История одного увольнения... Часть I

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых
и не стоит на пути грешных,
и не сидит в собрании развратителей» (Пс. 1: 1)

Часть I

В светлую память о Николае Семёновиче Лескове (1831–1895), великом христианском писателе-классике, непревзойдённом художнике слова, стоит пристальнее взглянуть на один из поворотных моментов его жизни – историю увольнения с государственной службы. На вопрос: «Зачем Вам такое увольнение?» – Лесков ответил: «Для некролога». Это произошло в 1883 году – 139 лет назад.
Определением министра народного просвещения И.Д. Делянова Лесков был отчислен из министерства «с увольнением от звания члена особого отдела Учёного комитета по рассмотрению книг, издаваемых для народного чтения».
1 марта 1883 года в 29-м номере журнала «Церковно-общественный вестник», с которым сотрудничал автор «Соборян», «Запечатленного Ангела», «Очарованного странника» и других шедевров русской словесности, сообщалось, что 9 февраля из Министерства народного просвещения отчислен «коллежский секретарь Лесков (известный наш писатель)». 
Широко известного автора – горячего просветителя и проповедника христианских истин, чьей жизненной и творческой установкой всегда было писать и говорить так, чтобы укрепить в человеке «проблески разумения о  смысле жизни» (1), чтобы «что-нибудь доброе и запало в ум» (ХI, 472) и сердце читателя, – уволили из Министерства просвещения. Парадоксальный, казалось бы, факт: истинный просветитель оказался ненужным на государственном уровне российской нивы просвещения.
С чего же всё началось? Как и почему выдающийся русский писатель сделался гражданским служащим невысокого ранга – с чином коллежского секретаря, который скромно ютился на десятой ступеньке служебной лестницы из 14 классов согласно Табели о рангах? К слову, тем же мелким, незначительным чином были «пожалованы» гении русской литературы А.С. Пушкин, И.С. Тургенев.
Зачем же решился Лесков делить своё время между вдохновенным творческим трудом и чиновничьей службой? За ответом далеко ходить не надо.  Он на поверхности: это бедность, материальная неустроенность, финансовая необеспеченность, недостаток средств даже на скромную жизнь без излишеств – обычная судьба честного писателя в России и раньше, и теперь. Стеснённость в денежных средствах испытывали и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и многие их собратья по перу масштабом поменее.
Лесков не раз оказывался в бедственном материальном положении. Величайший певец русского подвижничества, создавший для Руси «иконостас её святых и праведных», подчас претерпевал нужду на грани голода и нищеты. Нельзя без душевной боли читать горькие сетования в лесковских письмах: «мне буквально нечего есть; у меня нет средств работать новой работы, которая бы меня выручала из беды <…>; мне нечем заплатить полутораста руб. за дочь мою, обучающуюся в пансионе <…>, и я не могу отдать 200 руб. долгу г. Краевскому, – что меня стесняет до последней степени» (X, 266); «я бился пятнадцать лет и много раз чуть не умирал с голода» (XI, 254).
Однажды на грани отчаяния обратился Лесков в Литературный фонд с прошением предоставить ссуду в 500 рублей, которые он обязывался возвратить с процентами, завершив работу над пьесой «Расточитель»: «Средства для отдачи этого долга я имею: эти средства – моя драма <…> средства же не умереть с голода и продолжать работу без такого пособия Фонда решительно не вижу» (X, 266). Писательская организация отказала в этой просьбе, но в виде подачки-милостыни снисходительно предложила «оказать некоторое пособие автору <…> предварительно собрать сведения о положении г. Лескова». 
Писатель не принял фарисейского подаяния. Как только он узнал о постановлении Литературного фонда, то ответил немедленно: «Не имея способности принимать от кого бы то ни было безвозвратных пособий, я тем более далёк от желания получить их от членов русского литературного общества, которое отозвалось, что оно меня не знает и в кредите мне отказывает» (X, 267). Так литературные псевдо-собратья – пигмеи в сравнении с Лесковым по силе творческой одарённости – в очередной раз ханжески от него отреклись. 

«Славы не ищу, совести боюсь, в деньгах нуждаюсь» – такую надпись сделал Лесков на своём фотографическом портрете, подаренном критику В.П. Буренину, выступавшему в последние годы жизни писателя с одиозными статьями (в 1890-е годы в газете «Новое время» он поместил ряд резких заметок и фельетонов о лесковских сочинениях). Эта фотография с автографом Лескова хранится в Доме-музее писателя в Орле.
Сберегается в орловском музее и другой автограф писателя – на его книге «Смех и горе (разнохарактерное potpourri (2) из пёстрых воспоминаний полинявшего человека. Посвящается всем находящимся не на своих местах и не при своём деле)», подаренной младшему брату в 1871 году. 
В тот год Лескову исполнилось 40 лет. Новую книгу он расценивал как важную творческую веху в субъективно переживаемый переломный момент своего земного поприща. Это одно из этапных произведений Лескова. Позднее он признавался: «Я стал думать ответственно, когда написал “Смех и горе”, и с тех пор остался в этом настроении – критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном» (X, 401–402).
Дарственная надпись весьма оригинальна: «Достолюбезному старшему брату моему, другу и благодетелю Алексею Семёновичу Лескову, врачу, воителю, домовладыке и младопитателю от его младшего брата, бесплодного фантазёра, пролетария бездомного и сея книги автора. 7 июля 71 г. СПб.»

Слова эти поначалу могут вызвать недоумение: Николай Семёнович называет Алексея Семёновича, который был шестью годами моложе писателя, «старшим братом». Но речь здесь идёт не о возрасте, а о «старшинстве» в смысле материальной обеспеченности. Алексей Семёнович Лесков был киевским врачом с обширной практикой, что позволило ему обзавестись собственным особняком вблизи Софийского собора – стать «домовладыкой». Достаток дал ему возможность быть «благодетелем» небогатых ближних и дальних; «младопитателем», поскольку к нему «лепилось, около него кормилось и ютилось и своё, и женино, и невесть чьё до какого колена родство или свойство» (3). Младший брат писателя был радушен, щедр и обладал особым даром «пригрева близких». 
Старший Лесков, посвятивший свою жизнь самоотверженному литературному труду, в глазах меркантильных обывателей – «бесплодный фантазёр», «пролетарий бездомный», который не нажил от трудов праведных не только палат каменных, но даже не имел хотя бы какого-нибудь стабильного заработка. И в шутку, да и всерьёз (снова срабатывает разнополярная система координат «смеха и горя») умаляет Лесков себя перед младшим братом – «старшим» по бытовому устройству жизни. Так за шутливой формой дарственной надписи проступает немалая доля горечи. 
Чтобы как-то поправить свои финансовые дела, получать обеспечивающее жизнь жалованье, а также в новом качестве посодействовать делу народного просвещения писатель поступил на государственную службу. В начале января 1874 года Лесков был назначен членом особого отдела Учёного комитета Министерства народного просвещения по рассмотрению книг, издаваемых для народа. Министр обещал годовой оклад в две тысячи рублей. Однако это оказалось враньём и издёвкой: в реальности денежное содержание Лескова на службе было урезано ровно вдвое. 

Писатель с большим именем в литературе так и не дождался хотя бы какого-нибудь повышения заработка за все долгие годы безупречной служебной деятельности. В 1881 году Лесков писал И.С. Аксакову: «решили, что довольно с меня и меньшего жалованья, – назначили членом учёного комитета (1000 руб.), и с тех пор я здесь восемь лет “в забытьи”, хотя Толстой <Д.А. Толстой – министр народного просвещения, обер-прокурор Святейшего Синода. – А. Н.-С.> знал меня хорошо, считая, по его словам (Кушелеву и Щербатову), “самым трудолюбивым и способным”, и лично интересовался моими мнениями по делам сторонним (например, церковным)» (XI, 254).
Так лесковские надежды, связанные с государственной службой, были с самого её начала развеяны: «вместо сколько-нибудь ощутительного укрепления бюджета и выполнения иногда любопытных, живых служебных заданий предстояло полу-стариковское сидение за рассмотрением книг, издаваемых для народа, под нестерпимым гнётом “благочестивого вельможи”» (2, 178). 
«Помилуйте, с утра до вечера убиваться над какою-нибудь сушью, над какою-то, с позволения сказать, бумажною мертвечиной», – говорил о чиновничьей службе один из героев пьесы М.Е. Салтыкова-Щедрина «Тени» (<1862>) (4).
Однако Лесков со всей ответственностью, с полной самоотдачей выполнял трудоёмкую, кропотливую работу: был рецензентом, готовил многостраничные доклады (один из важнейших – «О преподавании Закона Божия в народных школах»), объёмные служебные записки, заключения, отчёты, массу другой служебной документации. Подробное описание материалов этого рода деятельности писателя представлено в книге его сына и биографа Андрея Лескова (5). 

В период службы писателя в Министерстве народного просвещения сменились четыре министра, но ни один из них не подумал хотя бы как-то отметить и поощрить необыкновенного сотрудника за безупречный, добросовестный труд, на который затрачивались большие силы, драгоценное время. 
Лескова обходили также повышением по служебной лестнице, забывали повышать классный чин даже за выслугу лет, держали, что называется, «в чёрном теле». 
«Крупному человеку у нас всякий ногу подставит и далеко не пустит, а ничтожность всё будет ползти и всюду проползёт», – говорится в лесковской статье «Заповедь Писемского» (1885).
О том, каким издевательствам «чиновная шишмара» (2, 179) подвергала писателя, как куражились над ним, язвили и жалили его канцелярские букашки, отравляя Лескову жизнь, он вспоминал в письме Аксакову: «Наконец им стало стыдно не давать мне ничего, и Георгиевский <председатель Учёного комитета – А. Н.-С.>лет через пять после моего поступления сделал представление о награде меня за многие полезные труды и “за прекрасное направление, выраженное в романе “Некуда”, навлёкшем на меня ожесточённое гонение нигилистической партии”, – чем бы Вы думали: чином надворного советника, то есть тем, что даётся каждому столоначальнику и его помощникам. Мне это испрашивалось в числе двадцати человек, назначаемых к особым наградам к Новому году. И что, Вы думаете, последовало? Толстой на обширном и убедительном докладе Георгиевского надписал: “Отклонить”, а из числа двадцати чиновников одного меня вычеркнул. И это всякий чиновник д<епартамен>та видел и хохотал над тем, что значит быть автором “Некуда”. “После того и деться некуда”, – острил в сатире Минаев. Чем же эта молодёжь напоевалась, видя такое усердие меня обидеть, признаться сказать, в таком деле, которое мне и неинтересно, потому что быть или не быть “надворным советником” уже, конечно, – всё равно» (XI, 254–255).
Несмотря на последнее заявление в этом фрагменте письма, по всему его тону чувствуется, что обиды и унижения не прошли для Лескова даром, бурлили и поднимались со дна души, засели в «печенях», как позже писал он о приснопамятном «огорчённом налиме» в своей последней повести «Заячий ремиз» (1894).
«Нам по службе нет счастья в роду», – говорил писатель своему сыну Андрею (2, 176). В министерстве продвигали тех, кто даже близко не мог сравниться с Лесковым по одарённости, глубинному постижению жизни России, знанию русского народа «в самую глубь». Честный высокоталантливый художник русского слова, идущий своим путём – «против течений», государственной системе был неугоден – здесь привечали только раболепствующих низкопоклонников, вышколенных и выдрессированных бездарностей по прозванью «Чего изволите?». Собственное мнение здесь никогда не приветствовалось, вызывало подозрение, отторжение и страх.

Крайне нерасположен к выдающемуся русскому писателю был его непосредственный начальник по службе А.И. Георгиевский – завистливый инородец-безбожник, выходец из Одессы.  Он отличался особой еврейской мстительностью и не забывал «оцарапавшее его перо» – статью Лескова «Литератор-красавец» (1867), в которой однажды был задет писателем задолго до его поступления на службу. На одном из автографов Лесков сделал приписку: «Георгиевский Александр Иванович. Экс-либерал из Одессы. – “Рука Каткова” и “подобие Бисмарка в России”» (2, 179). О нём же отозвался писатель в одной из корреспонденций: «провинциальная шушера и чиновная шишмара, взросшая в пресмыкательстве и добивающаяся его от других» (2, 179).
Пронырливая одесская «шушера», прокравшаяся искательством, подобострастием и подкупом до кресла председателя комитета в министерстве, продувная бестия Георгиевский мнил себя важной персоной и не упускал случая подчеркнуть свою значительность. Ординарность, напустившая на себя начальственное высокомерие, не терпела таланта и самобытности в подчинённых. Этому чинодралу подошла бы характеристика из пьесы Салтыкова-Щедрина «Тени»: «Он так же, как и все эти трутни-проходимцы, весь сшит из чужих лоскутьев, весь набит чужими словами, весь пропах чужими запахами» (6).
 «Кто втёрся в чин лисой, тот в чине будет волком», – писал о таких В.А. Жуковский. О подобных проходимцах говорил также И.А. Крылов в своей басне «Осёл» (1815): 
В природе и в чинах высокость хороша, 
Но что в ней прибыли, когда низка душа.
Салтыков-Щедрин в драме «Тени» представил типические черты бюрократической среды: «надо много ловкости, чтоб пробалансировать», «нужно только обладать бесстыдством!»; «от них разит тлением»; «какая-то неприятная юркость, какое-то молодеческое желание блеснуть изворотливостью совести» (7). «Точно я попал в трущобу, в которой копошится гадина, и не знаю, где она кроется и куда хочет направить своё ядовитое жало!» (8) – мог бы воскликнуть вслед за щедринским героем Лесков.

Характерен переданный сыном писателя следующий эпизод служебных взаимоотношений между начальствующим и подчинёнными. Упоённый сознанием собственного властительного величия Георгиевский церемонно-торжественно появлялся на заседаниях комитета всегда последним, «дабы иметь возможность благосклонно принять почтительное приветствие всего состава возглавляемого им органа и, первым опустясь в председательское кресло, милостиво пригласить всех занять свои места. Это пышное “сретание”, повторявшееся каждый вторник, мутило дух уже отвыкшего от многого литератора. Чтобы не вставать при появлении его превосходительства в распахивавшихся курьером дверях, Лесков никогда не садился до появления последнего» (2, 180–181).
Автор этих строк, имеющий многолетний опыт государственной службы, свидетельствует, что до настоящего времени во всей бюрократической низости сохраняется точно такая же чиновничья «церемония» с ожиданием «высокого лица» (будь то губернатор, председатель законодательного собрания, начальник департамента и т.п.), появление которого все обязаны почтить вставанием и получить снисходительное разрешение садиться. Какой-нибудь мелкий чиновнишко-наблюдатель (чаще всего сотрудник организационной службы), чтобы потом доложить «наверх» о нелояльности к властям предержащим, по старинке «берёт на карандаш» – заносит в блокнотик фамилии тех, кто не успел или не захотел раболепно привстать перед начальственной персоной. 
Пожалуй, всё это мелочи. Но, как известно, из такой вот «тины мелочей» слагается жизнь, а человек наиболее проявляется именно в мелочах. В цикле «оглушительных» очерков «Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры)» (1878–1880) Лесков обратил внимание на те «мелочи жизни, в которых человек наиболее познаётся  как живой человек, а не формулярный заместитель уряда – чиновник, который был да и умер, а потом будет другой на его место – всё равно какой» (VI, 535). Писатель показал неразрывную связь мелочей с общим устройством жизни.

Продолжение следует.

Примечания
1) Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956–1958. – Т. 11. – С. 477. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома римской цифрой, страницы – арабской.
2) Попурри – смесь, мешанина (франц.).
3) Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2 т. – М.: Худож. лит., 1984. – Т. 2. – С. 155. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома и страницы арабскими цифрами.
4) Салтыков-Щедрин М.Е. Тени // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. – М.: Худож. лит., 1965. – Т. 4. – С. 358.
5) См. также: Чуднова Л. Г. Н.С. Лесков в Министерстве народного просвещения // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. – М.: ТЕРРА, 1996 – издание продолжается <весьма показательно для современной государственной издательской политики отношение к сочинениям Лескова: к 2018 году, за 22 года с начала издания, выпущено в свет лишь 13 из 30 запланированных томов. – А. Н.-С.>. – Т. 13. – С. 534–576.
6) Салтыков-Щедрин М.Е. Тени // М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. – М.: Худож. лит., 1965. – Т. 4. – С. 364.
7) Там же. – С. 345, 350, 379.
8) Там же. – С. 376.