Quid est veritas: несколько ответов на «простые» вопросы. Сциентизм на грани

«Истина — предрассудок, которому удалось стать аксиомой». Элберт Хаббард, писатель

«Наука находится вне мировоззренческих пристрастий». Проф. А.И. Осипов

Несостоятельность мировоззренческого статуса науки в сравнении с религией имел в виду известный учёный-хирург Лука Войно-Ясенецкий, вспоминая древних христиан:

«Они считали несчастным того, кто познал все тайны науки, но не знает Бога. И считали блаженным того, кто знает Бога, хотя бы он и не знал больше ничего». — Добавив дальше, дескать, научные догматы можно включить в мировоззрение в качестве одного из элементов. Но — ни в коем случае они не определят самой сути теизма, пантеизма… Не лицезрят Истины. 
Не зря Иисус тривиально игнорировал «шутливый», по Евангелию, вопрос Понтия Пилата «Что есть истина?» (Ин. 18:38). — Молчание Его было более весомо, чем попытаться выразить нечто словами. 
Правда, ученикам своим, призванным быть носителями Божественного Откровения, он потом выдал ответ — как одну из разгадок бесчисленных тайн Бытия. Которая и дошла до нас нынешних.
Но приступим…

Истина говорит не «Что?», а «Кто?»

Итак, «Что?»

Дано: материальная точка. «Что».
Задача: объективно обрисовать поведение модели в рамках предустановленных 1) физических размеров — масса, сила, ускорение; 2) кондиций — инерциальная система отчёта; 3) границ применимости — если скорость материальной тчк много меньше скорости света.
Решение: II закон Ньютона (по исходной формулировке). Т.е., собственно, выявлено научное открытие — «Что» — в виде количественного описания модели в заданных параметрах: физ. величина, условия, меры приложения. 
Эврика! Но — не Истина. 
Поскольку достижения, в отличие от библейских канонов, «переоткрываются» заново. [Как Лобачевский «переоткрыл», переформатировал геометрию Евклида. Дав толчок к невиданному доселе появлению множества геометрий! Так же как и алгебр в скором будущем.]: «Бесценные области реального бытия проходят мимо наших ушей и наших глаз, — пишет советский физиолог А. У́хтомский (в монашестве Алипий), — если не подготовлены уши, чтобы слышать. И не подготовлены глаза, чтобы видеть». — Ведь Истина бродит где-то рядом.

Теперь пробежимся по «Кто?»

В 1883 г. нем. философ барон Эрнст Геккель опубликовал книгу «Мировые загадки». Ставшую в дальнейшем не только бестселлером, но и манифестом некоего «вежливого» в кавычках, «мягкого» атеизма: «Рассматривая современную науку, как она создана Ламарками, Дарвинами, мы находим прямую противоположность, абсолютную несогласованность между утверждениями науки и утверждениями религии в области основных вопросов бытия и познания. Поэтому просвещённый и последовательный ум не может одномоментно признавать и то, и другое. Ему необходимо сделать выбор», — излагает он в частности.
В принципе, как современный, так и учёный далёкого прошлого могли и могут спорить практически по обоим положениям сего громкого высказывания. 
Тем не менее из цитаты ясно, — что Геккель, будучи тем ещё шутником, понимал несомненно: именно так, или почти так представляет взаимоотношение науки с религией человек, серьёзно не занимающийся ни тем, ни другим.

Кстати, упомянутый Дарвин был уже в приличном возрасте, когда 17-летний немецкий гимназист В. Менгден после прочтения книги «Происхождение видов» задал в широко цитируемом письме вопрос (процитирую и я): 

«Я был смущён и охвачен сомнениями. Поэтому набрался храбрости спросить Вас, совместима ли твёрдая убеждённость в правоте Вашей теории с верой в Бога, или же приходится лишь выбирать между Вашей теорией и верой в Бога, или же, наконец, те, кто принимает вашу теорию, могут и должны также веровать и в Бога? Если Вы посчитаете мои вопросы назойливыми и решите не отвечать на них, то я прошу Вас, пожалуйста, простить меня. Я хотел узнать правду, и поскольку не знаю никого, кроме Вас, кто мог бы мне помочь, я отважился обратиться к Вам с этой просьбой».

Вскоре сын Дарвина — ботаник Френсис — передал отцовский отклик: 

«М-р Дарвин просил меня сообщить Вам, что он считает, что теория эволюции вполне совместима с верой в Бога. Но Вы обязаны иметь в виду, что разные люди по-разному определяют то, что они понимают под словом Бог». 

По-дарвиновски породив сей сентенцией сонмы новых, требующих решения, загадок. 
Настырный юный студиозус Менгден тут же адресовался не к кому-нибудь — к Э. Геккелю, затронутому выше. Последний — естествоиспытатель, романтик-монист, вплоть до социал-дарвинизма, — был в расцвете творчества и сил. Коротко резюмировав: 

«Дарвин не может верить в сверхъестественное!»

И что б вы думали? Неспокойный юноша опять рванул к Чарльзу нашему Роберту Дарвину. Ещё раз прося его более пространно откомментить мучавшие неприкаянную душу сомнения: 

«Прошу и умоляю Вас дать мне ответ, который явился бы для меня указанием, во что мне должно верить! Пожалуйста, скажите мне, можно ли верить в того Христа, который описан в Библии? Верна ли, с Вашей точки зрения, позиция Геккеля и каково то определение Бога, которого следует придерживаться тому, кто принимает Вашу теорию?»

И… Дарвин снова внял студенту. 
Не подозревая того, что отвечал самому Иисусу Христу. Спросившего однажды своих учеников: «Вы за кого почитаете меня?» (Мф. 16:15): 

«Я очень занят. Я старый человек, и здоровье моё подорвано, — пишет Дарвин студиозусу: — Поэтому не могу посвятить время тому, чтобы исчерпывающим образом ответить на Ваши вопросы, — впрочем, едва ли можно дать на них исчерпывающий ответ. Наука не имеет никакого отношения ко Христу, за исключением того обстоятельства, что навык научной работы делает человека осторожным в принятии на веру каких бы то ни было свидетельств. Что касается меня лично, я не верю, что когда-либо имело место откровение».

Секулярная реакция Дарвина с божественным «откровением» со строчной буквы, — несмотря на временну́ю культурно-цивилизационную, в общем-то, типологию коннотаций, — кажется неубедительной. 
Мало того, многие серьёзные исследователи возились с этой менгденовской закавыкой. Задумываясь над фантомными выводами «от Христа», вытекающими из научных формул: «Можно ли совместить (и насколько успешно) истинное религиозное сознание с естественнонаучным познанием. Или, говоря короче, может ли человек, получивший естественнонаучную подготовку, быть одновременно истинно религиозным человеком?» — спрашивает один из известнейших учёных-физиков XX в. Макс Планк. 
Отвечаем.

Наука не мировоззрение — это другое

Тут приемлемо упростить для широкой публики. Фидеистический (убеждённый в Откровении) статус располагает только таким опытом, который охватывает всё(!) — взирая оком всю Вселенную. 
Научный опыт к вышеописанному не относится, будучи предопределённым. Объект его познания — стороны, фрагменты неисчерпаемых материальных сфер. Расширяя эмпирику, всемерно квалифицируя теорию. Ведь наши сведения о природе вещей сегодня более адекватны, чем в сравнительно недавнем прошлом. 
Допуская собственные изыскательские границы, наука не отрицает также сфер, не поддающихся изучению. И — не могущих быть очерченными научным вокабуляром. Такие как парадоксы внутреннего, внешнего миров, духовной реальности. Чувственных восприятий, мы́шления индивидуума. Понятие «всей материи» вообще — материальной вселенной как целого. 
В Библии так и написано: «как целого». Да и человека «человеком» назвал Сам Бог в день сотворения (Быт. 5:2), если помните. 
Их много, категорий, не апробируемых наукой:

•    Смысл жизни 
•    Цель в жизни отдельно взятого человека
•    Цель всего социума
•    Первооснова бытия
•    Природа добра и зла
•    Планетарная деятельность ума и т.д.

Не случайно революционеры от науки XVI–XVII вв. (Кеплер, Галилей, Декарт, Ньютон etc.) переключались порой на язык богословия. Перенося взгляд со свойств — на бытие. Не в силах измерить нужными словами пространство, время, энергию. Позже и вовсе отдав эти нарративы на растерзание философам. Что, впрочем, не распутало контроверзу перехода от разгадывания научных «свойств» мира — к изучению «объектов» бытия. 
Да и вообще — наука не обладает твёрдым ответом на проблематику, откуда у человека способность к размышлению? Гипотетически предполагая, мол, «способность» является результатом (дарвинистской опять же) эволюции. 
Так, древнегреческий философ Демокрит, допустив в своей теории материализма существование атома, широко использовал принцип «атомизации», экспериментально того не подтвердив. На чём впоследствии выстроена классическая физика XVII в., классическая химия XIX в. Когда атом всё ещё был ненаблюдаем: будучи для специалистов лишь демокритовой символикой. Чуть ли не библейским мифом. А что сейчас?..
Ответим.

Да то же самое! Что такое лептоны, мезоны, кварки? Как они выглядят? Бозон и вовсе назван «частицей Бога», — что представляет из себя сие творение? 
Наука знает: на эти вопросы она не ответит никогда! Ну… в ближайшей перспективе во всяком случае: не будем рубить с плеча. Продолжая овладевать макро, микромирами. Не смущаясь символического языка, на котором говорит. 
Язык образов, символов, подобно музыкальному звукоряду, пению — родные языки Церкви.
[Скажем кратко, что для обнаружения бозона Хиггса учёные ЦЕРНа — Европейской организации ядерных исследований — превратили цифровые данные в… Звук. В песню. В «чистую прекрасную» музыку, появляющуюся при столкновении элементов. С её помощью легче регистрировать искомое. Что называется сонификацией.] 
Не зря отцы Церкви нарекли правильную религиозную жизнь «наукой из наук». Толкуя насчёт научных концепций: «Убери веру — и наука лишится точки опоры, потеряет смысл». — Имея в виду не божественную. А — веру учёных непосредственно в науку. 
Действительно, для того, чтобы приступить к познанию сущего изыскатель как минимум должен уповать на то, что мир реален! Познаваем. Что открываемые закономерности — объективны.

Тут интересный нюанс…

В истории философии встречаются примеры субъективизма в рассуждении о том, каков реальный(!), а не наблюдаемый мир. И главное, — а есть ли «мир» вообще? И где настоящая реальность — «там» или «тут»? (Агностики-кантианцы, позитивисты-реалисты, «махисты»…) Сиречь наука молчаливо исходит из убеждения, а фактически — «святой» веры в то, что мир — есть в натуре. И в натуральных исчислениях. Это — аксиома научного познания. Точка опоры. Хотя приёмы сопоставимы. 
Тем не менее методология Церкви более точна. Почему? 
Ответим.

Во-первых, религиозный метод, — именуемый Путём (где слышны отголоски даосизма, что цивилизацио́нно оправдано), — никогда не был для Церкви «техническим», как в науке. 
Во-вторых, метод, «методос» (греч.) — этимологически ориентирует на слово «спутник». Точнее, как на путь, ведущий к Истине. Где нет ошибочных дорог искания. А — есть лишь стезя, исполненная самою Истиной. Освящена ею. В собственном свете открывая настоящий к ней Путь. Показывая, что культовый метод — и есть свойство Истины.
Третье. Финальное. Подчинить Истину людским, светско-функциональным схемам — следовательно изгнать её из себя. Свершив над ней насилие. Т.е. покориться стихии окружающей тварной галактики. Осудив таким образом себя на вечное рабство личной узости, односторонности. Однобокости.
«Я есмь путь и истина и жизнь. Никто не приходит к отцу, как только через Меня», — сказал Христос своим ученикам (Ин. 14:16). Тем самым «удалённо» маякнув Понтию Пилату насчёт первопричины истинного знания. Почему ж Он безмолвствовал тогда?
Ответ прост.

Потому что Пилат воспитан в традициях античной философии. 
Древнегреческая языковая культура не содержала в себе постулатов Откровения. Сделав вопрос Пилата риторическим, — когда Христу легче было элементарно отмолчаться. Прокуратор по-любому ничего б не понял.
Короче говоря, Пилат — обычный ограниченный, к тому же продажный жестокий человек. В сравнении с Тем, кого спрашивал. Сам того не разумея. 
То же порой и мы. Владея слухом, не слышим. Имея зрение, не видим. 
Пробегаем рядом, мимо. Не замечая Зримого... 

Литература

1. Протоирей Сергий Гамаюнов. Открытие и откровение. Вятка, 2010.
2. Яки Стэнли Л. Спаситель науки. М., 1992.
3. Осипов А.И. Основное богословие. М., 1994.
4. Святитель Лука Симферопольский Войно-Ясенецкий. Указ.
5. Хунджуа А.Г., Неделько В.И. Наука и религия — проблемы взаимоотношений.
6. Амфилохий (Радович), митр. Основы православного воспитания. Пермь, 2000.