Героиня

Ее Императорское Высочество Великая Княжна Анастасия Николаевна, младшая Дочь Государя Императора Николая II Александровича и Государыни Императрицы Александры Фёдоровны появилась на свет, – судя по Государеву дневнику, – около 4-х часов утра 18 (5-го по юлианскому календарю) июня 1901 года. Правду сказать, Царственная чета ожидала мальчика. Так было почти определённо обещано тайновидцем m-r Филиппом, которого в те времена особо привечала Её Величество. Но Наследник –Цесаревич Алексей Николаевич родился много позже. И по иному предсказанию, – блаженной Паши Саровской: «вот Твоему Сынишке на штанишки...». 
В феврале 1917 года последовали известные события. Дворцовый переворот, – казалось бы, старательно, во всех частностях продуманный в Лондоне, – предполагалось устранение Государыни Императрицы и практически полное (отчасти, по лондонскому же образцу, но много радикальнее) лишение власти Государя, переворот этот привёл к много более значимым последствиям. Так или иначе, но в июле новыми либерально-демократическими властями было принято решение о переводе арестованной Августейшей Семьи из Царского Села в Тобольск, что и произошло 1 августа. Путешествию в Тобольск предшествовала знаменательная беседа Александра Фёдоровича Керенского с отрекшимся Государем. Александр Фёдорович убедительно просил Собеседника не рассматривать происходящее как «ловушку». Надобно поселиться на какое-то время в месте тихом, спокойном, удалённом от бурь переходного периода. Государь несколько раз повторил, что верит Керенскому. 

– На какие из ваших вопросов Керенский упорно отказывался дать вразумительный ответ? – так в 1997 году начались мои нью-йоркские исторические диалоги (предназначенные для телевидения) с ныне покойным кн. А.П. Щербатовым, давним приятелем последнего главы Временного Правительства. 
– Он категорически не желал пускаться в объяснения, как и при каких обстоятельствах было решено отправить Государя в Тобольск. – Почему не в Крым?! – Мне посоветовали избрать Урал… Мне говорили, что путешествие в Крым очень опасно и прочее. – Но это ерунда: беспорядки и неразбериха на дорогах существовали только в самом начале и самом конце правления Временного Правительства. Я очень помню, как мы с родителями прекрасно проехали от Петербурга до Крыма (кн. А.П. Щербатов родился в 1910 г. – Ю.М.). Как только заходил разговор о Государе, Керенский постоянно повторял: «Я всегда был корректен, я всегда был корректен». –

...................................................................................................................................................................................

13/26 апреля 1918 года, ранним утром, ещё до рассвета, уполномоченный новейших государственных властей (или кого-либо из лиц, к этим властям прикосновенных), – известный под тремя фамилиями (Яковлев, Мячин, Стоянович) и откликающийся на имя-отчество «Василий Васильевич», увёз Государя из тихого Тобольска в неизвестном направлении. Его вызвались сопровождать Императрица и Великая Княжна Мария Николаевна с придворными и слугами. 
Василий Васильевич был целеустремлён, решителен, немногословен, но вежлив. Не уступал в корректности самому Александру Фёдоровичу. С огромным вниманием прислушивался к просьбам ЕИВ Марии Николаевны, по поводу чего смешливые сёстры её замечали: «Машке везёт на комиссаров». 
Не без оснований предполагалось, что Государя ждут в Москве. 
Но в дороге Путников настигли перемены. Государь и все прочие были доставлены в «столицу Урала» Екатеринбург, где их поместили в здании, известном в городе как «дом Поппель», по имени самого первого владельца. Лишь в начале 1918 года дом был приобретён отставным инженер-капитаном Н.Н. Ипатьевым. К прибытию Узников готовились. Месяца через три после покупки, а именно 27 апреля, к инженер-капитану обратился комиссар Жилинский и предложил ему сдать внаём всё помещение, которое следовало очистить к 29 апреля. Так в нашей истории появился «Дом Ипатьева», ДОН – т.е. «дом особого назначения», а первоначально – «тюрьма №2». 

С 2008 года занимаясь Государевым Делом, мы с публицистом Андреем Львовичем Рюминым не могли не обратить внимание на следующее обстоятельство. С точки зрения организатора спецоперации даже минимального уровня секретности – выбор для её проведения этого относительно роскошного здания, расположенного на одном из самых видных мест тогдашнего Екатеринбурга, где совсем рядом находились консульства Великобритании и Франции, – здания, к которому нельзя подъехать (и отъехать от него), не привлекая к себе внимания, с открытым для соседей-наблюдателей внутренним двориком, – есть нелепость. Или суть названной спецоперации, как велено её понимать вот уже более ста лет, нам совершенно не ясна. В этой связи упомянем, что среди прочих бумаг, обнаруженных судьёй И.А. Сергеевым, – на чью долю выпала основная тяжесть расследования Государева Дела, – имеется и запрос начальства: выяснить, кто обитает в соседних зданиях, находящихся возле ДОНа?
Действительно, сосед соседу рознь. И если местом заключения для персон, которых планируют тайно умертвить (или тайно увезти?) избирается дом, соседствующий с названными консульствами, то поневоле приходится задуматься. Но, – и это весьма любопытно, – г.г. консульские, в согласии с их позднейшими утверждениями, абсолютно ничего и никогда не видели и не слышали. При этом великобританский вице-консул сэр Томас Престон твёрдо знал, что «там, в ДОНе, никто не уцелел». На этот счёт он дал свидетельские показания, предназначенные для судебных процессов 1964-67 годов, в ходе которых адвокатам нашей Героини вновь не удалось убедить судей, что Она и Великая Княжна Анастасия Николаевна Романова – одно и то же лицо. 

...........................................................................................................................................................

Родителей и любимую сестру увезли будто бы в Москву, но объявились они в Екатеринбурге. 24 апреля / 7 мая 1918 года Великая Княжна Анастасия пишет Марии Николаевне из Тобольска, где она оставалась с сёстрами и братом, неведомо какое по счёту письмо; по смыслу – ответное.

«Воистину Воскрес!
Моя хорошая Машка душка. Ужас как мы были рады получить вести, делились впечатлениями! Извиняюсь, что пишу криво на бумаге, но это просто от глупости. <…> Видишь, конечно, как всегда слухов количество огромное, ну и понимаешь трудно и не знаешь кому верить и бывает противно. Т. к. половину вздор. А другого нет, ну, и поэтому думаем верить. <…> Мысленно все время с вами, дорогими. Ужасно грустно и пусто, прямо не знаю, что такое...
Ужасно хорошо устроили иконостас к Пасхе, все в елке, как и полагается здесь, и цветы. Снимались мы, надеюсь выйдет. Я продолжаю рисовать, говорят – не дурно, очень приятно. Качались на качелях, вот когда я падала, такое было замечательное падение!., да уж! Я столько раз вчера рассказывала сестрам, что им уже надоело, но я могу еще массу раз рассказывать, хотя уже некому. Вообще мне вагон вещей рассказать Вам и тебе. <…> Вот была погода! Прямо кричать можно было от приятности. Я больше всех загорела, как не странно, прямо акробатка!? А эти дни скучные и не красивые, холодно, и мы сегодня утром померзли, хотя домой конечно не шли... Очень извиняюсь, забыла Вас Всех моих любимых поздравить с праздниками, целую не три, а массу раз Всех. Все тебя душка очень благодарят за письмо.
<…> конечно извиняюсь, что такое нескладное письмо, понимаешь, мысли несутся, а я могу все написать и кидаюсь на что в башку влезет. Скоро пойдем гулять, лето еще не настало и ничего не распустилось, очень что-то копается.
Так хочется Вас увидеть, (знаешь) грустно! Ухожу гулять, ну вот и вернулась. Скучно, и ходить не выходит. Качались. Солнце вышло, но холодно и рука едва пишет.
Милые и дорогие, как Вас жалеем. Верим, что Господь поможет, – своим -!!!... Не умею и не могу сказать, что хочу, но Вы поймете надеюсь.
Как тут приятно, все время благословят почти во всех цер/к/вях, очень уютно получается.
<…> Только что пили чай. Алекс, с нами и мы столько сожрали Пасхи, что собираюсь лопнуть.
Когда мы поем меж/д/у собой, то плохо выходит т. к. нужно четвертый голос, а тебя нет и по этому поводу мы острим ужасно. Ужасно слабже, но есть и смешные анекдоты. Русса [одна из особ женского пола, проживавшая в тобольской ссылке вместе с Августейшей Семьей], она хотя и мила, но странна и злит т. к. не понимает и просто не сносно. Я раз чуть не нагрубила, кретинка. Ну, я кажется достаточно глупостей написала. Сейчас еще буду писать, а потом почитаю, приятно, что есть свободное время. Пока досвиданья. Всех благ желаю Вам, счастья и всего хорошего, постоянно молимся за Вас и думаем, помоги Господи. Христос с Вами золотыми. Обнимаю очень крепко всех... и целую...» /бывш. ЦГАОР ныне ГАРФ, ф. 695, оп. 1, д. 40, л. 36./.

Привожу по книге Игоря Непеина «Перед расстрелом. Последние письма Царской Семьи» (Омск, 1992). Составитель произвольно перевёл написанное Великой Княжной на новую орфографию. Если б не это, ошибок противу правописания оказалось бы ещё больше. Анастасия Николаевна была, как характеризовали её учителя, «с ленцой». Классная дама Царскосельской гимназии Клавдия Михайловна Битнер, ставшая преподавательницей Великих Княжон уже в Тобольске, – вероятно, не без участия её жениха, полковника Е.С. Кобылинского, первого, назначенного ещё Керенским, начальника охраны Царственных арестантов, – выражалась даже резче: «Анастасия Николаевна ... была какой-то неотесанной и грубоватой. Была совсем не серьезна. Не любила заниматься и готовить уроки». Сидней же Иванович Гиббс, великобританский подданный, преподаватель английского, а впоследствии – архимандрит Николай, рассказывал: «Если бы Она выросла и похудела, Она была бы самая красивая. Она была очень тонкая, удивительно остроумная, весьма сдержанная. Она была настоящий комик. Всех Она смешила. Сама никогда не смеется. Только глаза блестят. Болезнь [корь с осложнениями, перенесенная в Царском Селе в феврале-марте 1917-го – Ю.М.] на Ней нехорошо отразилась. Она как бы остановилась в развитии, и Ее способности несколько потускнели. Она играла на пианино и рисовала. Но Она находилась в периоде обучения»…
Период обучения Ей завершить не пришлось. 
При недостаточно изученных обстоятельствах Августейшая Семья исчезла из Дома Особого Назначения в промежуток между 16-м и 25-м июля по н.с. 1918 года. Во всяком случае, утром 25 июля 1918 года в Екатеринбург вступили, безо всякого сопротивления со стороны загодя неторопливо удалившихся «красных уральцев», 12 чехословацких стрелковых рот (1850 штыков) и пять сотен Чебаркульского районного полка Оренбургского казачьего войска. К чешско-русской группе следует присовокупить несколько десятков (по данным историка М.И. Вебера) – 37 человек слушателей Николаевской Императорской военной академии, неизвестное в точности число кадровых офицеров Русской Армии, что оказались в Екатерибурге и иных лиц (среди последних – начальник екатеринбургского полицейского сыска А.Ф. Кирста, которому, как мы вскоре увидим, удалось достичь едва ли не самых впечатляющих результатов в расследовании Государева Дела. Для понимания подлинной ситуации в Екатеринбурге в интересующий нас отрезок времени подобного рода детали весьма важны. Итак, ДОН стоял уже пуст и заперт. Ключи от него были переданы родственнице домовладельца ещё накануне. Победители азартно искололи двери штыками и сорвали их с петель. Множество военных и штатских, из числа местных жителей, разбрелись по комнатам, собирая на память «трофеи» и «сувениры» и расписываясь на обоях. Когда именно военные прекратили эту туристическую вакханалию и выставили охрану, чтобы сберечь для нужд следствия несомненное место несомненного, – в чем бы оно ни состояло, – преступления, сказать трудно. Иногда говорят, что «к вечеру», но чаще молчат. 
Состояние Государева Дела приходится определить как плачевное. Мы подразумеваем, прежде всего, результаты следствия. Проводили допросы, равно и составляли следственные протоколы – условно говоря, сотрудники «силовых структур», получившие специальную подготовку, – т.е. господа, которым уже приходилось заниматься подобной работой. Потому если свидетель Х показывает, что в известной комнате, где произошло предполагаемое убийство, он не обнаружил никаких кровавых пятен на стене, а пол показался ему чист, а свидетель/обвиняемый Y утверждает, что пол и стены были буквально залиты густой кровью, которую пришлось замывать, затирать песком и мелом и сметать мётлами в подпол, то их показания нельзя просто суммировать, и нельзя отвергать одно из них по идеологическим соображениям. А именно таким отвержением и занималось следствие. Потому что курировали и вели его интеллигентные люди с убеждениями, амбициями и политическими планами. А уж хуже этого и вообразить невозможно. Кстати, подпол внимательно осматривался И.А. Сергеевым: в нём обнаружилась полная чистота и даже некоторая затхлость покрытия. 
Стало быть, кровавое месиво туда не сметали/сметали не туда.

Государево Дело в Екатеринбурге поручалось четверым специалистам: судебному следователю по важнейшим делам А.П. Наметкину, члену Окружного суда судье- следователю И.А. Сергееву, начальнику уголовного розыска в Екатеринбурге, а затем помощнику начальника Военного контроля (армейской контрразведки/военно-уголовного розыска) А.Ф. Кирсте и пензенскому следователю (который, оказавшись в Екатеринбурге был повышен до приставки «по особо важным делам») Н.А. Соколову. Последний наиболее известен, но львиная доля работы была проделана Сергеевым и Кирстой. При этом только Александр Фёдорович Кирста и был здесь единственным сыскарём с земли, цепко с ней связанным как явной, так и тайной агентурой. Его отличали недостаточная интеллигентность, отсутствие чётких политических убеждений и широты взглядов, а также профессиональное недоверие к человеку как таковому, вне зависимости от национальной, сословной и партийной принадлежностей. Он привык ловить преступников, и у него это неплохо получалось. Подобные качества в сложившихся условиях показались нестерпимыми. Сперва А.Ф. Кирсту арестовали, потом уволили, потом удалили из Екатеринбурга. Он перебрался в Пермь, где и устроился при Военном контроле. Предварительное расследование Государева Дела было им завершено к началу апреля 1919 года. Полученные результаты не сходились с теми, на которых настаивали адм. А.В. Колчак, ген. М.К. Дитерихс и, разумеется, ими назначенный Н.А. Соколов. 
Следствие А.Ф. имеет прямое касательство к нашей Героине.
Читаем: 

«ПРОТОКОЛ
1919 года, февраля 10 дня, помощник начальника Военного контроля Штаба 1-го Средне-Сибирского корпуса надворный советник Кирста производил допрос доктора Павла Ивановича Уткина, жительствующего в городе Перми на углу Покровской и Осинской, дом 25/71, по делу Императорской фамилии, в качестве свидетеля, который показал:
В последних числах сентября 1918 года, проживая в доме Крестьянского поземельного банка на углу Петропавловской и Обвинской улиц, каковой дом в это же время был занят Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, я, врач Уткин, был срочно вызван в вечернее время, между 5–6 часами, для оказания медицинской помощи.
Войдя в помещение, занятое больной, я увидел следующее: на диване лежала в полусознании молодая особа, хорошо упитанная, темная шатенка, с стриженными волосами. Подле нее находилось несколько мужчин, среди коих были Воробцов, Малков, Трофимов, Лобов и ряд других лиц, фамилии коих мне неизвестны. Среди всех мужчин была одна женщина, на вид 22–24 лет, умеренного питания, блондинка [вскоре выяснилось, что это некая Юрганова-Баранова Ираида Степановна, дама свободолюбивых умонастроений – сотрудница, м.б., внештатная, местной ЧК – Ю.М.].
Вследствие моей просьбы все мужчины удалились. Женщина же, бывшая подле больной, осталась, мотивируя тем, что ее присутствие мешать мне, врачу, не может. Я, врач Уткин, ясно предугадал, что женщина являлась в роли шпика.
На вопрос, поставленный мною больной: “Кто Вы такая?”, больная, дрожащим голосом и волнующаяся, тихо сказала: “Я дочь Государя Анастасия”. После сказанных слов больная потеряла сознание.
При осмотре больной пришлось обнаружить следующее: имелась больших размеров кровяная опухоль в области правого глаза и разрез в несколько сантиметров (1 1/2 – 2 сант.) в области угла правой губы. Изменений каких-либо на голове, груди обнаружить не удалось. В моем желании осмотра половой сферы мне было отказано. Затем я наложил больной хирургическую повязку и прописал ей внутреннее лекарство [рецепты были обнаружены и приобщены к Государеву Делу – Ю.М.], после чего меня попросили удалиться из помещения.
В тот же вечер, около 10 часов, я, лично по своей инициативе, пришел к больной. Последняя была как бы в бреду, произносила отдельные слова и фразы. После этого посещения больше меня к больной не допускали. После того, когда я наложил больной повязку, последняя, взглянув на меня добрым взглядом, сказала: “Доктор, я Вам очень, очень благодарна”.
Доктор П.И. Уткин. 
Пом. нач. Воен. конт. Кирста.

23 марта [1919 г.] Гражданин Пермской губернии, Оханского уезда, Шлыковской волости, деревни Субботиной Максим Кузьмич Григорьев, стрелочник разъезда №37 Пермской железной дороги, где и живу, 35 лет.
Под осень, когда было уже холодновато, месяца не упомню, часов, кажется, около 12 часов дня, я находился на разъезде №37, когда мне сказал кто-то, что красноармейцы поймали в лесу около разъезда Царскую дочь. Ее посадили в сторожку при разъезде. Я побежал посмотреть.
В сторожке возле печки сидела на стуле девушка лет 18-19 на вид, не плакала, но видно было, что в кручине. Надета на ней была юбка, цвета не упомню, и беленькая кофточка, на груди – красные пятна крови, на голове платка не было. Волосы были подстрижены, темного цвета. На лице была кровь, над бровями синяки, около губ рассечено было. Смотрела она исподлобья, хмурая, но ничего не говорила. Я заметил, что нос у нее с горбинкой.
На предъявленных мне фотографических карточках я признаю вот эту девушку, которая очень походит на виденную мною тогда в сторожке арестованную (свидетелю были предъявлены фотографические карточки Царской семьи, открытое письмо и журнал “Нива” 1913 года №35, стр. 685 и 1915 года №33, стр. 621, причем свидетель на всех карточках указал на великую княжну Анастасию).
В сторожке я пробыл недолго, так как красноармейцы меня прогнали. При мне они говорили девушке: “Одевайся”. Держали ее в сторожке с час времени и, надев на нее шинель и башлык, увели по полотну железной дороги по направлению к Камскому мосту. <…> После увода девушки из города пришло много красноармейцев, запретили нам ходить в лес, даже по коров, а сами ходили по лесу, что-то искали.
При мне имени девушки не называли.
Прочитано.
Григорьев.
Пом. нач. Воен. контр. Кирста. 
Присутствовал товарищ прокурора Д. Тихомиров.

24 марта [1919 г.] Гражданка Вятской губернии, Орловского уезда, Чудиновской волости, Татьяна Лазаревна Ситникова, жительствующая: разъезд №37 Пермской дороги, объяснила:
Осенью, было это, кажется, в воскресенье, в лесу у разъезда №37 была задержана молодая женщина и заведена красноармейцами в сторожку у разъезда. Я, услыхав об этом, пыталась войти в сторожку и поглядеть на задержанную, но красноармейцы в средину не пускали. Все же я успела взглянуть и увидела в углу у печки барышню, волосы которой были темные, на носу горбинка, на лице у глаза большой синяк, на белой кофточке у груди кровь. Сидела та барышня грустная и пугливо глядела на глазевших на нее. Бывшие возле арестованной барышни красноармейцы смеялись, очевидно, подтрунивая над той барышней. Я ей предложила шаньгу, но она отказалась, сказав, что есть не может. Барышню ту одели в шинель, одели башлык и увели в Пермь, причем когда арестованная женщина сидела в сторожке, то, как я слышала, назвалась дочерью Государя Николая II.
Вскоре после того как увели задержанную дочь б. Государя, из города пришла рота красноармейцев, а до того по лесу и вокруг его все время была красноармейская разведка, и в лес крестьян не пускали.
Одета задержанная была в темную юбку, белую кофточку, на ногах были туфли. Когда я ей предложила шаньгу, задержанная спросила: “Что мне будет?”
Татьяне Ситниковой были предъявлены снимки семьи б. Государя Николая II, помещенные в “Ниве” за 1915 год №33 и 1913 года за №35, в котором Ситникова указала на великую княжну Анастасию.
<…> Татьяна Ситникова неграмотная, а за неё расписался Григорьев.
Пом. нач. Воен. контр. Кирста. Присутствовал товарищ прокурора Д. Тихомиров.

2 апреля [1919 г.] Наталья Васильевна Мутных [сестра прапорщика Владимира Мутных, секретаря Уральского областного совета – Ю.М.] <…> объяснила:
Семья б. Государя была привезена в Пермь в сентябре месяце и помещена сначала в доме Акцизного управления под менее строгим надзором, а затем Государыню с дочерьми перевели в подвал дома, где номера Березина, и там держали под строгим караулом, который несли исключительно областники. Все это я слышала от своего брата Владимира.
Когда я с Аней Костиной, которая была секретарем Зиновьева [присутствие А. Костиной в эти дни в Перми подтверждается найденной и приобщенной к Государеву Делу телеграммой: “уральцы” настоятельно Г.Е. Зиновьева просят о дозволении продлить особую командировку его доверенной секретарши – Ю.М.], зашли в подвал номеров Березина, во время дежурства моего брата, часа в 4-5 дня, то в подвале было темно, на окне горел огарок свечи. На полу были помещены 4 тюфяка, на которых лежали б. Государыня и три дочери. [первоначально Н.В. Мутных упоминала о четырёх дочерях, а впоследствии созналась, что не помнит их числа в точности; из контекста протоколов следует, что видеть она могла именно трёх – Ю.М.] Две из них были стриженые и в платочках. Одна из княжон сидела на своем тюфяке. Я видела, как она с презрением посмотрела на моего брата. На тюфяках вместо подушек лежали солдатские шинели, а у Государыни, сверх шинели, маленькая думка. Караул помещался в той же самой комнате, где и арестованные.
Я слышала от брата, что караул был усилен и вообще введены строгости по содержанию заключенных после того, как одна из великих княжон бежала из Акцизного управления или из подвала. Бежавшей была Татьяна или Анастасия – точно сказать не могу.
В то время, когда из Перми стали эвакуироваться большие учреждения, недели за три до взятия Перми Сибирскими войсками, семья Государя была привезена на Пермь II, а оттуда на Глазов. Всех их поместили в деревне, вблизи красноармейских казарм, не доезжая верст 15-20 до Глазова, причем их сопровождали и охраняли Александр Сивков, Малышев Рафаил [имя подтверждено показаниями супруги и матери Малышева – Ю.М.] и Толмачев Георгий [младший брат Николая Гурьевича Толмачева: второго из назначенных предварительно комендантов ДОНа; таковых, до появления наиболее известного Авдеева, было четверо – Ю.М.] и боевики. Из деревни под Глазовым повезли их по направлению к Казани и сопровождали указанные три лица. На вокзале же в Перми, от женского монастыря к Глазову, сопровождали их Рафаил Малышев, Степан Макаров и областники.
По словам брата Владимира, тела Государя и Наследника сожжены.
Бежавшая княжна была поймана за Камой, избита сильно красноармейцами и привезена в чрезвычайку, где лежала на кушетке за ширмой в кабинете Малкова. У постели ее охраняла Ираида Юрганова-Баранова. Потом княжну отвезли в исправительное отделение за заставой. Умерла ли она от ран или ее домучили – не знаю, но мне известно, что эту княжну похоронили в 1 час ночи недалеко от того места, где находятся бега-ипподром, причем большевики все это хранили в большой тайне. О похоронах я знаю по слухам.
Наталья Мутных.
Пом. нач. Воен. Контр. Кирста
Присутствовал товарищ прокурора Д. Тихомиров»

17 февраля 1920 года, в 9 часов вечера, неизвестная молодая дама, ставшая впоследствии Героиней, бросилась в Ландверский канал в Берлине «с целью покончить с жизнью», – как выразился на другой день бюллетень берлинской полиции, – но была спасена. В 1938 году началось судебное дело о признании Героини – Великой Княжной Анастасией Николаевной, младшей дочерью Царя-Мученика. Оно продолжалось с перерывами тридцать два года. Ровно через полвека после происшествия в ночном Берлине, 17 февраля 1970 года, последняя апелляция по делу о Героине была отклонена. Суд даже отказался принять во внимание мнение своих же судебных экспертов. Впрочем, решение Апелляционного суда, заседавшего в Карлсруэ (Германия), с точки зрения юридической относится к категории «non liquet»; неудовлетворительное для обеих сторон. Героине не удалось подтвердить свою идентичность в качестве Великой Княжны Анастасии Николаевны, а её противники не смогли доказать обратное: т.е., что Великая Княжна погибла вместе с прочими членами Царской Семьи в полуподвальной комнате Дома Особого Назначения в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Зачитывая вердикт, судья Пагендарм (Pagendarm) именовал Героиню – Анастасией. Было признано, что Героиня в любой момент может принять имя «Анастасии Николаевны Романовой», равно и начать новый процесс против кого-либо из своих оппонентов. Позже судья Пагендарм частным образом обсудил решение с последним адвокатом Героини, бароном фон Стакельбергом. Судья высказался в том смысле, что Верховный Суд с лёгкостью мог вынести решение в пользу его клиентки, «но к чему хорошему это привело бы?!». Разве согласилась бы истица, будучи уже в преклонном возрасте, начать всё сначала? Разве её противники остановились бы на этом? 
Сама Героиня никогда не принимала даже самомалейшего участия в судебных процедурах и в подготовке к таковым. Напротив, поведение Героини было откровенно саморазрушительным, чтобы не сказать – самоубийственным. Её с трудом всякий раз надо было вынуждать к дарованию подписи под поручениям адвокатам заняться Её делом. Труды и даже расходы адвокатов за редкими исключениями не оплачивались вовсе. Да они и не надеялись на гонорары. У Неё нашлось немало самоотверженных подданных, готовых отдать за неё жизнь; иx было не менее полутора дюжин. Поэтому я не вполне согласен с Татьяной Евгеньевной Боткиной, дочерью лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина: в преамбуле своей книги о Героине, она замечает, что судьба её Подруги – это некий символ абсурда и жестокости, свойственной ХХ столетию. Это верно лишь отчасти. Всё так, да не так. В судьбе Героини было достаточно проявлений, казалось бы, немыслимой, превосходящей, преодолевающей все и вся, страстотерпческой, святодуховской высоты «не от человека и не по человеку». 
Святые Царственные Страстотерпцы, молите Бога о нас!

...........................................................................................................................................................

«Anastasia, tell me, who you are… (Анастасия, скажи мне, кто же ты...)». Этими словами начинается немудрёная, но трогательная песенка, слова которой были в 1956 году сочинены неким Полом Фрэнсисом Вебстером, вслед за появлением некогда знаменитого фильма-сказки «Анастасия» с Ингрид Бергман и Юлом Бриннером. В 1957 году песенку спел Пат Бун. Композитор Ньюман. Иных уж нет, а те далече. Ко времени сочинения слов Героине песни исполнилось 55 лет. Или, как по сей день настаивают полномочные представители авторитетных кругов, солидных организаций и могущественных институций, – могло бы исполниться, но ни в коем случае не Ей. 
По сведениям, полученным от заслуживающих моего доверия источников, Героине песня понравилась.