Достоевский в графике Косенкова

11 октября – день рождения выдающегося художника Станислава Степановича Косенкова (1941–1993). Это известный мастер, снискавший международную славу и как станковист, и как книжный иллюстратор, работы которого находятся почти в трех десятках музеев, галерей и собраний мира. В Белгороде уже почти три десятилетия работает мастерская-музей заслуженного художника России С.С. Косенкова, в котором основную работу ведут Анна и Мария Косенковы – вдова и дочь мастера.

В сущности, Косенков как большой художник начался с Достоевского, первые работы (шесть листов и шесть заставок) к роману «Преступление и наказание» он сделал в 1969 г., 28-летним выпускником Харьковского художественно-промышленного института, тогда уже – преподавателем худграфа Орловского пединститута. Линогравюры были вырезаны по заказу Центрально-Черноземного книжного издательства (Воронеж).

Случилось удивительное, глубинное «попадание», которое спровоцировало незаурядную духовно-художническую работу – возможно, ставшую вровень самому источнику. 
Достоевский остался в творческой судьбе Косенкова наиболее близким, а потому – одним из наиболее определяющих, сущностных художественных миров. 

Из дневника С.Косенкова, 5.01.78 г.: 
Господи! Достоевский! Какое он наслаждение мне доставляет каждой своей фразой, словом, буквой даже! Он – мой или я – его, до мозга костей… Как страшно иногда вдруг увидеть себя, так страшно погружаться в Достоевского… 

С. Косенков. Портрет Достоевского

Окончание заказной работы не исчерпало всего «взорванного» художественного объема, породившего целый (и цельный) ряд замыслов. А потому – Косенков продолжал создавать гравюры к «Преступлению и наказанию» на протяжении нескольких лет (в 1971-м году – восемь гравюр, а в 1972-м – еще 15!), не отпускаемый полем тяготения нравственно-философской проблематики романа. За этот период было создано почти три десятка линогравюр, лучшие из которых на международных выставках книжного искусства дважды удостаивались золотых медалей – на ИБА-71 в Лейпциге и на Биеннале прикладной графики и иллюстрации в Брно, в 1976-м году, – собственно, и сделавших графика европейски знаменитым, поставивших косенковскую «достоевсковиану» в ряд с лучшими «достоевскими» работами русских графиков – Фаворского, Горяева, Шмаринова и других. 

Следующее активное «включение в Достоевского» состоялось у Косенкова в начале 1980-х годов, по предложению того же издательства. Художник вырезал два цикла черно-белых линогравюр – к «Бедным людям» и к «Игроку».

С конца 70-х до конца 80-х Косенков сделал еще три «плывущих, зыбких» офорта (особым образом раскрашенных) – к «Двойнику» (сентябрь 1979), и до десятка портретов писателя (некоторые были созданы для книг Игоря Волгина, специально обратившегося к Косенкову с такой просьбой). В нескольких портретных листах писатель помещен в одно пространство с персонажами, а в фоновом ряду каждого портрета – проступает образ «главной» книги, над которой прозаик работал в то время. Портреты так и названы: «Достоевский. Братья Карамазовы», «Достоевский. Преступление и наказание», «Дневник писателя. Кроткая». Есть еще портрет Федора Михайловича на фоне Дрездена – для оборота авантитула к «Игроку», есть не обнародованные портреты Достоевского, выполненные углем и сангиной (хранятся в Белгородском музее-мастерской Станислава Косенкова).

Косенков._Достоевский в Дрездене

***

Сначала Косенкову привелось «прикоснуться» к одной из признанных вершин литературы, одному из наиболее читаемых и почитаемых в мире русских романов – «Преступление и наказание». В этой работе сразу сформировалось, обозначилось и главное кредо Косенкова-иллюстратора: не буквальное, подробно-описательное следование за сюжетом, не повторение – эхом – цитат вослед писателю, а экспрессивное дораскрытие духовных объемов источника.

Иллюстрации C. Косенкова к роману «Преступление и наказание». На вернисаже в музее-мастерской

Листы серии черно-белых линогравюр к роману «Преступление и наказание» – это как бы срезы состояний главного героя, стоп-кадры мучительных движений его внутреннего мира. Философская, психологическая и пластическая сложность для художника заключались в том, что необходимо было на двумерной плоскости осуществить проекции «многомерного, неевклидова пространства Достоевского», с его нравственно-философскими, эмоционально-логическими измерениями. 

Драматизм внутренней борьбы Раскольникова Косенков воссоздает столкновением длин, плоскостей, контрастных объемов, падающими осями, перетеканием черного в белый, негатива в позитив. Внутренний объем гравюры всегда выплескивается за пределы черного абриса, не удерживается в рамках, провоцируя ощущение надрыва, разлома. 

Длинная (высокая), непропорциональная фигура Раскольникова – всегда ключевая в листе, эмоциональный, психологический центр композиции. Центр – акцентный, с отрицательным знаком: фигура каждый раз «выпадает» из листа либо отсекается, «прорывает» его, отторгается окружающим миром. 

С. Косенков. Крушение идеи Раскольникова

В листе «Приезд матери и сестры», имеющем у Косенкова четыре (!) версии, в последней попытке наконец-то достигнут требуемый «крен»: вертикальная, тонкая и наклонная фигура Раскольникова отсечена белым (топороподобным?) клином от остальных персонажей сцены, а в плечо Родиона – символом страдания и, быть может, дальнейшего покаяния и обретения – вонзается узкая черная крестовина окна: прямым отсылом, скажем, к каноническим иконным изображениям креста у Иоанна Крестителя. 

Удивительно, что практически в каждом листе Косенков совершает пластические, образные открытия.

Всегда в пространстве гравюры присутствует опорная – реалистическая или сюрреалистическая деталь, как, например, гоголевско-фаворско-бунюэлевские сверчки, пауки и тараканы в «Разговоре о будущем» Свидригайлова и Раскольникова. Косенков, график экспрессивный, был обречен на абсолютизацию детали, на ее кинематографичность, что ли, на ее введение в поле зрительского восприятия почти под увеличительным стеклом, что уже само по себе лишает деталь утилитарно-прикладного значения, придает ей «внебытовой», надмирный характер, превращая прямо в символ. (Настаиваю, что многие пластические приемы, прежде всего экранизации русской классики в отечественном кинематографе, оказали серьезное влияние на графику Косенкова.) 

Несколько раз Косенков использует образ фигуры главного героя, раздваивающейся на противосущности. В косенковском цикле – част образ именно «раскола» (идущий, конечно же, от фамилии персонажа) – на два мира, на две картины: черная трещина в толпе («Сон Раскольникова»), за взмахом топора рассекшая для героя романа мир на «до» и «после». Тут дана фактически полная симметрия, произросшая из двуединого существа: поворот налево – мужик, забивающий лошадку, а направо – Родион с вознесенным топором…

С. Косенков. Сон Раскольникова. Иллюстрация к роману «Преступление и наказание»

***

Небольшой роман «Бедные люди», написанный 25-летним Достоевским, попал в работу уже опытного, «осведомленного» о более позднем Достоевском Косенкова-иллюстратора.

Точнее, работал Косенков над иллюстрированием двух сочинений писателя. В пару, на сей раз, издателями был предложен «Игрок». Объединенные одной обложкой, два цикла, тем не менее, разнятся, и эти отличия – органичное следствие стилистической разницы первоисточников. 

Из дневника С.Косенкова, 17.05.80 г.: 
Выигрыш – это победа, конец, проигрыш – это надежда. Парадоксально, но для А.К. это так, потому он Игрок… Радость жизни, любовь, счастье, житейский успех – ничтожно мало для него. Игра в жизнь, зависящая от случайностей, глупых ситуаций, капризов и настроений – ничто по сравнению со всевластностью интуиции… Все игроки – вне духовной жизни человечества, они – рабы и жертвы обстоятельств, духовной лености и жизненной несостоятельности.
Какое же пластическое решение этой идеи?.. Как выразить одержимость визуально – вот в чем дело!

11.11.82г.:
В чем суть «Игрока»? 
…Он страстно ищет, но он слишком широк для ограничения на одной узкой идее, игра для него – не выигрыш для успокоения, не исход и даже не страсть; риск – тоже для него ничто.
Он не играет на выигрыш, мелко и корыстно. В Игре он и бог, и ничтожество, он и все, он и ничто. На первый взгляд, это – человек (герой) без идеи, но это не так: он поглощен идеей презрения к деньгам, он… против поклонения золотому тельцу и зависимости от него. 
Это – до крайности русский тип.

***

Если для «Игрока» форма строго-замкнута, прямоугольна, то у гравюр к «Бедным людям» края «плавятся», «текут». Они – живые. Здесь черный абрис гравюры – строг, прямоуголен, задает героям жесткие, порой невыносимые «жизненные ограничения», но внутри – всегда существует внутренняя подлинная рамка, страдательная – «дышащая», словно край читано-перечитанной странички письма. Сознательно или нет, Косенков не смог в величине гравюр отойти от натурального размера письменного листа.

Из дневника С.Косенкова, 13.03.83г.:
Закончил уже 5 гравюр к «Бедным людям». Напряжение в гравюрах адское, состояние трагизма и безысходности – беспредельное. Тяжело не просто зрительно смотреть на них душе, а и глазам больно. Перевожу на доску пьяного Макара, спящего на лестнице. Это – апофеоз падения. И на очереди – «Пуговица», «Макар и Горшков», и обязательно надо – «Макар с Варенькой. Молитва». Это тоже апофеоз – его святой любви.

Иллюстрации C. Косенкова к роману «Бедные люди». На вернисаже в музее-мастерской

Выдох: «бедные люди!» – в каждом листе этого цикла. В жалкой фигуре «старого, неученого человека» (46 лет!) Девушкина, в его шинелишке и смятых сапогах, в утлости жилища, писке лунного света в окне. Бедные люди! Но какой чистоты белый давит на лысину Макара, но какая слезища катится из глаза героя (лист «Девушкин с письмом»)! Свидетельствую: в первоначальном варианте этот белый был существенно более велик по площади, и Косенков, сочтя его избыточным, ввел острую нервическую штриховку. Здесь активно «работает» и образ огромной, непропорциональной руки Девушкина, удерживающей послание Вари Доброселовой – «ангельчика» и «ясочки». Эта рука – происходит, думается, от знаменитой Кете Кольвиц, которую Косенков называл в ряду своих учителей.

Бедные люди! Но, как пишет Девушкин, «у меня кусок хлеба есть свой; правда, простой кусок хлеба, подчас даже черствый; но он есть, трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый…»

Косенков все-таки помещает главных героев в единое пространство замкнутой комнаты, повторяя свой собственный сюжет «Раскольников у Сони», который здесь, в новом воплощении, к «Бедным людям» – почти полнозвучно рифмуется с предшественником: двое в комнате, он – на коленях пред ней, а в углу, над ними, – икона Богородицы. Но Родион нервически, вывернуто вздымает руки к Мармеладовой, отпрянувшей от ужаса его исповеди; а Макар – благоговейно молитвен у ног статично-вертикальной Вари, держащей в руках свечу.

«У нас чижики так и мрут!» – пишет Вареньке Девушкин о «благорастворении воздухов» в квартире, где он снимает комнатушку. А у Косенкова мы видим никчемную, пустую птичью клетку под потолком общего коридора, и понимаем, что от «затхлости и кислоты» этой жизни мрут, в общем-то, не только чижики. Что и подтверждает гравюра с нелепым стариком Покровским, роняющим в грязь книги и бегущим за «хорошеньким гробиком» (неоднократный, кочующий образ у Достоевского) сына-студента.

Косенков верит, что Господь простит грехи бедных людей «в это грустное время: ропот, либеральные мысли, дебош и азарт», что Господь спасет их – «добрых, незлобивых, ко вреду ближнего неспособных и благость Господню, в природе являемую, разумеющих».

С. Косенков. Бедные люди

Из дневника С.Косенкова, 17.03.83 г.:
…«Игрок» для меня погас после «Бедных людей». Но боюсь горячих суждений. Дело сделано быстро, честно, остро и без халтуры. «Бедные люди» ведь были продуманы еще в 77-м году, но заново, без единого старого эскиза сделаны практически 18 работ, включая обложку и портрет, за 40 дней…

8.04.83 г.:
Сейчас натолкнулся на статью В. Владимирцева о фольклорно-этнографических мотивах в романе «Бедные люди». У меня все перевернулось!.. И он (роман) из диалогического (какое лобовое восприятие!) стал для меня полифоничным, я нутром почувствовал его истинную (всеобщую) социальность, а не (частное) «самособой».
…и это новое открытие новых своих возможностей дает новые ходы для новых тем и интонаций в трактовке всего идейно-образного смысла «Бедных людей».
Сделать бы десяток-другой иллюстраций к «Бедному Макару»!

На самом же деле Косенков – и до, и впоследствии – многократно делал «иллюстрации» и к романным «бедным Макарам», «Левшам», «одним бабам», «однодумным Голованам», и к реальным, живым «Колям Маням» из нынешних русских деревень. Ибо в этом была его основная человеческая и художническая боль. 

***

Именно эта, крайне важная, общность Косенкова и Достоевского высвечивает корневое единство двух художников – идея «возвращения к почве, к «народной правде», в конечном счете – ко Христу, потому что «…если б кто мне сказал, что Христос вне истины, и действительно было б, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной». 

Сын сельской учительницы и крестьянина, носивший в глубине характера, «в глубоком слое русской души» «религию земли» (Н. Бердяев), последние две трети жизни проживший в городе, Станислав Косенков так же, как и Достоевский, полагал, что цивилизация есть прямо переходное, промежуточное состояние человечества. Он обретался очень близко к суждению столичного, питерского жителя Федора Достоевского: «Последнее слово скажут они же вот эти самые разные власы, кающиеся и некающиеся, они скажут и укажут нам новую дорогу из всех, казалось бы, безысходных затруднений наших. Но Петербург не разрешит окончательно судьбу русскую». А русскому художнику, в общем-то, как и Ивану Карамазову, «не надобно миллионов», а, первее всего, «надобно мысль разрешить!»

И уж совсем не представляется никакой возможности «строить личное счастье или даже общее благополучие на страданиях другого, хотя бы и ничтожного существа».

Можно сказать, что Косенков всегда хранил в себе Достоевского как внутреннего собеседника, много размышлял о судьбе писателя, невольно сопоставляя ее со своей – как это часто свойственно всем нам, читателям чужих и своих судеб.

С. Косенков. Портрет Ф. Достоевского

14.12.82 г., 1 час. 35 мин.:
«Вчера» Достоевский стоял на Семеновском плацу 133 года назад…
…Семенов-Тян-Шаньский говорит, что Достоевский уже и в молодые годы «был образованнее многих русских литераторов своего времени, как, например, Некрасова, Панаева, Григоровича, Плещеева и даже самого Гоголя». 
…«Как оглянусь на прошлое, да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности… как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа…», – писал он…после «казни».
На Рождество, в 13-00 ему надели кандалы… А где же кандалы, которые закуют и искупят мои грехи? Достоевскому было тогда 28, а мне ведь уже 41 год!

С. Косенков. Портрет Ф. Достоевского

***

Последний полиграфический выход Косенкова к почитателям его дара состоялся в выпущенном Белгородом (отпечатан в Санкт-Петербурге) в 2011 г. большом и полноцветном альбоме «Станислав Косенков». 

Однако есть смысл вести речь об инициативе собрания воедино, возможно, на федеративном уровне, – отдельным изданием – гравюр Косенкова, связанных с творчеством и личностью Достоевского. Такая книга наверняка была бы востребована почитателями русского писателя, поскольку все еще никак не сняты с повестки дня колоссальные вопросы личности и цивилизации, поставленные русскими художниками с великой эстетико-нравственной силой, на большую духовную высоту. Поскольку, к сожалению, по прежнему актуальна мысль Достоевского (из «Дневника писателя» 1887 года) о том, что «в этом хаосе, в котором давно уже, но теперь особенно, пребывает общественная жизнь... нельзя отыскать еще нормального закона и руководящей нити даже, может быть, и шекспировских размеров художнику...» 

Мысль эта, как сегодня видим, – всеобща. И пока чрезвычайно актуальна не только для России, но и для всего современного мира, в который, как верил Федор Михайлович, России суждено «внести примирение... и, может быть, изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».

Фото автора.