Цензурный комитет Николая I

14 апреля 1848 года в Российской империи был учреждён «Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений», на ближайшие 7 лет ставший настоящей инквизицией отечественной литературы и публицистики. А временами его деятельность превосходила сюжеты даже самых мрачных антиутопий.

Конечно, говорить о том, что создание пресловутого «Комитета», по имени своего первого главы получившего прозвище «Бутурлинский», означало введения цензуры в России, не приходится. Сие явление присутствовало в стране с незапамятных времён. 
Достаточно вспомнить, что учёного афонского монаха Максима Грека, позже канонизированного РПЦ, осудили по обвинению в «неправильном переводе» богословских книг на русский язык, за что и отправили в многолетнее заключение в монастырь со строжайшим уставом.
В том или ином виде цензурировались и светские книги, после того, как они достаточно широко стали появляться в Российской империи вместе с петровскими реформами. Другое дело, что тогда это ещё не стало достаточно чёткой и регламентированной системой, которая появилась в последние годы царствования Екатерины с организацией первых Цензурных комитетов. 
Императрице, по видимому, всё меньше правилась ситуация, когда о крамольных, по её мнению, произведениях, она узнавала лишь после личного и, обычно, случайного прочтения. Как, например, с повестью Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», после ознакомления с которой Екатерина в ужасе вскричала: «Да это же бунтовщик, похлеще Пугачёва!», тут же приказав арестовать автора и конфисковать тираж.
Так или иначе, XIX столетие «просвещённая» империя встретила уже с достаточно налаженным цензурным аппаратом. Последний «Цензурный устав» утверждён в 1828 году, уже при правлении Николая I.

Но вот прошли два десятилетия, и деятельность его же собственных чиновников на цензурной ниве самодержцу резко разонравилась. Европу в 1848 году захлестнула волна революционных движений, и император очень опасался, что она докатится и до России тоже.
Но дальше начинается то, что выглядит по крайней мере странно с точки зрения элементарного порядка государственного управления. В самом деле, если монарху (он же, фактически, единственный реальный законодатель и глава исполнительной власти) не нравится эффективность работы той или иной государственной структуры, последней обычно даются новые инструкции, при неспособности их выполнить назначается новое руководство. Ну и, в крайнем случае, неэффективная структура упраздняется полностью, вместо неё организуется новая, с устраивающими монарха людьми и новыми нормативами их деятельности.
Но император решил пойти другим путём. Формально не упраздняя и не реорганизуя цензурную вертикаль, он решил поставить над ней некий комитет, обладающий практически неограниченными полномочиями.
Первой такой структурой был не «Бутурлинский комитет», а его предтеча, созданный 9 марта 1848 года и возглавляемый морским министром князем Меньшиковым. Также туда входил, помимо прочих, и шеф Третьего отделения Его императорского величества (ЕИВ) канцелярии – то есть, фактически руководитель и куратор всех тогдашних спецслужб и жандармерии.
Но потом, видимо, царь не без основания решил не отвлекать серьёзных чиновников и основал новый цензурный комитет уже под началом Дмитрия Бутурлина.
Царское напутствие новоназначенным членам Комитета сводилось к тому, чтобы они читали все произведения отечественной литературы, доносили о нарушениях, а потом уже сам царь будет принимать меры к виновным.

«Бутурлинцы» показали себя весьма трудолюбивыми «читателями», за 8 лет своего существования (1848–1856 гг.) умудрившись просмотреть 10214 книг, 5573 номера журналов, 56112 номеров газет, 9116 литографированных записок, обобщив свою деятельность в 295 журнальных статьях и в ежегодных отчётах.
С учетом же того, что в Комитете было всего 6 полноправных членов, если разделить эти цифры на 7 лет, а потом на число цензоров, сей труд действительно выглядит воистину титаническим. В среднем за год каждому приходилось внимательно прочесть больше 250 книг (меньше полутора суток на книгу), 130 журналов, свыше 1300 газет (около 4 газет в день), потом написать на прочитанное записки-рецензии.
Структура со столь обширными полномочиями и колоссальным объёмом деятельности была «негласной», официально как бы и не существующей. Её запретительные вердикты оглашались в форме «высочайшего (царского) мнения» и, понятно, никакому обжалованию не подлежали.
Постоянный член Комитета и его последний глава М.А. Корф, в связи с этим заметил, что немаловажное значение имел сам статус Комитета: «...Комитет 2 апреля, будучи местом не гласным, не может принимать ни от кого никаких объяснений и его цензурные замечания падают на лица в виде Высочайшего неудовольствия, со всеми его последствиями, устраняющими уже и возможность всякого оправдания». Но он не видел в данной ситуации ничего дурного. «Бутурлинский комитет» чётко выполнял распоряжения правящей верхушки.

Но вот в 1849 году министр народного просвещения граф Уваров, обиженный постоянной мелочной опекой подчинённой ему официальной цензуры, вынужденной работать по спускаемым сверху циркулярам по каждой книге или журналу, подготовил для царя проект нового её Устава. Царь, кстати, поначалу его полностью одобрил.
Но тут воспротивились «бутурлинцы». Оказывается, сей проект был бы «слишком притеснительный для печати». Эта оценка исходила в том числе от члена Комитета Анненкова, который без малейшей стыдливости говорил в беседе с одним знакомым: «Скажите мне, зачем они (писатели) тратят время на литературу? Ведь мы положили ничего не пропускать, из-за чего же им биться?»
Тут уж возмутился Уваров, направив императору доклад с защитой своей позиции. Но Николай резко отчитал своего министра, а затем и вовсе его уволил. При том, что Уваров возглавлял Министерство просвещения больше 16 лет. 

За время работы Бутурлинского комитета были достигнуты просто гигантские результаты. Так, по ироничному замечанию современника, «число выпущенных в 1852 году книг было меньше, чем число самих цензоров». Кадры последних тоже систематически «оглуплялись» путём замены прежних сотрудников, обычно с университетским образованием, на туповатых служак, часто из числа бывших военных.
Так, Московским учебным округом и Цензурным Комитетом в 1849–1855 гг. заведовал В.А. Назимов, «человек добрый, простой, необразованный. Чтение каких бы то ни было книг он не считал полезным и приятным занятием».
«Бутурлинцы» взялись «искоренять крамолу» с таким задором, что даже шеф Жандармского корпуса Дубельт не без иронии замечал: «В Англии нет цензуры, или есть самая слабая, в Бельгии – тоже, а там никто не думает свергать с престола королей».
Но Николай, по всей видимости, до сих пор не отошедший от страха перед повторением событий на Сенатской площади в декабре 1825 года, предпочитал «закручивать гайки». В результате отправили в ссылку Салтыкова-Щедрина и Тургенева, запретили печатать отдельные сочинения Гоголя и Островского, вынудили на время перестать заниматься литературным творчеством Владимира Даля, практически полностью исключили появление в периодике сколь-нибудь правдивых новостей о происходящем в Европе. 

Впрочем, несмотря на все старания, цензурные ухищрения отнюдь не помогли Николаевской эпохе справиться с нарастающим кризисом, апофеозом которого стало поражение в Крымской войне 1854-56 годов. А Цензурный Комитет, которым тогда руководил барон Корф, ненадолго пережил своего заказчика, будучи упразднён спустя пару месяцев после смерти Николая I, в начале 1855 года. 
Формально – из-за того, что «Комитет выполнил свою задачу», как гласила докладная записка Корфа новому императору. А по существу – потому что после Крымской катастрофы в стране наступали времена новых реформ.