Он многому изведал цену...

К 230-летию князя Петра Андреевича Вяземского – 
русского поэта, учёного, воина и государственного деятеля 

Когда в фильме Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово» звучит в исполнении Валентина Гафта щемящий романс композитора Андрея Петрова на слова Петра Вяземского «Я пережил и многое, и многих», то кажется, что его написал очень старый человек, и написал на глубоком склоне своих лет. И действительно – князь Пётр Андреевич Вяземский, представитель древнейшего аристократического рода, идущего из древней Руси, Рюрикович – то есть потомок самого основателя древнерусского государства Рюрика, святой Ольги, крестителя Руси князя Владимира Красно Солнышко, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, человек, который по знатности своего рода мог бы претендовать на русский престол (недаром одного из его предков, князя Афанасия Вяземского казнил сам царь Иван Грозный, заподозрив того в попытке захватить трон); так вот – этот замечательный и умнейший деятель, талантливый стихотворец – прожил необыкновенно долгую для русского поэта жизнь – 86 лет! Этим он поставил своеобразный рекорд – ни один русский поэт или литератор так долго не жил в классическую эпоху золотого века русской культуры. Все, как правило, уходили рано – на войнах, на дуэлях, на виселицах... в тюрьмах и каторгах, или от чахотки, или от зелена вина, или от неразделённой любви – всяко бывало! И можно подумать, что Пётр Вяземский прожил спокойную размеренную жизнь, не испытал на своём жизненном пути никаких бурь и потрясений, не участвовал в битвах, не подвергался опалам и подозрительности властей... И всё это будет не так – всё было в его долгой жизни. Но он словно нагадал себе длинный век, когда в 1837 году, после трагической гибели своего друга и соратника по литературному цеху Александра Пушкина написал такие трагические строки:

Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
Мой горизонт и сумрачен, и близок,
И с каждым днём всё ближе и темней;
Усталых дум моих полёт стал низок,
И мир души безлюдней и бедней.
Не заношусь вперёд мечтою жадной,
Надежды глас замолк – и на пути,
Протоптанном действительностью хладной,
Уж новых мне следов не провести.
Как ни тяжёл мне был мой век суровый,
Хоть житницы моей запас и мал,
Но ждать ли мне безумно жатвы новой,
Когда уж снег из зимних туч напал?
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдёшь еще, быть может, жизни след;
Во мне найдёшь, быть может, день вчерашний,
Но ничего уж завтрашнего нет.
Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.

И действительно – он был старшим современником Пушкина, родившийся в 1792 году князь Вяземский принадлежал к «старшим братьям» лицейского поколения, к тем самым людям, о которых сам Пушкин упомянул в одном из последних своих стихотворений от осени 1836 года, стихотворении, написанном к очередной (и последней в жизни поэта!) лицейской годовщине 19 октября того года:

...Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шёл мимо нас... и племена сразились,
Русь обняла кичливого врага,
И заревом московским озарились
Его полкам готовые снега.

Это ведь Пушкин написал и о Петре Вяземском, которому в момент нашествия Наполеона было уже 20 лет, он уже был женат (и счастливо!) на княжне Вере Гагариной, был богат, как герой эпопеи Толстого «Война и мир» Пьер Безухов, и вместе с тем молодой князь не преминул вступить в ряды московского ополчения простым ратником (так как сам он по своей прогрессирующей близорукости кадровым военным никогда не был) и стал участником Бородинской битвы, был награждён орденом Св. Владимира 4-й степени за совершённый воинский подвиг – спасение на поле боя раненого генерала Бахметьева. Впоследствии Пётр Андреевич был очень недоволен писателем Львом Толстым, так как узнал в его герое Пьере Безухове самого себя, а Пьер у Толстого выглядит крайне нелепо, когда в светской одежде, во фраке является на поле битвы и ведёт себя там, как совершеннейший профан. Нет, Пётр Вяземский таковым себя не считал, он сознательно вступил в ряды армии и доказал своё умение и осознанную храбрость под огнём неприятеля. Он вообще придерживался своих, достаточно оригинальных взглядов на события того времени, считал величайшей трагедией падение Москвы, неоправданной даже последующим разгромом армии Наполеона. Потрясённый видом совершенно сгоревшей русской столицы, казалось бы, навсегда уничтоженной «европейскими цивилизаторами», он пишет тогда трагические строки, обращённые к его другу поэту Василию Жуковскому:

...Но что теперь твой встретит мрачный взгляд
В столице сей и мира и отрад? –
Ряды могил, развалин обгорелых
И цепь полей пустых осиротелых –
Следы врагов, злодейств их гнусный чад!
Наук, забав и роскоши столица,
Издревле край любви и красоты
Есть ныне край страданий, нищеты.
Здесь бедная скитается вдовица,
Там слышен вопль младенца-сироты;
Их зрит в слезах румяная денница
И ночи мрак их застаёт в слезах!
А там старик, прибредший на клюках
На хладный пепл родного пепелища,
Не узнаёт знакомого жилища,
Где он мечтал сном вечности заснуть,
Склонив главу на милой дщери грудь;
Теперь один он молит дланью нищей
Последнего приюта на кладбище...

Знакомая картина, не правда ли, дорогой читатель? Достаточно Вам и ныне, спустя 210 лет после разрушения Москвы французами в 1812 году взглянуть на фотографии разрушенных и обугленных городов Донбасса, разрушенных и обугленных тоже и при помощи французских и американских артиллерийских систем, как вы увидите точно такую же картину, какую увидел и князь Вяземский и описал в стихотворении начала 1813 года... В его сознании эта картина запечатлелась тем более сильно и вызвала неизбывную горечь ещё и потому, что сам себя он считал безусловным европейцем как по воспитанию (он воспитывался в католическом иезуитском колледже), но и по рождению, ведь его матерью была европейка ирландского происхождения Джейн О'Рейли, с которой его отец князь Андрей Иванович Вяземский познакомился во время путешествия по Франции, где она была замужем за французом, отбил её у мужа и увёз в Россию! Здесь вся родня восстала на него, не желая принимать в старинную княжескую семью безродную и разведённую ирландку, но князь Андрей Иванович решительно настоял на своём, венчался с любимой женщиной – и вот на свет появился наш знаменитый поэт и выдающийся деятель русской цивилизации Пётр Андреевич Вяземский – человек европейской культуры и... страстный патриот России и всего русского! Ведь даже приписываемая ему насмешка над «квасным патриотизмом» (выражение Вяземского) русских на самом деле переиначена. Как раз квасной (то есть свой, домашний) патриотизм Вяземский одобряет, противопоставляя его патриотизму «сивушному», то есть наглому, агрессивному, шапкозакидательскому шовинизму, который так много бед принёс истинному русскому духу, и проявления которого так часто заканчивались катастрофой для России. Вот этот «сивушный патриотизм» Вяземский безусловно осуждает. В этом он полностью сходился с Пушкиным и между этими людьми, несмотря на разницу в возрасте, установилось полное единомыслие и осознание общих творческих задач. Даже мысль об основании нового литературного журнала «Современникъ» подал Пушкину именно Вяземский, который даже утверждал, что он и придумал название журналу, которое (по словам самого Петра Андреевича) поначалу Пушкину не понравилось, но Вяземский настоял, и великий наш поэт послушал своего старшего товарища. Неизвестно, получил бы Пушкин в конце 1835 года разрешение на издание своего журнала (несколько предыдущих его попыток в этом деле оканчивались запрещением властей), но тут протекцию ему оказал Вяземский – он уже имел достаточно сильное влияние на императора, выдвигался в первые государственные чиновники, с его мнением считался государь Николай Павлович, и тот подписал повеление об основании журнала, что было чрезвычайно важно – теперь этот журнал не могла закрыть цензура – издание было основано по именному повелению государя и только царь, а никакой не министр «народного просвещения» Уваров (бывший злобным недругом Пушкина), никакой цензор, не мог запретить его. Хотя палки в колёса новому изданию они ставили, но у Пушкина были сильные покровители при дворе – князь Пётр Андреевич Вяземский и Василий Андреевич Жуковский (воспитатель наследника престола, будущего «царя-освободителя» Александра Николаевича). Они были ревностными сторонниками Пушкина, благодаря им он и держался на плаву, несмотря на все подозрения (и основательные!) жандармов о связях Пушкина с декабристами.
Самое удивительное, что ведь и князь Вяземский косвенно был связан с декабристским движением, по молодости лет был активным сторонником освобождения крепостных крестьян – и это несмотря на то, что сам был очень большим помещиком, владел многими имениями в центральной России, а женившись в 1811 году на княжне Вере Фёдоровне Гагариной, получил огромное приданное. И тем не менее он желал освобождения крестьян, хотя, понятное дело, при этом лишился бы огромного дохода, может быть, даже потерял бы своё роскошное имение Остафьево к югу от Москвы, которое ведь превратил в «Русский Парнас», принимая там поэтов своего круга, художников, артистов, собрав огромную коллекцию произведений искусства. К сожалению, род Вяземских угас и имение со временем перешло к Шереметевым.

Так вот, мог бы богатейший и родовитый князь содержать такое средоточие культуры, если бы лишился тысяч крепостных крестьян, работавших на него? Я думаю – он прекрасно понимал, что нет. Но тем и отличались люди декабристского типа, что во имя прогресса России они жертвовали многим, это были дворяне, для которых народ России, его свобода, его права, его просвещение – пустым звуком не были. Сам Вяземский никогда не входил в члены тайных обществ, но со своими сторонниками-помещиками он составил вполне легальное «Общество добрых помещиков», и это общество подало на имя императора Александра I всеподданейшую (разумеется) записку с обоснованием необходимости освобождения крестьян. То есть эти помещики сами просили государя лишить их собственности... В наше своекорыстное время мы бы не поняли их... А вот император Александр Павлович понял, он сам по молодости исповедовал такие взгляды, собирал во дворце тайный комитет сторонников конституции, но... дальше проектов дело не пошло. Ибо декабристски настроенных дворян было в России меньшинство, а императору вечно чудились убийцы, стоящие у двери его спальни, как стояли они некогда мартовской ночью 1801 года у спальни его отца, несчастного императора Павла Петровича, задушенного ими после того, как он облегчил положение крепостных, сведя барщину (обязательные работы на помещика) для крестьян к 3-м дням в неделю... И списал все долги с крестьян. И этого хватило, чтобы государя зверски растерзали в его же спальне богатейшие владельцы огромных имений. Потому после получения меморандума от «добрых помещиков», Александр Павлович не арестовал вольнодумцев во главе с князем Вяземским, а выслал зачинщика в имения родителей его жены в Саратовскую губернию («В деревню, в глушь, в Саратов!..»), где вольнодумец Вяземский наподобие героя пьесы Грибоедова Чацкого (он и стал его прототипом) провёл несколько лет ссылки (до 1827 года) и тем самым не стал причастен к восстанию декабристов в декабре 1825 года, счастливо избежав их участи. Новый же император Николай Павлович, хоть и строго наказал декабристов, но закрыл глаза на вольнодумства тех дворян, коих считал умными и полезными для государства людьми. Он вернул Пушкина из михайловской ссылки, вернул и Вяземского из саратовской, поручив ему ответственную должность. По «высшей воле» государя поэт стал заведовать заёмным банком и департаментом в министерстве финансов, регулярно бывал с личными докладами у государя. К концу 30-х годов князь Вяземский – уже действительный статский советник (чин генеральский). Потом он и дальше повышался в чинах, дойдя к концу службы до тайного советника. Дальше нужно было становится уж только канцлером – главой правительства.

Такой друг был у Пушкина! Только благодаря помощи таких друзей, нищий поэт и мог противостоять многочисленным врагам, той «светской черни», что правила бал при дворе. Почему Вяземский и Жуковский (и не только они) – влиятельнейшие люди, помогали «какому-то» камер-юнкеру Пушкину, нищему поэту? Да потому, что Пушкин был средоточием культурной жизни России. К нему тянулись со всех сторон страны и из-за границы тысячи невидимых нитей, он был олицетворением художественной славы русской культуры, к нему, в его небогатую квартиру на Мойке в Петербурге шли и шли сотни, тысячи простых русских людей, желавших приобщиться к культуре, как бабочки летят на свет солнца. Он стал выразителем русского национального духа, «солнцем русской поэзии»!.. И это прекрасно поняла та группа лиц, которая ненавидела Россию и желала её унижения. Эти лица – от литературного провокатора и доносчика поляка Булгарина («видок Фиглярин», как называл его Пушкин) до португальца графа Нессельроде («кисель вроде») – тайного масона, бессменного министра иностранных дел, приведшего в конце концов Россию к несчастной Крымской войне и поражению на международной арене. Потом эту ситуацию пришлось разруливать Горчакову – бывшему лицейскому товарищу Пушкина. В светских кругах Петербурга сложилась своего рода мафия – круг откровенно порочных типов, в котором видную роль играл голландский посланник барон Геккерен (или Геккерн – в документах можно встретить разное написание этой зловещей фамилии). Этот барон и привёз в Россию роялиста Дантеса, сторонника свергнутого революцией 1830 года во Франции короля Карла X. Представил его царю как яростного борца за монархические ценности, что было приятно Николаю Павловичу, и государь принял Дантеса на службу в гвардию, в кавалергардский полк, назначил солидный оклад, даже не требуя от Дантеса перехода в российское подданство, что было крайне удивительно! Но это и устраивало врагов Пушкина – иностранный подданный мог рассчитывать на помилование за убийство на дуэли россиянина, только подвергался высылке из страны. Дантес и во Франции имел грязную славу дуэльного киллера, он знал приёмы, как на дуэли убить противника, не подвергая себя опасности. Выстрелить чуть раньше, надеть под мундир панцирь и т.д. Профессия опасная, но щедро оплачиваемая заказчиками – после высылки из России Дантес, как известно, не бедствовал материально во Франции. Ещё бы! Ведь барон Геккерен официально усыновил красавца, сделав его наследником огромного состояния... Надо было стравить Пушкина с Дантесом – предлог был очевиден – жена Пушкина – красавица Наталья Николаевна! Она была матерью уже четырёх детей, но вдруг офицер-француз воспылал к ней необъяснимой страстью...

И так уж получилось, что первые свидания Натали с Дантесом случились именно в доме Вяземских, на светских посиделках. Муж и жена Вяземские потом всю жизнь раскаивались, что не сразу заметили настойчивых ухаживаний француза за красавицей Пушкиной. А Натали всё это вначале воспринимала, как игру со стороны галантного офицера гвардии, но княгиня Вяземская, заметив, что эта игра становится уж слишком фривольной, взяла – да и отказала им обоим от дома! Вера Фёдоровна была женщиной строгих правил и своего муженька – поэта-финансиста тоже держала под каблучком. Сам же наш герой Пётр Андреевич Вяземский уже как-то стал уставать от светского общества, всё больше погружался в меланхолию, замечали у него признаки депрессии, а тут ещё стали умирать по необъяснимым причинам его дети – а у него было восемь человек детей – три дочери и четыре сына! И вот они стали умирать в юном ещё возрасте... Пётр Андреевич усмотрел в этом кару Божью за прежние вольности, стал уходить от поэзии в религию. Иногда и запивал. Стихи его стали меланхоличны и страдательны.    
Особенно его пессимизм усилился после того, как ему не удалось уберечь Пушкина. Пушкин всё-таки попал в капкан, расставленный Геккернами, дело дошло до дуэли, и дуэльный киллер Дантес привёл свой план в действие. По уговору дуэлянты должны были стрелять в тот момент, когда, сходясь, они дойдут каждый до своего барьера, а барьеры – просто стволы деревьев лежали на снегу в десяти шагах друг от друга. Дантес выстрелил первым, ещё не подойдя к своему барьеру и тяжело ранил друга Вяземского. Пушкин упал, но приподнялся на одной руке и выстрелил в Дантеса. Пуля попала в Дантеса верно, но... остановилась, упёршись во что-то твёрдое, надетое на французе. Это был замаскированный под мундиром панцирь. Однако удар пули о панцирь был так силён, что Дантес упал, сбитый с ног. «Браво!» – воскликнул Пушкин и отбросил пистолет. Через три дня он умер... к подъезду его дома собралась огромная толпа, все плакали... Вяземский до конца своих дней будет корить себя, что не остановил поэта, хотя знал о готовящейся дуэли, но находился в меланхолии, ему казалась вся эта история с соблазнением Натали Дантесом чем-то нечистоплотным, тем более, Натали рассказывала о приставаниях Дантеса его жене, а княгиня, как я уже писал, отказала и Дантесу и жене Пушкина в доме, подозревая порочную связь... Кончилось всё это плохо, Вяземский совсем приуныл и запил...

...Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.

Я пью за здоровье далёких,
Далёких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.

В мой кубок с вином льются слёзы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми – чёрные розы
Вплелись в мой застольный венок.

Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;

За здравье и ближних далёких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых...

К концу жизни он пережил всех своих друзей и семерых детей!.. кроме сына Павла и жены Веры, которые и похоронили его на кладбище Александро-Невской лавры. До конца дней он, чиновник высочайшего ранга, обласканный двумя императорами, поставленный в старости на почётный пост председателя Русского императорского исторического общества, будет вспоминать самое яркое впечатление своей жизни – Бородинскую битву, когда он – адъютант Милорадовича, молодой человек 20 лет, овеянный ветрами великого и славного сражения, он знал зачем жил и за что кладёт свою молодую голову, когда видел как:

...Вот Кутузов предо мною,
Вспомню ль о Бородине,
Он и в белой был фуражке,
И на белом был коне.

Чрез плечо повязан шарфом,
Он стоит на высоте
И под старцем блещет ярко
День в осенней красоте!

Старца бодрый вид воинствен,
Он средь полчищ одинок,
Он бесстрастен, он таинствен,
Он властителен, как рок.

На челе его маститом,
Пролетевшею насквозь
Смертью раз уже пробитом,
Пламя юное зажглось!..

Жизнь всё-таки была прожита не зря.

Художник: С.Ф. Диц.