди на <censored>, но судовую кассу оставь. Гузель Шамилевна, Дмитрий Алексеевич, Дмитрий Камброннович! Не находите, что пить из колодца, куда плюнул, – отъявленный моветон? Хотя, конечно, традиция: Шишкин, Гиголашвили – и кто еще там?..
Понимаю: не корысти ради, а токмо на пожертвования сироткам и беженцам. «Союз меча и орала», ага. Да что о том толковать? Этика – наука не о сущем, но о должном.
Давайте лучше про литературу.

ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА

Ольга Новикова, один из большекнижных экспертов, заметила: «В трудные времена литература обращается к житейской реальности. Уходят прочь претенциозные умствования, стилистическое кокетство, самодостаточная игра фантазии. Неуместным становится авторское самолюбование. Это относится и к актуальной, и к исторической тематике».
Два дополнения к реплике. Первое: в нынешнем премиальном лонге представлены не только история и современность, но и будущее. И второе: после каждой мини-рецензии вспоминайте слова Новиковой, ибо теория без практики мертва.
Начнем, стало быть, с прошлого, продолжим настоящим, а там, глядишь, и до будущего доберемся.

КТО НА СВЕТЕ ВСЕХ МИЛЕЕ?
(Д. Быков «Истребитель»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

Всякий текст, учил Хайдеггер, содержит ответ на некий надтекстуальный вопрос. Теоретически «Истребитель» рассказывает, отчего надорвался советский проект. А практически – кто на свете всех милее, всех румяней и белее.
«Истребитель» – 576-страничный оммаж себе, любимому. В романе герои-марионетки в очередной раз думают авторские мысли и говорят авторские речи. То наткнешься на знакомых по «Оправданию» «железно-каменных бойцов, которые все вынесут», то на дорогих Быкову стругацких люденов: «только их интересовало бессмертие – все остальные довольствовались корытом», то на Берию-Мефистофеля – с недавних пор у Дмитрия Львовича сплошь и рядом трикстеры, от Христа до Штирлица. Все это уже не однажды сказано – если не на «Эхе Москвы», то в лекциях, если не в лекциях, то в статьях.
Идеи и теории обильно гарнированы интертекстом. Пролог к роману – вывернутая наизнанку гайдаровская «Голубая чашка». История советского воздухоплавания взята напрокат в «Дневниках» правдиста Лазаря Бронтмана. Про аллюзии на марфинскую шарашку, по-моему, уже все написали. Про хемингуэевский «Колокол» тоже. Во все тяжкие литературная кадриль грянет в третьей главе, где штурман Степанова-Осипенко встретит в приамурской тайге старообрядцев Зыковых – добро пожаловать в «Таежный тупик». Чуть позже белоказачий полковник, застрявший в зимовье со времен Гражданской, перескажет летчице лавреневского «Сорок первого» и попрощается с ней распутинским «Живи, как говорится, и помни». Ожившие мертвецы, питомцы зловещего патологоанатома Артемьева, родом явно из «Кладбища домашних животных».
Да Бог с ними, с зомбаками. Как это обычно случается с мейнстримными авторами, внеплановые чудеса не в пример красочнее. Д.Б. самое малое наполовину заселил сталинские наркоматы министрами. Досрочно, аж с 30-летним опережением, ввел в РККА воинское звание прапорщика. В Испании военспец под псевдонимом товарищ Эрнесто упорно скрывает свое русское имя даже от соотечественников. Что не мешает ему таскать в кобуре именной пистолет, подаренный еще в Гражданскую. Безупречная логика – правда, Дмитрий Львович?
Одно утешение, хоть и слабое: «И-трилогия» завершена.

А ТЕПЕРЬ – «ГОРБАТЫЙ»!
(С. Синицкая «Хроника Горбатого»; СПб., «Лимбус Пресс», 2021)

Почти все опусы питерской авторессы публика и критика встречали железобетонным равнодушием. Исключением стал «Жеможах», изданный два года назад: оборотни-диверсанты, неупокоенные мертвяки и вуивр Ермунганд на Волховском фронте. По этому поводу приключилась буря в стакане воды: шорт-листы «Нацбеста» и «Большой книги» и свара рецензентов. Отчего, спросите, в стакане? – да оттого, что сборник, напечатанный тысячным тиражом, до сих пор не распродан. Загляните, если не лень, в «Лабиринт», – вот она, книжка, как живая, аж с 48-процентной скидкой.
А теперь – «Горбатый»! Надо скандалить, а то проживешь Пастернаком. Можем повторить! Но о скандале – в свой черед.
Формально «Хроника Горбатого» – и впрямь хроника финской семьи Тролле с конца 1180-х по середину 1980-х. А на поверку – вполне постмодернистская историографическая метапроза. Суррогат, в отличие от исторической прозы, особых трудозатрат не требует. Потому это многих славный путь, от Водолазкина до Синицкой. Но с нее взятки гладки: «Приведенные здесь события – игра воображения скучающего автора».
Истинно так. Крестоносцы после удачного набега убивают вражьих лошадей и развешивают на елях. Господь с вами, София Валентиновна! – тягловый же скот, ездить можно или землю пахать. Но Синицкая неумолима, Великая Отечественная и того чудесатей: ожившие соломенные чучела палят по финнам из деревянных пулеметов.
В этой галиматье, по слову Лермонтова, есть идея, чего допрежь не случалось. Даже две. Первая: история циклична. И вторая: любая идеология есть патология.
С.С. идет на читателя в лоб, как соломенные чучела на финские позиции. Если в средневековой части романа действуют продажный монах Илья Говен и безрукий поп Наум Кулотка, будьте благонадежны: на Зимней войне вас встретят политрук Говеных и майор Кулотин, которому руку оторвет. Родоначальник семьи Тролле, тамплиер Фома – ярый католик, а потому горбат. Горб унаследовал и далекий потомок рыцаря – лютый националист Эйно, финский снайпер. В фигурах Гитлера и Геббельса чувствуется «угловатость, сутулость». Незамысловатая, в общем-то, символика, доступная и младшим школьникам.
Но до нее еще дочитаться надо. Служба медом не покажется: «Горбатый» – лабиринт из фабульных тупиков, заселенных ненужными персонажами.
Внимание, гвоздь программы: скандал. Скро-омный такой, неприметный: два балла по шкале Рихтера. Пишбарышня, наученная литкритической выволочкой, угодила в щекотливую ситуацию: и хочется, и колется, и мамка не велит. В итоге решила и рыбку съесть, и… ну, вы поняли. Если переложить роман на ноты, получится попурри. Зимняя война – Njet Molotoff, музыка Матти Юрвы, слова Софии Синицкой: «Ребята, наши соколы летят! Спасайся кто может!» Зато Великая Отечественная – «Священная война», музыка Александрова, слова опять-таки Софии Синицкой: «Красная армия вытряхнула финнов с территории нашей страны». Прямо-таки передовица из «Красной Звезды» 1944 года. И никаких тебе black comedy с ожившими покойниками.
Раз уж «Жеможах» снова на язык попал, впору вспомнить рецензию Садулаева: «Если есть у этой книжки проблемы, то они не в том, не в том, что она привычно-очернительская, не в том, что образно-“магически” перенаворочена. А в том, что она скучная».
«Горбатый» – новый роман со старыми хворями: и перенаворочен, и тоска смертная. А вот поди ж ты: и «Нацбест», в гроб сходя, благословил, и «Большая книга» приметила. И ведь не задушишь, не убьешь, перкеле. Одна надежда – на читательское равнодушие.

«ЭТО ХУЖЕ, ЧЕМ НАРОД…»
(К. Кожевина «Лучшие люди города»; М., «АСТ», 2022)

Если кто не в курсе, продолжу цитату: «…это лучшие люди города». У Катерины Кожевиной все свершилось по писаньям.
Прошлым летом ее роман сподобился «Лицея», что само по себе не лучшая аттестация. Тогда я и прочитал текст на сайте премии. Потому, простите, буду говорить о рукописи: во-первых, перечитывать лень, во-вторых, мы не про редактора толкуем – про автора.
Вот с азов и начнем – с живаго великорусскаго. Лавровенчанная пишбарышня не в силах связать подлежащее со сказуемым: «пара старушек одеты в бежевые халаты». А уж сказуемое с дополнением – миссия вообще невыполнима: «испугалась странному импульсу». Попутная песня: стилистика. Она большей частью сделана из конфет и пирожных, и сластей всевозможных: «вторжение мохнатого астероида» (не подумайте плохого, это про кота), «солнце уже наполовину окунулось в закатную дымку, как вишенка в мартини». И прочий гламур-мур-мур со стразами семантических плеоназмов: «длинная юбка в пол», «поленница дров». Катерина, где вы видели мини-юбку в пол или кирпичную поленницу? Впрочем, от выпускницы CWS я большего и не ждал.
Сюжет? – не вопрос: займем у Веркина в «Сахалине». Там японская футурологиня туда-сюда по острову шлялась, а у нас этим займется HR-менеджер Лена, командированная на строительство завода по производству сжиженного газа. 
Следующий экзамен – фактическая достоверность. Ну-у, тут такая фантастика – Веркин и рядом не стоял, потому ограничусь минимумом.
Четверо бывших зэков стали начальниками колоний. Барышня, вы бы в Закон № 197-ФЗ заглянули: не может служить в уголовно-исполнительной системе лицо судимое, даже со снятой или погашенной судимостью.
Дед у самогонщицы сдуру хлебнул не из той бутылки – не то щелочи, не то кислоты, аж все железные коронки во рту повело. Но русские не сдаются: три литра молока заглотил и живее всех живых. Милая, да не дотянул бы болезный до молочного бидона, – на месте бы и помер от удушья при отеке гортани и рефлекторном сокращении голосовой щели. И, коли к слову пришлось, колдыри в 2018-м отовариваются «Путинкой», которую прекратили разливать лет за семь до того.
И еще сорок бочек арестантов в Татарском проливе.
В жанровом отношении имеем солянку сборную: офисная сага, травелог, производственный роман, роман воспитания, лавбургер, физиологический очерк, социальная сатира плюс гомеопатические дозы детектива и мистики. Давно уже говорю, что синергия жанров – затея провальная, особенно для дебютанта: разнородные компоненты вступают в закономерную реакцию нейтрализации.
Зачем это читать? – не знаю. Может, К.К. растолкует?
«Там есть шаманы, браконьеры, алкоголики, бандиты. Принц тоже есть. И конечно, в романе есть кот. Ради знакомства с отличным котом точно стоит прочесть».
Вот и надо было писать рассказ про кота. А того лучше – котиков постить.  Занятие, не в пример изящной словесности, мирное. На злобных критиков точно не нарвешься.

И ВОТ ОПЯТЬ…
(А. Иличевский «Исландия»; М., «Альпина нон-фикшн», 2021)

В свое время А.И. объявил: «Для читателя невозможно писать, это запрещенный момент. Нужно писать только для себя, в лучшем случае для Бога». С тех пор так и работает.
Читатель в авторской системе координат и впрямь лишняя величина. А потому для публики надо оборудовать соответственный ландшафт: с трясиной вязких метафор, с буреломом флэшбеков и ретардаций, имеющих весьма косвенное отношение к сюжету, и бездонными риторическими пропастями.
«Исландия» – еще один опус того же рода. Никогда так не было, и вот опять…
Не питайте иллюзий: вулканы и гейзеры отменяются. Исландия – это окраинная улица в Иерусалиме, названная в честь первого государства, признавшего Израиль. На ней и обитает главный герой, нищий геодезист по имени Михаил. Насчет нищеты тоже не обольщайтесь – мыслит протагонист как очень сытый и благополучный человек. То есть выспренно-метафизически – по-другому у Иличевского не бывает:
«Я делаю съемку и попутно ищу алфавитные знаки. Дело в том, что буквы есть повсюду. Вглядитесь в клинопись птичьих следов. В трещины на асфальте. В линии на ладони. В выщербинки на камнях. Если вы не найдете их невооруженным взглядом, вы непременно их обнаружите под лупой или микроскопом. Всюду геометрия разбросала для нас алфавит. Мир полон знаков. Более того, он ими создан. Где-то их больше, где-то меньше».
Из алфавитных знаков романа следует, что Михаил сдал в аренду сотую часть своего мозга Всемирной ассоциации вычислительных мощностей. Конкретнее – «органическому компьютеру, сосредоточенному на поисках сигналов инопланетных цивилизаций». С тех пор в голове у героя установлена кремниевая капсула, которая высвобождает какие-то органические алгоритмы. Зачем понадобился этот сюжетный аппендикс из полутора сотен слов, автор не разъясняет – должно быть, сам не в курсе. Еще один рудимент – часы прадеда, которые вовсе не часы, а «некий особенный прибор, обучающий человека вечности». Впрочем, и он особой роли в повествовании не сыграет.
И вообще, здесь ничего особой роли не играет: все, что сказано, сказано непрожеванной скороговоркой, между делом. В огороде драцена, а в Иерусалиме Мирьям, у которой задница точь-в-точь как у Венеры Веласкеса. А за Иерусалимом пустыня, а в пустыне монастырь Мар Саба, где хранится Тайное евангелие от Марка. А в Америке бабушка Гита Исааковна с ногами, развороченными артритом. А в Москве Катя, и у Кати аборт. А по океану плывет корабль «Исландия» с безглазым капитаном и не может причалить к берегу, потому что все порты в акватории поразила неизвестная болезнь, а в корабельном трюме – расчлененная туша левиафана.
И прочие завитки вокруг пустоты, для пущей важности приодетой в словесную шелуху: «Мирьям была моим проводником в толще тайны, в которой она иногда раскрывалась лоном, совмещенным с раскаленным зенитом», – это я даже представить не могу, не то что осмыслить. Понятно, по большому счету, лишь одно: «Исландия» – литература для посвященных. Знать бы еще, во что.
Иного ждать не приходилось. Нам же еще десять лет назад объяснили: писать надо не для читателя, а для Бога. Все бы ладно, да зачем тогда издаваться-то? Или Всевышний рукописи не принимает?

ПРОЗЫ.NET
(Т. Замировская «Смерти.net»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

Пушкин куда как не зря зарифмовал отроковиц с небылицами. Девочки известного склада в детстве обожают рассказывать страшилки про гроб на колесах. Вырастая, девочки начинают пересказывать чужие книжки, потому как упрямо не желают взрослеть и впечатлений, кроме книжных, не имеют. При этом отроковицы, завороженные звуком собственного голоса, не замечают, что небылицы у них выходят до безобразия бессвязные, бессмысленные и безграмотные. Примеров – как у дурака махорки: Элтанг, Петросян, Фигль-Мигль, Гамаюн, а также иные прочие.
Нынче публике была явлена очередная 40-летняя отроковица с очередной небылицей на устах: Татьяна Замировская принесла благую весть о грядущем цифровом бессмертии.
Чтобы сказать что-то новое о надоевших клонах и дублях, надо быть семи пядей во лбу, но тут я за авторессу спокоен. Идеи у наших пишбарышень всегда отличались редкой актуальностью. Замировская полтыщи страниц подряд рассуждает о правах оцифрованных мертвяков, постоянно отвлекаясь на другие столь же насущные вопросы. Вроде того: «Каково это – быть самоосознающим текстом?»
Спойлер предвидится краткий: к 2043 году доценты с кандидатами научились оцифровывать человеческое сознание. А коли оригинал помрет, копию активируют на радость скорбящим родственникам: общайтесь на здоровье. Цифровые покойники взбунтовались и потребовали равных прав с живыми. Мятеж не может кончится удачей: «интернет для мертвых» локализовали, доступ в мир живых прекратили. А умершей героине туда страсть как надо – выяснить, за что ее зарезал бывший муж.
Интрига вроде как налицо. Но драматургию в тексте подменяет авторский монолог длиной, помилуй Бог, в 20 листов. И еще какой монолог!
«Подселяясь в текст как в объект, – а текст – это объект, вы же понимаете, – ты проходишь сквозь время, как раскаленная проволока сквозь бесконечный масляный куб. Потому что текст, прочитанный в любой отдельно взятый момент, – это один и тот же текст. Получается, он как бы зависает в этом хрустально-масляном куполе, впечатываясь в него во всех точках синхронно. При этом текст существует только тогда, когда ты его читаешь. А когда ты его читаешь, он может измениться – причем во всех своих воплощениях сразу: эффект квантового текста».
Дети, кто понял тетю Таню, поднимите руки. За вами приедет машинка с красным крестом.
Современная женская проза немыслима без актуальной повестки. У Замировской смерти, понятно, net, зато est феминизм, сладкая лесбийская парочка, вялая анафема токсичным абьюзерам и беззубая социальная сатира. Все это дано впроброс, между прочим. Пишбарышня норовит поскорее прекратить предписанные речи и вернуться к любимым масляным кубам и самоосознающим текстам.
А текст не то что самоосознающий, – он вообще никоим образом не осознанный. Отроковицы сочиняют свои небылицы, руководствуясь одним правилом: изящно пляшу ли? Поэтому у Замировской нет ни одного точного сравнения, ни одной емкой метафоры: «вялотекущий компот времени», экая прелесть. «Сухопарая хлебобулочная мама, будто вылепленная из сырого прокисающего теста», – воля ваша, но у меня сырое тесто как-то плохо вяжется с худобой. «Фиолетовая гнилушка сияла, как чужая печень, оброненная в грязь и выплеснувшаяся в форме черепа», – сияющая печень? плещется? да еще и в форме черепа? Элтанг и Гамаюн, прочь с пьедестала.
Сведем дебет с кредитом. Идеи.net: захлебнулась вялотекущим компотом из полусырых мыслей. Сюжета.net: вместо него нечто и туманна даль. Стиля.net: налицо словесная каша, которую читатель не в состоянии проглотить. А в итоге и прозы.net, а est перманентный WTF.
По ходу пьесы в очередной раз выяснилось, что и критики.net. Замировскую дружески похлопали по плечу ласковые рецензенты – от Галины Юзефович до Александра Филиппова-Чехова.
Как говорил еще один Чехов, не Филиппов: «Нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя». Что в переводе на русский разговорный значит: крой, Танька, Бога.net.

И НА ДЕСЕРТ…

Прав оказался председатель Литературной академии: сезон – интереснее некуда. Но главный сюрприз я приберег на сладкое. Еще одна цитата из выступления Дмитрия Бака на пресс-конференции:
«Раскрывать фаворитов я не имею права, у меня все впереди».
Дмитрий Петрович, растолкуйте Христа ради: если финалисты были известны еще 19 апреля, а то и раньше, на фиг нужен весь этот цирк с конями?

Художник: В. Бычков.