08 марта 2023 1491

Религиозная одарённость Лескова, великого писателя земли русской, классика мировой литературы, справедливо наречённого «величайшим христианином среди русских писателей» – «счастливая религиозность», по определению писателя в «Автобиографической заметке» (1882–1885?), – позволяла ему «мирить веру с рассудком». По собственному признанию Лескова, религия была для него «первейшей потребностью духа, ищущего высшего состояния».
Истинных ценителей лесковского творчества объединяет любовь к писателю, заворожённость его безмерным талантом, стремление глубже понять уникальный художественный мир, созданный виртуозным мастером слова. В то же время литературное наследие Лескова столь многогранно, многомерно и многопланово, что долго ещё будет оставаться до конца не прочитанным, неисследованным, неразгаданным. Не представляется возможным исчерпать до последних глубин этот неиссякаемый родник, проистекающий из вечного источника благодати – святого Евангелия, в котором, по убеждению Лескова, сокрыт «глубочайший смысл жизни». Из того же источника – замечательные, но до настоящего времени малоизучен¬ные страницы лесковского наследия, раскрывающие образы русских женщин. 
Беатриче у Данте, Лаура у Петрарки, смуглая леди в сонетах Шекспира, Прекрасная дама у Блока… Эти и другие символы женственности прославлены в творениях восхищённых художников слова. Героини И.С. Тургенева (1818–1883): Наталья Ласунская («Рудин», 1855), Лиза Калитина («Дворянское гнездо», 1858), Елена Стахова («Накануне», 1859), Татьяна Шестова («Дым», 1867), Марианна Синецкая («Новь», 1876) – прочно вошли в историю литературы и в читательское сознание под обобщённым понятием «тургеневские девушки».
В то же время положительные героини Лескова малоизвестны. Следует воздать должное этим неприметным, на первый взгляд, русским православным женщинам, образы которых заняли своё достойное место в «художественной проповеди» писателя-христианина. В его творческом мире создана целая галерея женских портретов, характеров, типов. Лесков «любил женское общество, обаяние женщины, любил её наблюдать, незаметно изучать её психологию», – утверждал библиограф и журналист П.В. Быков, хорошо знавший писателя.
Когда говорят о галерее «святых и праведных», созданной Лесковым, прежде всего подразумевают героев-мужчин из одноименных произведений «Пигмей» (1876), «Однодум» (1879), «Шерамур» (1879), «Несмертельный Голован» (1880), «Инженеры-безсребреники» (1887), «Человек на часах» (1887), «Фигура» (1889), «Дурачок» (1891) и многих других. Героини же, незаслуженно обделённые вниманием, застенчиво остаются в тени. И напрасно, потому что писатель в реальной обыденной жизни сумел увидеть идеальную женщину – православную христианку и праведницу. «Душа по природе христианка» – это изречение Тертуллиана любил повторять Лесков. Христианское любящее начало – духовная основа его положительных героинь. Главные черты их облика – добро и духовная красота, сравнивая с красотой иконописной. 
Так, например, аллегорический образ главной героини, истинное имя которой – Любовь – в сказке-притче «Маланья – голова баранья» (1888), как и образы многих других героинь-праведниц у Лескова, напоминают сострадательно-одухотворённые женские лики русских икон. 

Воплощая различные психологические типы своих героинь, Лесков нередко обращался к теме евангельских сестёр Марфы и Марии – учениц и последователь¬ниц Христа. Евангелие от Луки повествует, как Христос пришёл «в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё» (Лк. 10: 38–42). Эта линия противоположных женских типов демонстрирует оппозицию между внешней безпокойной деятельностью, хлопотливостью, попечением о заботах житейских и вдумчивым самоуглублением, одухотворённой созерцательностью, сосредоточенностью на внутреннем мире.
Известно, что Лесков имел намерение написать повесть под названием «Марфа и Мария». При этом художественному тексту должен был быть предпослан новозаветный эпиграф: «“Марфо, Марфо, печешися” и пр.». Евангельская тема легла в основу типологии женских образов, предложенной самим Лесковым. «Нравится ли Вам мой замысел, – обращался писатель к редактору журнала «Беседа» С.А. Юрьеву – поделить наших современных соотечественниц на “Марф и Марий” и показать всю тщету их “марфунства” при несомненной ясности пути Марий?». Семантика лесковского словообраза «марфунство» типизирует определённую линию поведения. В своём творчестве «марфунством» писатель обозначал не только черту женского характера, но и явления социальной жизни – тщетную суету и материальные заботы о внешнем благополучии. 
Замысел Лескова не был реализован, однако подступы к повести о Марфе и Марии намечались в его творчестве неоднократно. 
В раннем романе «Обойдённые» (1865) эта тема воплотилась в образах двух сестёр – Доре и Анне, влюблённых в одного человека – Долинского. Различие между Марией и Марфой достаточно полно выражено в словах Доры: «я вот и назвала таких женщин Мариями, а нас – многоречивыми Марфами. Как это всё у неё просто, и всё выходит из одного люблю. – Почему люблю? – Потому что он такой недурненький и ласковый? А совсем нет! Она любит потому, что любит его, а не себя, и потом всё уж это у неё так прямо и идёт – и преданность ему, и забота о нём, и боязнь за него. А у нас пойдёт марфунство: как? Да что? Да, может быть, иначе нужно? И пойдут эти надутые лица, супленье, скитанье по углам, доказывание характера, и прощай, счастье».

На «многозаботливых Марф» и «безвестно совершающих своё течение Марий», которым «надо ликовать или мучиться», поделил Лесков своих героинь в романе «На ножах» (1871). Однако деление это условное. Идеальные женские образы сочетают в себе то и другое: духовную сосредоточенность в любви к Богу и «многозаботливость» в деятельной любви к ближнему. В положительных типах писателю важна цельность личности – в её духовности и доброделании.
Такова в романе Александра Ивановна Синтянина. Писатель создал идеальный образ русской женщины-праведницы. В портрете героини сквозь красоту внешнюю светится красота внутренняя: «Густые, светло-каштановые волосы слегка волнуются, образуя на всей голове три-четыре волны. Положены они всегда очень просто, без особых претензий. Всё свежее лицо её дышит здоровьем, а в больших серых глазах ясное спокойствие души. <…> Походка её плавна, все движения спокойны, тверды и решительны». В героине нет ни тени какой бы то ни было «женской суетности» или кокетства. Она – словно живое воплощение всех тех драгоценных качеств, о которых писал апостол Пётр в наставлении женщинам-христианкам: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1 Пет. 3: 3–4).
Синтянина – натура цельная, характер глубокий и сильный – одна из центральных фигур романа. В ней гармонично соединились душа и тело, сердце и ум, высота духа и сила воли. Эта молодая женщина не по летам мудра и рассудительна, обладает большим житейским тактом: «надо было дивиться её такту и уму». И в то же время она умеет глубоко сопереживать и утолять чужую боль, способна преданно любить и жертвовать собой. 
Самоотверженным своим поступком Александра Ивановна вызволила из-под ареста и спасла от ссылки в Сибирь не только своего жениха – «безнатурного» Висленёва, когда уже всем казалось, что «Иосафу спасенья нет», – но и его политически неблагонадёжных товарищей. Безропотно и с достоинством хранит она принесённую ею жертву в тайне, не обращая внимания на молву об отступническом отречении невесты от жениха: «когда бедный Жозеф попал в беду, она предпочла любви выгодный брак». Только мать Висленёва, открывшая правду о спасении сына, «в последнее время своей жизни пламенела к ней <Синтяниной. – А. Н.-С.> благоговейною любовью» и справедливо стала называть её не иначе как праведницей: «Пошлите мне мою праведницу». В самом деле, Александру Ивановну нельзя упрекнуть ни в малейшей вине пред людьми, «пред правдой, пред долгом». Это человек безграничной доброты: «К кому же Alexandrine не добра?».
Несмотря на неравный и несчастливый брак со старым вдовцом-генералом, молодая генеральша «нрав имела весёлый и кроткий». И даже сумела «укротить» своего супруга, о котором ходили мрачные и небезпочвенные слухи, будто он замучил прежнюю жену – страдалицу Флору. Выразительная портретная деталь даёт представление о характере генерала-деспота: у него «были ужасные, леденящие глаза, неопределённого тёмно-серого цвета, без малейшего отблеска. Такой цвет имеет пух под крыльями сов. Свыкнуться с этими глазами было невозможно». Антипатичный Синтянин наводит ужас не только на губернских дам, но и на самого священника отца Гермогена, которому «исповедала грехи свои и отходившая Флора, а двое суток позже тот же отец Гермоген, выйдя к аналою, чтобы сказать надгробное слово Флоре, взглянул в тихое лицо покойницы, вздрогнул, и, быстро устремив взор и руки к стоявшему у изголовья гроба генералу, с немым ужасом на лице воскликнул: “Отче благий: она молит Тебя: молитв её ради ими же веси путями спаси его!” – и больше он не мог сказать ничего, заплакал, замахал руками и стал совершать отпевание».
Новой генеральше Синтяниной также предсказывали «скорую смерть, как одной из жён Рауля Синей Бороды», но эти предсказания не сбылись. В области догадок остались для обывателей ответы на вопросы: «чем же живёт она, что занимает её и что даёт ей эту неодолимую силу души, крепость тела и спокойную ясность полусокрытого взора? Как и чем она произвела и производит укрощение своего строптивого мужа, который по отношению к ней, по-видимому, не смеет помыслить о каком-либо деспотическом притязании?». 

Разгадка в том, что Александра Ивановна живёт с Богом, неотступно следуя Божьим заповедям. Дочь инспектора врачебной управы, писавшего на рецептах «cum Deo» («С Богом» – лат.), сама она оказалась для многих врачевателем душевных ран – на протяжении всего романного действия, начиная с части первой «Боль врача ищет». «Великий Господи! Насколько вся эта христианская простота и покорность выше, прекраснее и сильнее всего, что я видел прекрасного и сильного в наилучших мужчинах!» (9, 427), – размышляет Андрей Подозёров, прозванный «испанским дворянином» за свою исключительную честность, о Синтяниной.
Цельность её характера особенно зримо предстаёт в сопоставлении со своенравной натурой красавицы Ларисы Висленёвой, трагедия которой во многом предопределяется её тщеславием, суетой, упрямством, как у «калмыцкой лошади», которую только «калмык переупрямит». Это тип «отрицательной Марфы», впадающей от одной суеты «в новую суету». В размышлениях Подозёрова о Ларисе и об Александре Ивановне вновь возникает противопоставление типов Марфы и Марии: «Боже, какая это разница в сравнении с тою другою женщиной, образ которой нарисовался в это мгновенье в его памяти! Какую противоположность представляет это судорожное метанье с тем твёрдым, самообладающим спокойствием той другой женщины!..». 
Ещё одна героиня романа «На ножах» – Катерина Астафьевна Форова, правдивая, горячая, честная, – проявляется поначалу как «положительная Марфа» в своих безконечных заботах и хлопотах о муже, племяннице, ближних и дальних. В то же время жена майора Форова, подобно Синтяниной, соединяет в себе черты новозаветных Марфы и Марии. В конце своего жизненного пути героиня всё больше напоминает евангельскую Марию. Перед смертью порывистая, импульсивная Катерина Астафьевна утихает, смиряется, просветляется, оставляет своё многозаботливое «марфунство». Кончина её похожа на Успение так же, как и смерть кротчайшей Натальи Николаевны – жены «мятежного протопопа» Савелия Туберозова в романе-хронике о жизни православного духовенства «Соборяне» (1872): «Славно мне, славно, не будите меня! И Наталья Николаевна заснула навеки».
Отходящая к вечной жизни смиренная протопопица, верная спутница и помощница своего многострадального мужа – замечательного христианского проповедника – видит перед кончиной знаменательный сон: «Наталья Николаевна свернулась калачиком и заснула, и ей привиделся сон, что вошёл будто к ней дьякон Ахилла и говорит: “Что же вы не помолитесь, чтоб отцу Савелию легче было страждовать?” – “А как же, – спрашивает Наталья Николаевна, – поучи, как это произнести?” – “А вот, – говорит Ахилла, – что произносите: Господи, ими же веси путями спаси!” – “Господи, ими же веси путями спаси!” – благоговейно проговорила Наталья Николаевна, и вдруг почувствовала, как будто дьякон её взял и внёс в алтарь, и алтарь тот огромный-преогромный: столбы – и конца им не видно, а престол до самого неба и весь сияет яркими огнями, а назади, откуда они уходили, – всё будто крошечное, столь крошечное, что даже смешно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьякон её в алтарь внёс. “В уме ли ты, дьякон! – говорит она Ахилле, – тебя сана лишат, что ты женщину в алтарь внёс”. А он отвечает: “Вы не женщина, а вы сила!” – и с этим не стало ни Ахиллы, ни престола, ни сияния». 

При жизни дьякон обращался к матушке-попадье: «ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна». Чудесное внесение в алтарь праведницы, воплотившей все нравственные совершенства, содержит ассоциацию с Введением во храм Пресвятой Богородицы, введением Её в Святая святых, посвящением Богу. «Дивного Бога Дивная Мати от начатка Своего и до конца Своего есть дивна, – говорит святитель Димитрий Ростовский. – <…> Дивна в преставлении: ибо гробом Своим не в землю нисходит, но в небо восходит». Святая Церковь учит: «Вся добра еси ближняя моя, и порока несть в Тебе».
Образ кроткой, заботливой Натальи Николаевны связан в «Соборянах» с ещё одним христианским праздником – Преображением Господним. Об этом пишет в своём дневнике – Демикотоновой книге – протопоп Савелий: «6-го августа, день Преображения Господня. Что это за прелестная такая моя попадья Наталья Николаевна! Опять: где, кроме святой Руси, подобные жёны быть могут? <…> Сегодня я говорил слово к убеждению в необходимости всегдашнего себя преображения, дабы силу иметь во всех борьбах коваться, как металл некий крепкий и ковкий, а не плющиться, как низменная глина, иссыхая сохраняющая отпечаток последней ноги, которая на неё наступила».
В праздник Преображения духовному зрению отца Савелия в полной мере открываются сокровища души его смиренной жены: «Как бы в некую награду за искреннее слово моё об отраде пещись не токмо о своих, но и о чужих детях, Вездесущий и Всеисполняющий приял и моё недостоинство под свою десницу. Он открыл мне днесь всю истинную цену сокровища, которым, по безмерным щедротам Его, я владею, и велел мне ещё преобразиться в наидовольнейшего судьбою своею человека. Только что прихожу домой с пятком освящённых после обедни яблок, как на пороге ожидает меня встреча <…>: то сама попадья моя Наталья Николаевна, выкравшись тихо из церкви, <…> стоит стопочкой на пороге, но стоит не с пустыми руками, а с букетом из речной лилеи и садового левкоя». 
Протопопица «со всею своею превосходною скромностью и со всею с этою женскою кокетерией, которую хотя и попадья, но от природы унаследовала» словно передаёт супругу тайное послание на языке цветов. Согласно символике растений, лилия – символ чистоты, невинности, скромности; левкой – нежность, неподвластная времени красота; роза – символ любви. Савелий Туберозов без труда разгадал это безмолвное иносказание. От полноты сердца заносит он в свой дневник запись о жене: «моя лилейная и левкойная подруга, моя роза белая, непорочная, благоуханная и добрая».
В бездетном браке «жена добрая и не знающая чем утешать мужа своего», лишённая возможности подарить ему в утеху дитя – «Вениамина малого», решила порадовать мужа в праздник хотя бы скромным букетом: «токмо речною лилеею и садовым левкоем встретило меня в этот день её отверстое в любви и благоволении сердце! В тихой грусти, двое бездетные, <…> пали мы ниц пред образом Спаса и много и жарко молились Ему <…> оба мы стали радостны, как дети». 

Отец Савелий признаёт в супруге достоинства, превосходящие его собствен¬ные: «Замечу однако, что и в сем настроении Наталья Николаевна значительно меня, грубого мужчину, превосходила как в ума сообразительности, так и в достоинстве возвышенных чувств». Попадья, достигшая «Сарриных лет», пыталась разузнать у мужа, который в молодости был «столь собою пригож», что «все девицы не только духовные, но даже и светские» о нём вздыхали, не был ли он в юности «легкомыслен» и «нет ли где какого сиротки»: «Вспомни, голубь мой: может быть, где-нибудь есть тот голубёнок, и если есть, пойдём и возьмём его!».
Протопоп поражён величием и чистотой души своей жены: «Тут уже я, что она сказать хочет, уразумел и понял, к чему она всё это вела и чего она сказать стыдится; это она тщится отыскать моё незаконное дитя, которого нет у меня! Какое благодушие! Я, как ужаленный слепнем вол, сорвался с своего места, бросился к окну и вперил глаза мои в небесную даль, чтобы даль одна видела меня, столь превзойдённого моею женой в доброте и попечении. <… > Мало что она его хочет отыскивать, она его уже любит и жалеет, как неоперённого голубёнка! Этого я уже не снёс и, закусив зубами бороду свою, пал пред ней на колени и, поклонясь ей до земли, зарыдал тем рыданием, которому нет на свете описания».
Потрясённый, он обращается с горячим благодарением к Господу, соединяя в своей молитве мысль о Боге, о святой Руси, о целомудренной русской женщине: «Да и вправду, поведайте мне времена и народы, где, кроме святой Руси нашей, родятся такие женщины, как сия добродетель? Кто её всему этому учил? Кто её воспитывал, кроме Тебя, Всеблагий Боже, Который дал её недостойному из слуг Твоих, дабы он мог ближе ощущать Твоё величие и благость».
Если Л.Н. Толстой (1828–1910) в «Послесловии к “Крейцеровой сонате”» (1890) считал: «Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям», – то Лесков, который, согласно его же словам, «разномыслил» с яснополянским мудрецом по многим вопросам, утверждал, что в своём союзе мужчина и женщина могут стремиться «к достижению высших целей бытия». Более того – женщина не только не «разъединяет» мужчину с людьми, но писатель говорит о «возвышающей женщине» (курсив Лескова – А. Н.-С.), «возносящей дух мужчины выше и объединяющей его с Божеством» (курсив мой – А. Н.-С.). 

Положительные героини Лескова – верные спутницы своих мужей, умеющие поддержать дух близкого человека преданной любовью и самоотверженной заботой. Так, во всё время пребывания опального протопопа в ссылке «честная протопопица Наталья Николаевна» находилась при нём неотлучно. За отсутствием средств обходилась без прислуги, взяла на себя непосильную ношу: «Её годы и её плохое здоровье этого не вынесли, и она заболела и слегла». Отец Савелий, оберегая жену, «осуждал её хлопотливость и заботливость». Сердобольная Наталья Николаевна продолжала свои труды, «сберегая покой мужа, ухаживала за ним»: «И Боже тебе помогай, а обо мне не думай». 
Героини большинства произведений Лескова нарисованы автором так, что, как правило, остаются на втором плане, однако значение их в повествовании далеко не второстепенно. Например, в формировании характеров героев-праведников Однодума и Фигуры – богатырей по физическому сложению и по духу – важнейшая роль принадлежит воспитавшим их матерям. Мать Александра Рыжова в рассказе «Однодум» – вдова, «простая, здравая, трезвомысленная русская женщина, с силою в теле, с отвагой в душе и с нежною способностью любить горячо и верно». Лесков пишет, что «она была из тех русских женщин, которая “в беде не сробеет, спасёт”» (VI, 212), цитируя строки гимна Н.А. Некрасова (1821–1878) во славу русской женщины «Есть женщины в русских селеньях…». Мать первая преподала своему Алексашке науку жизни, сообщила «живым примером строгое и трезвое настроение его здоровой душе, жившей в здоровом и сильном теле. Он был, как мать, умерен во всём и никогда не прибегал ни к чьей посторонней помощи». 
Мотив материнского воспитания уходит корнями в русский эпос. В былинах мать богатыря – первая его мудрая наставница и помощница. Распространённая нравственно-оценочная ситуация на богатырском пиру: «безумный похвастал молодой женой», а «умный похвастал матерью». 
Возвышенный образ матери в творчестве Лескова строится не только на фольклорной, но прежде всего на христианской основе. Приём художественной идеализации воплощается при помощи прозрачных перекличек с образом Богоматери. В Церкви сохраняется Предание о земной жизни Пресвятой Богородицы. «У нас все знают, – писал св. Игнатий Богоносец, – что Приснодевственная Матерь Божия исполнена благодати и всех добродетелей. Рассказывают, что Она в гонениях и бедах всегда бывала весела, в нуждах и нищете не огорчалась, на оскорбляющих Её не только не гневалась, но даже благодетельст¬вовала им, в благополучии кротка, к бедным милостива и помогала им как и чем могла, в благочестии – учительница, на всякое доброе дело наставница». 

«Чудесная», «предобрая», «пренепорочная» – именно такой ряд эпитетов представлен в рассказе праведнического цикла «Фигура»: «самое главное и драгоценнейшее – мати... мати моя – добродетельница!.. Чудесная у меня была мати – предобрая и пренепорочная – добром открытая и в добре повитая... До того милостива, что никого не могла огорчить, ни человека, ни животного...». Так, в праведничестве происходит пересечение земных и небесных сфер, человеческого и Божеского, сиюминутное сплавляется с вечным.
Даже краткие упоминания о «матушке» проникнуты у Лескова неизменной теплотой. Создаётся образ женщины-христианки, любящей, нежной, чуткой, радетельной. Так, в рассказе из своих детских воспоминаний «Зверь» (1883) писатель сообщает: «Отец мой <...> не обещал приехать домой даже к Рождеству Христову, а потому матушка собралась сама к нему съездить, чтобы не оставить его одиноким в этот прекрасный и радостный праздник». 
В повести «Дама и фефёла (из литературных воспоминаний)» (1894), написанной Лесковым за год до смерти, создан женский образ, представляющий синтез путей, указанных евангельскими Марфой и Марией. Это последнее произведение, изданное при жизни Лескова, дорогое для него: писатель тщательно перерабатывал текст, в котором много личного, автобиографического. 
В повести представлена антитеза «дама – фефёла». В «даме» Лесков воспроизвёл женский тип, который ранее обозначал выражением «кучер в юбке». В лице «фефёлы» писатель показал образец самоотверженного женского служения, беззаветной любви, умения «оставаться в тени», без всякого намёка на самолюбивые претензии. Простая деревенская Праша – это совершенная женщина, умеющая дать мужчине «покой при женственном равновесии». 
Простодушная, заботливая, преданная, она, забывая о себе, ухаживает за тяжело больным «литератором». После его смерти, получив небольшое пособие, Праша организует «своё дело» – прачечную, выходит замуж, рожает детей. Скромная неутомимая труженица умеет сочетать в себе и нежную женственность, и рассудительную хозяйственность, и самостоятельность. 
Лесков открывает перед героиней возможности саморазвития, самосовершенст¬вования. После того, как муж умер, а дети устроены, необразованная «фефёла», проведшая жизнь в неустанных заботах о ближних, приобщается к углублённой духовной жизни. Она находит успокоение в общении со стариком Авелем: ей «понравилось, что Авель говорит о небесном: как смотреть на “другую сторону жизни”». Героиня обретает цельность, внутреннюю гармонию, учится не бояться смерти, которая вскоре и настигает её, свершившую «всё земное». Писатель говорит об умиротворяющем, благотворном влиянии этой женщины, умевшей быть одинаково нужной, незаменимой не только для мужа и детей, но и для окружающих: «она была хороша для всех, ибо каждому могла подать сокровища своего благого сердца». 
Повесть о Марфе и Марии, которую Лесков намеревался написать «скоро и с любовью», осталась в наброске. Черновой автограф неоконченного произведения, действие которого происходит в Норвегии, имеет подзаголовок «Марфа и Мария». Тема евангельских сестёр переосмысливается Лесковым, звучит по-новому: «Мы уважаем Марию, которая научила нас, как надо себя понимать, но знаем, что Марии не пришлось бы всё это узнать и открыть нам, если бы её не вскормила своими заботами многопечальная Марфа, и за то мы считаем, что всё добро, которое нам открыла Мария, пришло к нам через Марфу, и без её трудов и забот не слыхать бы нам научений Марии». 
Таким образом, оппозиция между Марфой и Марией у Лескова снимается, один женский тип дополняется и уравновешивается другим. Марфа у писателя уже не просто «многозаботливая», но «многопечальная»: без её забот и печалей не открылась бы дверь в духовно сконцентрированную жизнь, олицетворённую Марией. В Новом Завете сказано, что Христос любил обеих: «Иисус же любил Марфу, и сестру её, и Лазаря» (Ин. 11: 5). Знаменательно, что женщины умолили Христа воскресить их брата Лазаря. И именно Марфе сказал Господь: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрёт вовек» (Ин. 11: 25–26).

 

Художник: М. Нестеров.

Средняя оценка: 3.05556
Проголосовало: 108