Бремя раскованного словоблудия
Бремя раскованного словоблудия
Д. Орлов «Время рискованного земледелия»; М., «Городец», 2021...
Год назад Даниэль Орлов витийствовал в «Литгазете»: «Нынешним ругателям стоит подумать, для чего они вынули шашку из ножен». Над «Временем рискованного земледелия», что претендует нынче на «Большую книгу», подумалось: давненько не брал я в руки шашку.
Лояльные к Орлову критики называют его «активным реалистом». Первая часть утверждения бесспорна, вторая более чем сомнительна. Владимирские деревни Селязино и Чмарёво, эпицентр романа, – филиал Страны Чудес, куда там Льюису Кэрролу.
«Мишель запирал дверь, включал рубильник токарно фрезерного станка и доставал из сумки планшета уже почти готовый кастет, выточенный из цельного куска железнодорожной шпалы». Ну-ну: из шпалы. Сказ о владимирском Левше. Вот именно: о левше – от креозота шкура на правой руке облезет аж до живого мяса. Или шпала бетонная была?
Продажный следак прокуратуры, взятый в заложники, грозит похитителю: «Насильственные действия, направленные против представителя власти, в связи с исполнением им своих должностных обязанностей, статья триста семнадцатая. Срок до пяти лет». Следователь прокуратуры? Хм. Даниэль Всеволодович, какое, милый мой, у вас десятилетье на дворе? – следователей в прокуратуре с 2007 года нет. А статья 317 УК РФ, чтоб вы знали, – это посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа. А вовсе не то, что вы себе придумали.
В чмарёвской церкви Симеона Столпника утреню и повечерие не служат. Там вообще оригинальный суточный круг Богослужения: «с рассвета и до утренней литургии», «до возвращения отца с вечерней литургии».
Так. Школьнику Мишелю – кол за материаловедение. Следака уволить из органов за дремучую безграмотность. Настоятеля-еретика запретить в служении. Однако дешевле проделать все это с активным реалистом Орловым. Поскольку категорически профнепригоден.
Фактические ошибки, замечу, – лишь верхний пласт несуразиц толщиной в десять микрон. Под ним – и неумение строить сюжет, и незнание теории жанров… в общем, проще сказать, чего там нет.
Д.О. взялся писать Большую Русскую Прозу, причем в худшем ее изводе, в виде позднесталинского «большого стиля». Говоря по-евангельски, налил новое вино в старые мехи. С евангельскими же последствиями: «просадятся меси, и вино пролиется, и меси погибнут».
Позднесталинская культура, по определению Синявского-Терца, была насквозь телеологична: «Все мы живем в конечном счете лишь для того, чтобы побыстрее наступил Коммунизм». Оттого большой стиль решал задачи отнюдь не эстетические, но социально-политические. Отсюда – многофигурные, с эпическим размахом, полóтна. Отсюда же – патетика как эмоциональная стихия и чисто классицистическая выспренность слога. Словом, полный набор штампов, известных по твардовской пародии: «Он и она передовые, / Мотор, запущенный впервые…»
А теперь вычтем из схемы телеологию, тотальную подчиненность Великой Цели. Что в сухом остатке? Толпа разобщенных персонажей непонятного назначения – чем люди заняты, чего ради прозаик сбил их в кучу, как чабан овец? Натужно-пафосный идиостиль на пустом месте, поскольку реалии к тому не располагают: пацан и телка центровые, текила куплена впервые… А вместо социально-политической задачи – позавчерашние новостные ленты: «владимирские арбалетчики» полковника Квачкова, дело Муравьева и Власовой – подробности в этих ваших интернетах.
Вот это и есть «Время рискованного земледелия».
Настоятельно прошу: не спрашивайте, о чем роман. «Жизнь норовит распасться на части, а Орлов ее сшивает», – объявил в свое время Водолазкин. Мэтров наших всегда следует понимать с точностью до наоборот: текст упорно не поддается пересказу, как не поддается пересказу миска винегрета – свекла сама по себе, капуста сама по себе, морковь сама по себе. И никакой тебе диффузии.
Москвич Беляев, прогоревший издатель, переезжает в Судогодский район Владимирской области, чтобы схорониться от кредиторов и коллекторов, – тот еще невольник чести. Дальше начинается бесконечный променад по саду расходящихся тропок. А давайте потолкуем про запойного отца Михаила? Давайте. А можно про местную олигархиню, хозяйку пилорамы Людку Беленькую? Ладно. Или про секс-стримершу Катьку? Ну, пусть будет Катька. А может, в Гамбург смотаемся, к турецкой проститутке Гьёнюль и ее брату Фаруху? Мели, Емеля, твоя неделя… И за всяким персонажем плетется как минимум взвод всякоюродных дедушек-бабушек и теток-племянников, совершенно не нужных сюжету. Если, конечно, тут вообще уместно говорить о сюжете – вместо него неоглядная даль свободного романа.
Есть в безразмерном реестре героев один, не названный по имени и не видимый читательскому оку, но вполне узнаваемый – сам сочинитель. Вот он, в хоккейной маске, с проклятым соком белены во фляге и техасской бензопилой в руках бродит по задворкам повествования, прикидывая, как бы ловчее спровадить очередного безвинного страдальца на погост. Утекай! – в переулке нас ждет маньяк…
А что вы хотели? В очередной раз повторю вслед за Робертом МакКи: мелодрамы случаются не от излишней экспрессии, а от недостаточной мотивированности. Тут смертный приговор – самый простой и дешевый способ избавиться от лишнего человека. Потому трупов в 500-страничной книжке хватит на средних размеров морг. Выпил отец Михаил свое ведро водки да настрадался всласть от измен матушки Валерии, так мы ему ковид организуем. Взял электрик Лыков в заложники оборотня в погонах – обоих к высшей мере: следака при попытке побега насадим на ржавую арматурину, а электрика немного погодя заживо спалим. Подрочила некрасивая девочка Ленка Белозерова однокласснику Мишелю, будущему отцу Михаилу, – и ее тем же маршрутом: утопим.
Вот, кстати: что за Танатос без Эроса?
Орлов тратит клубничный сироп декалитрами: «Сиськи – наше все». И при этом достигает тех вершин пошлости, какие до него брала, пожалуй, одна лишь Елена Крюкова: «Руку положила туда, где, помимо его воли, за секунду поднялся “пик коммунизма”». Пик онанизма на фундаменте дурновкусного эвфемизма.
Отроческие шалости с одноклассницей не запускают никаких сюжетных маховиков, равно как и слюнявые комплименты рыжему лобку блудливой попадьи: «Только этот пушок мужики видели, рычать начинали от вожделения». Эрос, как и Танатос, у Д.О. выполняет чисто прикладную функцию: читателя развлечь.
Но оба божества идут рука об руку с автором, чтобы под занавес слиться в нерасторжимом объятии. Катька Пухова и Арсен Дадабаев от великого ума затеяли перестрелку с ментами, а Катька попутно устроила своим подписчикам эротический стрим – весьма вольный парафраз приключений Власовой и Муравьева. Публике предстоит штурмовать не только пик онанизма, но и пик авторского идиотизма, бесконвойной тарантины:
«Не прекращая ритмично двигаться внутри Катьки, Арсен чуть приподнялся, оперся на левый локоть, перенеся на него вес тела. Правой рукой он нашарил “Stoeger” и пальнул в последнее, остававшееся неразбитым стекло. Стекло лопнуло, брызнули осколки. Катька вновь переключила камеру, и на экране было видно, как менты рухнули на снег и отползли назад за сортир. Она закричала, вскинула руки и в последний раз высоко подпрыгнула на Арсене, да так, что он выпал из ее лона, а она рухнула к нему в объятья. Что то горячее и липкое было на ее голове. Какой то липкий горячий кисель, который протекал между его пальцами».
Ага. Пальба кругом, а они, значит, вон чего. Она, значит, с пультом, а он с ружьем. Жаль только, что не стоя в гамаке. Но и без того донаты за такую эквилибристику шли аж миллионами.
Да не подумайте плохого, не ради денег пали деревенские Бонни и Клайд. А во имя социальной справедливости: расстреливали на трассе из арбалета машины с московскими номерами. Не фиг тут всяким: «самоходная установка оккупантов подбита».
Деревня у Орлова живет по бакунинским законам: «квазиабсолютная автономия и решительно враждебное отношение общины к государству». Налетели из райцентра дроны, чтоб заснять незаконные постройки, – из ружья собьем. Понаехал коллектор, чтоб долги с неплательщика взыскать, – тачку на хрен разнесем и морду лица попортим. Да и не только к государству: нажила соседка кое-какие деньги – дом ей спалим, а зевакам в пожаре примерещится «что-то праздничное». Ибо наше дело правое. Мама – анархия, папа – стакан портвейна: «Что за власть такая? Нет у русского человека угла, куда забиться, чтобы не нашли, не увидели». «Порядок был и народное добро. А теперь говно».
Кто бы еще втолковал Орлову, его подельникам и героям, что желанный порядок начинается с выполнения некоторых несложных правил. Домовладельцу надо ставить на кадастровый учет капитальные постройки. Заемщику – платить долги в срок. Прозаику – не строгать кастеты из шпал да отличать заутреню от литургии. А иллюстратору – не путать флаг ВМФ России, который на обложке, с флагом ВМФ СССР, который в тексте. В противном случае жалобы на окружающее говно как минимум беспочвенны.
