Магия искусства

Это началось на «Вечере с Владимиром Соловьёвым». Маргарита Симоньян прочла двустишие:
                    напиши про любовь, не пиши про печаль,
                    напиши, что я взял Мариуполь.
Я вскочил и бросился искать это в интернете. Нашёл. Плакал над стихом. Разбирался, в чём механика плача (см. тут). Нашёл, что из-за смысловых столкновений – вполне по закону художественности Выготского. Загадки магии услышанного двустишия, впрочем, не раскрыл. Сейчас пробую – плохо удаётся. Изовыражение, вроде.
«Неоднократно и в течении многих лет можно было услышать такое народное объяснение: <Мариуполь> – означает <море у поля>. Стараниями журналистов оно попало даже на страницы местной печати».
Я ничего такого слыхом не слыхивал, но искать расшифровку слова «Мариуполь» начал именно из-за такого же тёмного ощущения. И вот оно подтвердилось.
То есть в стихе сработала линеарность.
Что такое линеарность?
«Линеарность – последование звуков разл. высоты, образующее мелодич. линию» (АКАДЕМИК).  
Понимаете… Чудится, что линеарность двустишия такая: 

После третьей волны  – успокоение моря.
Но это я отвлёкся.
А после первого общения со стихотворением Мельникова у меня пошла дурная гонка – поиск его стихов, которые вызывают невольную слезу. Как, знаете, нога, положенная на ногу, сама подпрыгивает от докторского удара молоточком под коленку. То, что открыл Выготский, в чём – психологически – состоит необразная художественность. Волнообразность, выше обсуждённая, – это изозвукообразность. Она тоже не безыдейная (микроидея тут: всё успокоится, как буря на море). Но и просто тут лучше не скажешь. Эстетическая ценность. А есть художественная… Которая слезу высекает.
В общем, я стал рыскать по стихам Мельникова, искать те, что заставляют плакать. Довольно некрасивое занятие на фоне тех реалий, которые заставляют поэта писать о войне. Это уже пятое разыскание я учиняю. Три предыдущие были удачными, а первое не в счёт – мне подсказали.
Вот всё выше написанное может оказаться зряшным, если я не найду (редки у Мельникова такие стихи).

***

Нет, не зряшным. Не удалось мне найти ещё хоть одно стихотворение, заставившее меня невольно прослезиться. Я и раньше очень долго искал, пока находил.
В чём дело?
Я не профессиональный психолог, как Выготский. И мне б молчать. Но что делать, если положение дел в гуманитарной сфере в России очень плохое. (Художественность того же Выготского с 1965 года – времени издания его «Психологии искусства» – никем, ни-кем! – не применяется.) Я вынужден дать своё предположение для объяснения феномена Мельникова.
Я уже давно подметил, что есть состояние, близко приближающее человека к состоянию вдохновения. (А слово «вдохновение» лично я предложил бы, если б директором был я, применять только для состояния подсознательного идеала, что является следствием теории Выготского {он в 1925 году, когда написал «Психологию искусства», просто опасался позитива к понятию «подсознательный»}; Выготский лишь мельком говорит о подсознательности катарсиса, который есть гвоздь его теории.)
Так вот, состоянием, приближающимся к вдохновению, по-моему, является артистизм (выражение через наоборот).
По Выготскому подсознательный катарсис есть результат столкновения осознаваемых противочувствий, вызываемых противоречивыми текстовыми элементами. Через наоборот и противоречивые элементы близки.
Вот в сильную степень артистизма, видно, и впал Мельников в тех четырёх случаях (см. ещё тут, тут и тут), когда я плакал. Аж до противоречивости дошёл. А в остальных – не доходил. Вот мне и не попалось больше ничто, пронзающее меня невольно.
Это объясняет колоссальный эффект, какой Мельников произвёл в публике. Это ж миллионы, наверно, плакали там, где и я плакал. И это ж редчайший случай теперь.
По какой-то причине великих поэтов теперь нет. В противоположность: у Пушкина редкое стихотворение (кроме эпиграмм) без противоречивых элементов. Я читал и поражался. Что объясняет и колоссальную славу Пушкина: редкости из-под его пера выходили чуть не каждый день.