«Я не поэт, а гражданин!»

28 июля – 200 лет со дня рождения Аполлона Григорьева.

Аполлон Александрович Григорьев (1822–1864) – автор знаменитой фразы: «Пушкин – это наше всё». 
Ему, выдающемуся русскому поэту, драматургу, литературному и театральному критику, переводчику, мемуаристу, идеологу почвенничества, автору ряда популярных песен и романсов, судьба отпустила, увы, всего 42 года жизни. 
Человек – противоречие, около 20 лет своей короткой жизни он посвятил творчеству. Его единственный прижизненный поэтический сборник вышел тиражом всего 50 экземпляров.
В поэтическом наследии Григорьева привлекает внимание такое стихотворение:

Я не поэт, а гражданин!
Сатиры смелый бич, заброшенный давно,
Валявшийся в пыли, я снова поднимаю:
Поэт я или нет – мне, право, всё равно,
Но язвы наших дней я сердцем понимаю.
Я сам на сердце их немало износил,
Я сам их жертвою и мучеником был.
Я взрос в сомнениях, в мятежных думах века,
И современного я знаю человека:
Как ни вертися он и как ни уходи,
Его уловкам я лукавым не поверю,
Но, обратясь в себя, их свешу и измерю
Всем тем, что в собственной творилося груди...

«Григорьев как личность, право, достоин кисти великого художника, – отмечал его близкий друг поэт Яков Полонский. – К тому же, это был чисто русский по своей природе, какой-то стихийный мыслитель, невозможный ни в одном западном государстве…»
«За высказанную мысль надобно отвечать перед Богом» – простая и очень наполненная фраза из позднего письма Аполлона Александровича историку и журналисту Михаилу Погодину.
Григорьев называл себя «последним романтиком», в действительности став первым символистом, на полстолетия обогнав поэтическую мысль. Он оказал влияние на творчество А. А. Блока.
Николай Страхов заявлял, что не Белинский, Добролюбов и Писарев, а именно Григорьев является «лучшим нашим критиком, действительным основателем русской критики. Ему принадлежит единственный существующий у нас «полный взгляд на русскую литературу».

***

Аполлон Александрович Григорьев родился 16 (28) июля 1822 года в Москве в Замоскворечье. 
Отца Аполлона Григорьева, выпускника Московского университета, ждало блестящее будущее. Но он, дворянин, судебный чиновник, титулярный советник Александр Иванович Григорьев (1788-1863), влюбился в дочь крепостного кучера. Плодом этой любви и стал Аполлон – «бог солнца». 
Лишь после венчания родителей в 1823 году Аполлона забрали из Воспитательного дома. И потом ещё долгое время Аполлон Александрович числился московским мещанином.
По мнению Д. Мирского, книга воспоминаний «Мои литературные и нравственные скитальчества», где были впоследствии воскрешены Григорьевым картины детства в самом сердце купеческой Москвы, «передаёт запах и вкус эпохи» не хуже, чем «Былое и думы» Герцена.
Григорьев рано приобщился к философии, литературе, свободному владению иностранными языками. У его отца было доходное место в городском магистрате, и он дал сыну хорошее домашнее образование – у студента-медика Московского университета С. И. Лебедева священной истории, катехизису, латыни и математике; продолжил обучение под руководством И. Д. Беляева, преподававшего в те годы в пансионе М. П. Погодина. 
Юноша зачитывался Пушкиным, Лермонтовым, романами Гюго и Жорж Санд, статьями молодого Белинского. Страстно полюбил театр и впоследствии писал глубокие статьи о нём.
Григорьев поступил слушателем на юридический факультет Московского университета в 1838 году, минуя гимназию. В 1838-1842 годах он учился в Московском университете вместе с А.А. Фетом, который почти весь студенческий период жил во флигеле дома Григорьевых на Малой Полянке. 
«Связующим нас интересом оказалась поэзия», – вспоминал Фет. 
В годы студенчества Григорьев организовал у себя дома философский кружок, в который входили С. М. Соловьёв, А. А. Фет, Я. П. Полонский, К. Д. Кавелин, В. А. Черкасский, Н. М. Орлов. 
В 1842 году Григорьев окончил курс юридического факультета «первым кандидатом», его сочинение высоко оценили Т. Н. Грановский, Н. И. Крылов и сам попечитель С. Г. Строганов. Он тотчас же получил место секретаря университетского правления. 

***

Не такова, однако, была натура Григорьева, чтобы прочно осесть где бы то ни было. 
Потерпев неудачу в любви (его возлюбленной была Антонина Фёдоровна Корш), Григорьев внезапно уехал в Петербург, где служил в Управе благочиния и Сенате, но, по вполне артистическому отношению к службе, быстро терял её. 
Антонина Корш вышла замуж за историка Кавелина. Для Григорьева это был страшный и непоправимый удар. Он бросил службу в университете и бежал в Петербург. У Григорьева тогда родились горькие стихи:

Расстались мы – и встретимся ли снова
И где и как мы встретимся опять,
То знает Бог, а я отвык уж знать,
Да и мечтать мне стало нездорово…
Знать и не знать – ужель не все равно?
Грядущее – неумолимо строго,
Как водится… Расстались мы давно,
И, зная то, я знаю слишком много…
Поверье то, что знание беда, –
Сбывается. Стареем мы прескоро
В наш скорый век. Так в ночь, от приговора,
Седеет осуждённый иногда…

***

В Петербурге у Аполлона Григорьева поначалу все складывалось удачно. Он быстро обрёл славу поэта. Критики писали, что романтики на Руси ещё не перевелись, и у Лермонтова есть наследник.
С лета 1845 года Григорьев целиком посвятил себя литературным занятиям.
Дебютировал в печати стихотворением «Доброй ночи!», опубликованным под псевдонимом А. Трисмегистов в журнале «Москвитянин» (1843, № 7). 
В 1844-1846 годах появились рецензии Григорьева на драматические и оперные спектакли, статьи и очерки, стихи и стихотворную драму «Два эгоизма», повести «Человек будущего», «Моё знакомство с Виталиным», «Офелия» помещал в журнале «Репертуар и Пантеон». 
Одновременно Григорьев занимался переводами: «Антигона» Софокла, «Школа мужей» Мольера и другие.
В 1846 году Григорьев издал отдельной книжкой свои стихотворения (этот сборник оказался единственным в его жизни!), встреченные критикой не более как снисходительно. 
Впоследствии Григорьев не много уже писал оригинальных стихов, но много переводил: из Шекспира («Сон в летнюю ночь», «Венецианского купца», «Ромео и Джульетту») из Байрона («Паризину», отрывки из «Чайльд Гарольда» и др.), Мольера, Делавиня. 
Образ жизни Григорьева за всё время пребывания в Петербурге был самый бурный, и пьянство, привитое студенческим разгулом, всё более и более его захватывало.

***

В 1847 году он переселяется обратно в Москву и пробует остепениться. Григорьев был учителем законоведения в Александровском сиротском институте (1848), в 1850 году был переведён в Московский воспитательный дом (до августа 1853), с марта 1851 года до мая 1857 года был учителем законоведения в 1-й московской гимназии.
В статье «Гоголь и его последняя книга» (1847) Григорьев в целом положительно оценил «Выбранные места из переписки с друзьями», отметил боль и тревогу Николая Васильевича Гоголя за современное общество и человека, утратившего свободу нравственного выбора.
Григорьев деятельно сотрудничает в «Московском Городском Листке». 
Благодаря знакомству с А. Д. Галаховым завязались сношения с журналом «Отечественные записки», в котором в 1849-1850 годах Григорьев выступал в качестве театрального и литературного критика.

***

Женитьба на Лидии Фёдоровне Корш, сестре своей первой любви – Антонины и известных литераторов Е. Ф. Корша и В. Ф. Корша, ненадолго сделала его человеком правильного образа жизни. 
Конечно же, этот брак был несчастливым. Ничего хорошего из этого не вышло и не могло выйти. Можно только себе представить, как Григорьев постоянно искал милые ему черты Антонины в лице её сестры Лидии. 

***

Многим в те времена уже порядком стало надоедать «равнение» на Европу. 
…В конце 1850 года Григорьев в Москве входит в «молодую редакцию» журнала «Москвитянин». Без всяких усилий со стороны представителей «старой редакции» – М. П. Погодина и С. П. Шевырёва, как-то сам собою вокруг их журнала собрался, по выражению Григорьева, «молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями» дружеский кружок.
Этот кружок собрал знаменитые таланты, объединёнными идеями русской самобытности. В числе участников «молодой редакции», которую возглавлял начинающий драматург Александр Николаевич Островский, входили Евгений Эдельсон, Тертий Филиппов, Иван Горбунов, Писемские, Аполлон Григорьев и другие. 
Никто из них не был славянофилом правоверного толка, но всех их «Москвитянин» привлекал тем, что здесь они могли свободно обосновывать своё общественно-политическое миросозерцание на фундаменте русской действительности. 
«Залог будущего России хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, – в классах, не тронутых фальшью цивилизации, – подчёркивал Григорьев, который стал идеологом этой группы, – мы не берем таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом, по преимуществу видим старую извечную Русь».
В завязавшейся борьбе с петербургскими журналами «оружие» противников всего чаще направлялось именно против него. 
Борьба эта Григорьевым велась на принципиальной почве, но ему обыкновенно отвечали на почве насмешек: оттого что петербургская критика, в промежуток между Белинским и Чернышевским, не могла выставить людей, способных к идейному спору, и оттого что Григорьев своими преувеличениями и странностями сам давал повод к насмешкам. 
Особенные глумления вызывали его ни с чем несообразные восторги Островским, который был для него не простой талантливый писатель, а «глашатай правды новой».
Григорьев был блестящим литературным и театральным критиком. Раньше других он почувствовал истинный масштаб дарования драматурга. 
Григорьев своими статьями («О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене», «После «Грозы» Островского» и другими) поддержал талант Островского, помог утвердиться на сцене пьесам из народного быта. 
«Островский, – отмечал Григорьев, – подымает покровы с нашей таинственной, внутренней, бытовой жизни, показывает главную пружину, на которой основана её многосложная машина – самодурство».
Аполлон Александрович, в частности, писал о комедии «Бедность не порок», что Любим Торцов – это представитель «русской чистой души», антитеза «Европе старой» и «Америке беззубо-молодой, собачьей старостью больной».

***

В москвитянский период 1850-1856 годов появились наиболее яркие критические статьи Григорьева. При всем неприятии западников он не принадлежал, по его признанию, ни к какому «приходу», имевшему «партийный оттенок». Называл свою критику органической, защищая в искусстве «мысль сердечную», а не «мысль головную». 
Согласно теории «органической критики» Григорьева, искусство, включая литературное, должно органически произрастать из национальной почвы. 
Таковы Островский и его предшественник Пушкин с его «кроткими людьми», изображёнными в «Капитанской дочке». 
Совершенно чужд русскому характеру, по мысли Григорьева, байронический «хищный тип», ярче всего представленный в русской литературе Печориным.
…В «Москвитянине» Григорьев писал до его прекращения в 1856 году, после чего работал в «Русской беседе», «Библиотеке для чтения», первоначальном «Русском слове», где был некоторое время одним из трёх редакторов, в «Русском мире», «Светоче», «Сыне отечества» А. В. Старчевского, «Русском вестнике» М. Н. Каткова – но устроиться прочно ему нигде не удавалось. 

***

В первые месяцы 1861 года не только при ближайшем участии Григорьева, но в какой-то мере и под его влиянием формировалось направление журналов братьев Достоевских, определялась их идейная программа. 
Григорьев, который активно сотрудничал во «Времени», как будто опять вошёл в прочную литературную пристань: публиковал литературно-критические статьи и рецензии, мемуары, вёл рубрику «Русский театр».
Как и в «Москвитянине», здесь группировался целый кружок писателей «почвенников» – Страхов, Аверкиев, Достоевские и другие, – связанных между собою как общностью симпатий и антипатий, так и личною дружбою. К Григорьеву они все относились с искренним уважением. 

***

В июне 1861 года из-за разногласий с редакторами Григорьев уехал в Оренбург и оттуда в своих письмах выражал резкое недовольство по поводу симпатий «Времени» к «Современнику». 
В Оренбурге Григорьев был учителем русского языка и словесности в кадетском корпусе. Не без увлечения взялся Григорьев за дело, но весьма быстро остыл. 

***

Через год Григорьев вернулся в Петербург и снова зажил беспорядочной жизнью. 
В 1863 году «Время» было запрещено. Григорьев перекочевал в еженедельный «Якорь». Он редактировал газету и писал театральные рецензии, неожиданно имевшие большой успех благодаря необыкновенному одушевлению, которое Григорьев внёс в репортёрскую рутину и сушь театральных отметок. 
Игру актёров он разбирал с такой же тщательностью и с таким же страстным пафосом, с каким относился к явлениям остальных искусств. 
При этом он, кроме тонкого вкуса, проявлял и большое знакомство с немецкими и французскими теоретиками сценического искусства.

***

В 1864 году «Время» воскресло в форме «Эпохи». Григорьев опять взялся за амплуа «первого критика». В своих наблюдениях за ходом развития русской историографии времен «великих реформ» Григорьев приходит к весьма смелой мысли о рождении новой исторической «школы федералистов», с которой он связывал большие надежды на будущее отечественной исторической науки. 
Обнаруживаемые им у представителей этой школы попытки преодолеть фатализм, свойственный построениям С.М. Соловьева и его единомышленников, скепсис в отношении централизации, нивелировавшей черты местного своеобразия, отвечали романтическим пристрастиям Григорьева. 

***

Григорьев в жизни был «широкой русской натурой». Он то занимался днями и ночами, лихорадочно работая, то «прожигал жизнь» в кутежах, по-прежнему оставался разудалым пьяным гулякой. 
При этом Аполлон Александрович превосходно играл на гитаре. По воспоминаниям, в красной шелковой рубахе, с гитарой в руках, он сидел в пьяной дружеской компании и пел до утра песни:

Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?

Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья!..

Это – знаменитая григорьевская «Цыганская венгерка», ставшая народной песней. Он автор и популярного романса «О, говори хоть ты со мной, гитара семиструнная…».
…Запой, перешедший в физический недуг, сильно подорвал здоровье Григорьева. 

***

Кончил Григорьев плохо – угодил в долговую тюрьму. Из неё он всё-таки вышел, но, видимо, лишь для того, чтобы умереть на свободе. Умер от инсульта 25 сентября (7 октября) 1864 года 42-х лет от роду в Петербурге. 

Похоронен на Митрофаниевском кладбище рядом с поэтом Меем. Позднее Аполлон Александрович Григорьев перезахоронен на Литературных мостках Волковского кладбища. 

***

По-русски широкоталантливая натура, Григорьев дал гораздо меньше, чем мог бы, не реализовав всех своих замыслов, распылив труды по разным изданиям.
В 1876 году выдающийся русский мыслитель-почвенник Н. Н. Страхов собрал в один том и издал разбросанные по петербургским и московским журналам статьи Григорьева.
В начале нового, двадцатого века Александр Блок составит книгу стихов Григорьева, а в конце столетия появится и премия его имени.

Фото из открытых источников.