Поэтические огни «Аргамака»

Разные значения имеет красивое и сильное слово аргамак: так именовалась восточная порода лошадей: и в слове ощущается поразительный плеск порыва и великолепно трепещущие ноздри неистово мчащейся красавицы; есть деревня с таким названием в Дюртюлинском районе Башкортостана…
А есть литературный журнал, издающийся в городе Набережные Челны, журнал, собирающий под сводами своими много яркого, трепетно-нежного и трагично-обоснованного, журнал, напитанный соком благородного, без шапкозакидательства, патриотизма и развивающий лучшие линии классической русской традиции (или – традиций).
Древо словесности растёт, корни незыблемы, как ствол, но новые побеги подразумеваются: налитые художественной и интеллектуальной силой, дающие прекрасные листья мысли и образности.
Поэзия – квинтэссенция души?
Тончайшее её воплощение в слове?
Можно согласиться, имея в виду традиционное, несколько веков бывшее таковым восприятие, а сегодня…
…Сегодня, увы, всё стремительней и стремительней будет работать искажённая формула Евтушенко: Поэт в России меньше, чем обед. И – тем не менее – страницы «Аргамака» предлагают яркие огни поэтического слова.

…Откроем последний номер. Э. Учаров называет подборку таинственно и нежно: «При попытке к детству», именно так – дерзновенно и в согласии с бегством – хочется вернуться туда, где проблемы невелики, а постижение мира связано с постоянным, чудесным удивлением.

Горловое пение теней, 
шелестенье мела по асфальту… 
Всё ленивей, всё смешней 
голубь с крыши выполняет сальто. 

Стёклышки, звучащие значки…
Летоизреченье сложных чисел 
узнавать и складывать начни, не вникая, 
в общем-то, в их смысл.

Поэзия Учарова строится на полутонах, и конкретика называемых предметов словно становится легче, обретая полётность; а голуби, выполняющие сальто с крыши, перекликаются с энергией мысли, обеспечивающей дыхание стихотворения.

Накинь же дождь себе на плечи – 
он так тебе идёт.
Вовсю идёт, и буквы шепчет – 
счастливый идиот.

Дымится в лужах на асфальте
и листья нервно рвёт, 
скрипя на водосточном альте – 
ревёт, ревёт, ревёт. 

Музыка может быть нежной: чтобы внезапно оборваться резким зигзагом…идиота: но музыкальность стихов Учарова своеобразна, и образ альта, возникающий в недрах строк, вовсе не напрасен.
Возможно, существует одна небесная, звёздная музыка – остальное иллюзии?
В поэзии интересно ещё и то, что в ней всё возможно, и даже полёт более естественен, чем хождение по земле. 
«Колокол» Н. Первовой густо благовестит о любви – альфе человеческих чувств:

Поведать о любви приспело мне.
Все ль высказать? Себе ль оставить малость? 
В прокорм душе, чтобы на самом дне 
От тайны тайн заветное плескалось… 

И новые взрастило бы слова. 
Те, верные, из Ветхого Завета. 
И чтобы закружилась голова 
От силы, целомудрия и света.

Три мощных существительных, собранные в хранилище последней строки стихотворения – сущностная необходимость наших времён, когда всё больше и больше сталкиваемся с гнилыми противоположностями этих понятий.

Солнце моё – сынок. 
Дочка моя – луна. 
Света на мой порог 
Как с туеска без дна
Падает день и ночь. 
В нём и зла не боюсь, 

В нём умереть невмочь,
Просто посторонюсь… 

Счастье, пронизывающее строки Первовой, изливается на других, пропущенное сквозь индивидуальные фильтры жизни и дара, и стоицизм, с которым поэт пишет про смерть, завораживает, как нечто необходимое.
Каждому бы обресть!..
…Ассоциативные нити, серебрянно мерцая, наполняют поэзию Ф. Пираева, и духовное это серебро порой заставляет по-новому взглянуть на поэтическую действительность, равно космическую:

Говорят, триединый Всевышний 
не бухгалтер в душе, а поэт. 
Ну и как третий может быть лишним, 
если Ритмика-Рифма-Сюжет?! 

Даже если кругом пепелище,
где от ужаса мёрзнут слова – 
чем из клетки грудной удалишь мне
теплокровное счастье родства?

Разумеется, между Словом, что было у Бога и было Бог, и словами, из которых люди составляют стихи – бездна; тем не менее отголоски того, первозданного, которым был сотворён мир слышны в созвучиях подлинности поэзии: что красиво подтверждают стихи Пираева.
Современность причудливо сплетается с темами вечными, толкуемыми по-своему, и игра полутонов велика, как путь, что предстоит всякому ребёнку:

Ибо это всего-то сиротка-волчок, 
вкривь летящий во фрейдовских безднах; 
то, что ценно лишь горечью трав между строк, 
обещанием светов небесных; 

что, мятежно пульсируя в ритме разлук, 
дышит чудом так жадно и робко. 
Это клип, что включился и кончится вдруг 
незаметным нажатием кнопки.

О. Левадная, словно выводя квадратный корень бытия, стремится найти золотой баланс между небесным и земным, вкладывая в строки предельное напряжение собственных ощущений:

Смотрю на разобщённое жильё, 
где есть божественное и земное,
где праведник и грешник наравне, 
предстанут, после смерти, перед Богом. 

Я знаю, этот Мир произошёл 
от одного-единственного Слова.
И Слово было с Богом – Божий Сын 
и это Слово всех объединило.

Размышления Левадной, представленные поэтическими вспышками, красиво обрамлённые в изящные строки, пульсируют и горят, работают на разных ритмах, открывая сущностное, наработанное поэтом, осветлённое опытом, белым, как соль, а если тёмным, как трагедия, то и последняя должна приводить к белизне соли.
«Инвентаризацию звёзд» проводит Р. Ахунзянов, вновь соприкасаясь с картинами детства, в котором всё и зарождалась, в том числе феномен любви, который предстоит осмыслить:

Слова любви, восхищения 
Льются в твои ладони. 
Ты обливаешься, улыбаешься, 
Но, возвратившись к мужу, 
Вдруг умываешь руки.

…И соприкасаясь с феноменом смерти, этой тайны тайн:

Находясь на кладбище, 
Чувствуешь умиротворённую тишину, 
Даже если в зоне видимости находится трасса. 
Ощутимее слышатся 
Голоса кладбищенских птиц, шум ветра, шорох листьев.
Пришедшие разговаривают задумчиво и спокойно. 

Изящно осыпаются иглы мыслей и ощущений с ветвей красиво изогнутого верлибра.
…Русская тема – во всём многообразии смысловых пластов и нюансов – определяет поэтический свод Е. Семичева, и любовь – своеобразно-мистическая, но и конкретная, связанная с визуальным и культурологическим рядами – к Отечеству наполняет его поэзию высотою метафизических небес:

Над Россией, стеная в голос, 
В небе мечется птичий клин. 
Косит жатву Холера Морбус… 
Пушкин. 
Болдино.
Карантин. 

Просыпается бодр и весел,
И здоров. 
Ай да сукин сын! – 
Отправляет письмо невесте…
Пушкин. 
Болдино. 
Карантин.

История рядом, мы от её корней, и корни оные так ясно и сильно чувствует Семичев, что заражаешься непроизвольно его ощущениями, славно переведёнными в строки.
А вот сияющий праздник солнца: всегда вечен над вечным миром, где когда-то не будет нас, видевших, слышавших:

В этом мире Праздник Солнца 
Миллиарды зим и лет. 
И к чему ни прикоснёшься – 
От всего исходит свет.

Световое мироощущение превосходно: оно побеждает всякую тьму.
…Одно из самых страшных, болевых, невозможных в человеческом космосе явлений – это уход мамы…
И А. Аврутин, разворачивая полотнища состояний, которые приходится пережить, создаёт впечатляющий портрет психологического бытования сына, утратившего… может быть, самое дорогое:

Птицы громко кричали о том, что ты тихо ушла, 
Замолкали на миг… И встревоженно снова кричали. 
И не видела света внезапно наставшая мгла. 
Только птицы кричали… Испуганно птицы кричали. 

Мне бы вздрогнуть от боли, но кожа моя запеклась, 
И молчанья свинец опалил воспалённое горло. 
И гремучий осколок порвал нашу зыбкую связь, 
И зловещая ночь над бедой моей крылья простёрла…

Превратится ли боль в светлую печаль?
Вылечит ли время?
Аврутин рассматривает все ракурсы трагедии, когда не катастрофы, чтобы чётче уяснились правила существования на земле – в недрах этого вечного вращения юлы юдоли…
Природа, отчасти понятный, всё равно не менее таинственный свиток, разворачивается в поэзии В. Черкесова письменами лучений:

…А вот и поле. 
На пригорке дуб, 
Как пригоршни, листья подставляет 
Под светлый дождик, что по-майски скуп – 
Не столько льётся, сколько громыхает.

Это поэма «Камни заговорили», это о войне, в пространстве которой:

Камни заговорили… 
Вот голоса слышны:
– Что не бессмертными были
 Нету нашей вины! 
Каждый хотел, хотел 
Лучшей судьбы и доли. 
Даже металл горел 
Здесь, на Танковом поле. 
Жёны, дочки, сыны, 
Мы честны перед вами! 

В страшном горниле войны 
Мы переплавлены в камни.

Забвенье невозможно, как жизнь вечная здесь, в теле, на земле, и слово, отрицающее забвенье, следовало б писать с заглавной буквы.
«Аргамак» представит пласты переводов, наводя удивительные словесные мосты над человеческими безднами, всё более тяготеющими к разрыву, мосты, соединяющие ищущие души.
«Аргамак» предложит дружелюбно выполненное обозрение сборника молодых казанских авторов…
Поэтические огни, зажжённые журналом, ярки: стоит вглядеться в них для улучшения собственной души, подверженной стольким соблазнам и напастям, что… как бы и вовсе не потерялась в избыточно-материальном мире.

Художник: Е. Лисицина.