Смутные дни

Глава из романа «За чертой».

Выглядывая свою добычу, высоко в небе парит коршун. Его быстрая несоразмерно большая тень скользит по земле. Я стараюсь проследить за её бегом, но она теряется в зарослях терновника. Когда с новым кругом тень хищника вдруг мелькнёт во дворе, – всё живое в нём затихает, куры, сгорбившись, бегут под навес, индюки беспокойно «пулькают» и лишь крохотные ласточки бесстрашно взмывают навстречу врагу.
Жека приехал неожиданно скоро.
– Я уже тут… – пробасил в телефоне его хрипловатый голос.
– Где «тут»?
– У тебя под окном… Переплывай – увидишь…
Такое у нас впервые. Обычно, чтоб не нарваться на стерегущие нас засады, встречаемся в далёких глухих местах, а тут подъехал к самой границе…
Едва ступив на другой берег, напарываюсь на стоящий в зелёнке украинский УАЗ. «СБУ Украины» – начертано на боку белой краской. Я замираю на месте. Оглядываюсь на реку. «Нет, не успеют взять – прыгну в воду… Нужно предупредить Жеку…» – думаю в лихорадке. 
Едва потянулся за пазуху, чтоб вытащить телефон, дверь УАЗа отворилась и на землю вывалилась Жекина туша.
– Ты там это… не шмальни с перепуга, – скалится он.
– Предупреждать надо… – переводя дыхание, говорю я.
– Ага, как жа, на весь эфир раструбить на чём я еду!.. Свежачок. О ней никто ещё и не знает…
– Трофей?
– Подарок… Как тележёнка?!! – поглаживая дверь, Жека с гордостью смотрит на своё приобретение. – Сегодня с Бэтменом на Должанке прикупили у укров. Драпали в Россию, даже ключи забыли в замке. Поначалу я её сам боялся, а потом за руль сел – как родная! Пока до тебя ехал, – засветил все укровские «секреты». На одном даже «честь» отдали! Во как! Сейчас нам до самой Станицы зелёный свет, – лишь бы своим в прицел не попасть…
– Свои уже за Донцом…
– А Чегевара?! Жахнет и не перекрестится…
– Потом глянет, кого замочил – жалеть будет…
– Это если после РПГ останется на что глянуть… Погорюет тогда чуток. На войне не принято долго горевать, – смеётся Жека. – Ну так что, поехали за сынякой?
– Сыняка уже дома. Кудин там. За Кудином едем…
Жека выруливает на полевую дорогу, во весь газ несётся меж сгоревших хлебных полей. На весь белый свет костерит Носача:
– Вот же зараза, Носач… – уворачиваясь от колдобин, рычит он. – Ничего ведь не сказал за Кудина…
– Может, он его за Донец отправил… – робко заступаюсь за Носача.
Но Жека не принимает никаких доводов.
– Отправил – сказал бы… А то – ни полслова…
– Он и за сыняку моего не сказал тебе ничего. Может не до того…
– Может… – наконец согласился он.
Клубы чёрного дыма нависли над Макаровым и Станицей. Сквозь расползающуюся серую мглу на нас равнодушно смотрело кровавое солнце.
– Укропы по обе стороны дороги лес подожгли… – догадался Жека. – Чегевару выкуривают от шоссе, чтоб не шмальнул из зелёнки. Догорит – будут в Станице… А пока они барыши делят.
– Какие барыши?
– А ты не знаешь?! Беженцы на Россию драпали, а укры блоками на Деркуле все мосты перекрыли… Там сейчас оставленных машин скопилось – тысчи. Пока нацики не поделят их, можно спокойно ехать.

После обстрелов, которые на протяжении месяца вели ВСУ по Макарову и Станице, весь фасад больницы был разбит, на северной стороне не осталось ни одного целого окна. По усыпанным битым кирпичом, бетоном и осколками стекол ступеням поднимаемся наверх. Там, где должна была быть дверь, зиял тёмный проход, над которым, покачиваясь на ветру, слабо поскрипывала оторванная с одного края больничная вывеска. В полумраке взбегаем по внутренней лестнице. Операционная с южной стороны, поэтому не пострадала.
Хирург Максимыч, которого я видел однажды в разбомбленной Кондрашовке, мыл у рукомойника руки. На секунду он оглянулся на нас, но ничего не сказав, продолжил своё дело. Людка Бармалеиха стояла, прислонившись к подоконнику. Увидев нас, устало стащила с головы белую косынку и маску с лица, но тоже ничего не сказала. Кудина уже сняли с операционного стола и положили на каталку. До подбородка он был укрыт запачканной кровью простынёй. На лице его не было никаких признаков жизни, щёки и уши, казалось, светились восковым мёртвым светом, разгладились, исчезли лучинки у глаз, не кривились в привычной усмешке побелевшие губы, строго сжаты, как у покойника. Но то, что он не был накрыт простынёй полностью, давало надежду, что жив.
– Жив? – тихо спросил Людку.
Та молча кивнула.
– Кудин… – позвал я.
Лицо Кудина осталось безмолвно прежним. Ни один мускул не шевельнулся на нём.
– Кудин, братуха!.. – загудел Жека.
– Он вас не слышит, – сказала Людка и отвернулась к окну.
– Зачем приехали? – вытирая застиранным полотенцем руки, строго спросил хирург. – Я ж Носачу сказал, что трогать его нельзя…
«Носач специально за Кудина ничего не сказал, – догадался я. – Чтоб мы не попёрлись за ним…»
– А что нам Носач?!. – с вызовом произнёс Жека. – Сейчас грузим и на Луганск… Потом в Россию… Там госпиталь…
– Госпиталь – хорошо… У нас даже света нет… – неожиданно согласился Максимыч.
– Какие у него шансы? – всё ещё колебался я.
– Ну…Операцию выдержал… Скажем пятьдесят один на сорок девять в его пользу.
– Умеешь, Максимыч, обнадёжить… – хмыкнул Жека. – Прям по процентам всё разложил… 
– Тогда мы его везём! – ободрено говорю я.
– Куда? На кладбище?
– Но вы же сказали…
– Вы его не довезёте, – не оборачиваясь, тихо сказала Людка.
– Я сказал, что если его не трогать… хотя бы недельку… – сказал хирург. – Тогда есть шансы… Сейчас вы его даже до машины не донесёте… Ну, может, один к ста…
– Кудин что-нибудь говорил? – спросил Жека.
– Нет, ничего, – ответил Максимыч. – Отдельные фразы… Бредил…
– Натаху звал, – сказала Людка, и губы её дрогнули.
– «Деркул… Полая вода…» – добавил хирург. 
Он не договорил, подошёл к окну, – от Макарова всё явственней нарастал гул приближающейся техники. Наконец, задрожали стены операционной – рядом по шоссе к Станице Луганской шла украинская бронетехника.
– Вы хоть бы сами отсюда выбрались… – не оборачиваясь, произнёс хирург. 
Метрах в трёстах от больницы из заброшенного парка хлопнул «шмель» и почти сразу раздался взрыв.
– Есть! – вскрикнул Жека. – Чегевара… 
Мы подбежали к окну, но за высокими тополями, кроме поднимавшегося чёрного дыма, не было ничего видно. Спешно затукали «Утёсы».
– Ага, хрен вы его там возьмёте! Он уже на Качеване… – злорадно прокомментировал Жека.
– Ну, что вы тут топчетесь?!. – нервно вскрикнула Людка. – Уходите же!
Жека метнулся к Кудину. Оглянулся на меня.
– Что? Атаман?.. – ждёт моего решения.
Я посмотрел на Людку, инстинктивно ожидая её поддержки, но та, отведя взгляд, смотрела под ноги. 
– Атаман?.. – вновь повторил Жека.
Я осторожно обнимаю Кудина, чуть слышно шепчу ему на ухо:
– Кудин, братушка, мы за тобой вернёмся…
Мне показалось, что Кудин слышит всю мою ложь, и тогда, от стыда и бессилия что-нибудь изменить, я чуть не заплакал.
– Сань, валим… – тронул меня за плечо Жека.
– Люд, присмотри за ним… – попросил я.
– Мог бы и не говорить… – не скрывая обиды, сказала она.

По тёмным пролётам, перепрыгивая через три ступеньки, бежим вниз. На больничный двор пока никто не заехал, – рёв моторов уже в Станице.
Ухватившись за руль, Жека остекленевшим взглядом смотрит в пространство, молчит.
– Ну? Жек?.. Поехали?.. – охрипшим голосом говорю я.
Жека завёл мотор.
– В лес?..
– Какой лес… Лес горит… – наконец, осознанно произнёс он. – Первая колонна уже в Станице, старый мост отрезан… – сам с собой рассуждает Жека. – Пока не подошла вторая колонна, рыбхозовская трасса на новый мост свободна… Выскочим у «Игоря»…
– А если занят перекрёсток?..
– Внаглянку… Что нам ещё остаётся…
На полном ходу пересекаем трассу. Перекрёсток свободен! Скосив глаза, я успеваю заметить, как, справа от нас, догорает взорванный Чегеварой БТР. Несёмся по непривычно пустой дороге к новому мосту. Дым от лесных пожаров заволок знакомые ориентиры, скрывает высокий правый берег Донца, на котором стоит памятник князю Игорю. На какое-то время памятник вырывался из окутавшей его серой пелены, и тогда казалось, что князь Игорь и воинство его плывут в задымлённых небесах. Мы уже где-то рядом с рекой. Ещё три-четыре минуты, – и мы на мосту, нас уже не догнать.
«А ведь мы могли его вывезти…» – вспоминаю восковое лицо Кудина, и, оглядываясь назад, с тоской думаю я.
– Долбанный айболит!.. – словно угадывая мои мысли и кляня Максимыча, орёт Жека. – Это он нам паморки забил!..
Вдруг дорога под нами вздрогнула, машину подкинуло, и Жека, едва удерживая руль, ударил по тормозам. Впереди, под «Князем Игорем», взметнулся огненный шар, прогрохотал взрыв.
Съехав на обочину, Жека нервно захохотал.
– Жека, что?.. Что?!. – закричал я.
– Наши мост подорвали. Всё… – отрубили… – наконец произнёс он и заглушил мотор.
Некоторое время мы тупо смотрим на задымлённую гору за Донцом. Нам отчётливо слышны и гул подходящей второй колонны, и беспорядочная стрельба у старого моста. Вдруг в самый верх лобового стекла ударила пуля, и мы инстинктивно клюнули головами вниз.
– Наши?.. – изумлённо произнёс я.
– Ну, а то чьи ж… – заводя матор, прорычал Жека. – Наши… Сидит там под Игорем какой-нибудь наш Пластун и пристреливает СВДешку…
– Позвонить Носачу?..
– Ага, позвони… Пока будешь звонить, пока Носач передаст, этот «ворошиловский стрелок» нас, как зайку в тире пришьёт… Хорошо хоть не успели ближе подъехать, а то б жахнули из РПГ и «прощай, мама»…
Развернув машину, Жека понёсся в обратную сторону.
– Куда?..
Жека не то промычал, ни то простонал в ответ что-то нечленораздельное, и я догадался, что он ещё и сам толком не знает «куда».
– Понятно… – стараясь казаться спокойным, говорю я.
– Сейчас свернём на рыбхозные топи… Если успеем… Хрен нас кто там возьмёт!.. – сам себе шепчет он. – На Болотное, Сизое… Если успеем…
«Хочет прорваться к устью Деркула… – догадался я. – Значит, за тем поворотом уходим направо…»

Но едва лишь мы выехали из поворота, как увидели идущий навстречу украинский БТР, который уже отрезал нам съезд на рыбхозовские топи.
– Поздно… Вторая колонна… – в предчувствии чего-то страшного у меня немеют щёки и перехватывает дыхание. – Разворачивай!..
– Сейчас только дёрнемся, – он из нас дуршлаг сделает… – шепчет Жека, и продолжает ехать навстречу БТРу.
– На прорыв?..
Жека неотрывно смотрит на приближающийся БТР, молчит.
Я нагнулся к стоящему между ног автомату, снял с предохранителя, но Жека отрицательно качнул головой.
БТР остановился, и сидящий на броне офицер взмахом ладони приказал нам стать. Жека притормозил, и когда мы поравнялись, неожиданно высунул из окна руку, и уверенным взмахом приказал следовать за нами. Мне даже показалось, что он по-свойски подмигнул офицеру. Сидящие на броне люди недоумённо переглянулись, и я успел увидеть, как офицер отдал какую-то команду. Быть может, надпись на нашей машине и уверенный Жекин жест ввели их в замешательство.
– Жека, они развернулись, идут за нами… – шепчу я.
Он молча кивнул.
– Нахрена ты ему махнул?..
– А ты хотел, чтоб я ему «болт» показал?..
– Жми, Жека!.. Жми!..
– Спокуха, спокуха, не дёргаться… – кажется, сам себе шепчет он.
Жека не торопясь съехал на рыбхозовскую песчаную дорогу и, чтоб не вызвать лишнего подозрения, даже притормозил, поджидая идущий за нами БТР, и снова махнул рукой. Неспешно мы дальше и дальше уходили от трассы, на которой всё нарастал гул подходившей техники. Дорога убегала в низину. Берёзовые колки сменили осиновые рощицы, и вдруг резко запахло ольхой и болотом.
– Жека, они ускоряются… Старший говорит что-то в рацию… – глядя в зеркало заднего вида, сообщаю я.
– Ещё чуть, самую малость… – ободряюще шепчет Жека и вновь машет рукой нашим преследователям.
Вот под колёсами зачавкала болотная жижа, погружаясь в неё, дорога всё чаще петляла меж зарослей ольхи, и на БТРе начали терять нас из вида.
– А теперь прибавим! – орёт Жека, и в глазах его загорается злорадный обнадёживающий огонь.
Что есть силы он давит на газ, и я, не успев ухватиться за поручни, несколько раз к ряду бьюсь головой в потолок. Дорога то выскакивала на зыбкую сушу, то вновь погружалась в тёмную, настоянную на бурых ольховых корнях жижу, и Жека, по одним лишь ему известным приметам, находил её под водой.
На БТРе всё уже поняли; вслед нам, не умолкая, тукает пулемёт, и, срезанные пулями макушки ольхи шлёпают перед нами в воду.
– Поздно, бабушка, о нужде вспомнила!.. – хищно скалится Жека.
Я слышу, как справа от нас нарастает рёв приближающегося БТРа, уже где-то рядом трещат сломанные деревья, с плеском разлетается вода.
– Жека!.. – кричу я. – Они срезают дорогу, идут наперерез…
Но Жекины губы кривятся в усмешке.
– Хорошо!.. Сейчас врюхаются!.. – со спокойной уверенностью произносит он. – Ну-ка, поддайте ещё!..

Я слышу сильный всплеск, рёв мотора сменило странное утробное рычание, но и оно скоро смолкло. Сквозь просвет меж деревьев я успеваю увидеть, как стальная машина медленно погружается в трясину, и люди, ещё минуту назад наводившие на меня животный страх и пытавшиеся убить нас, сейчас барахтаются в чёрной жиже, и неожиданно вызывают к себе сострадание.
– Выплывут?.. – произношу я и тут же понимаю, насколько нелеп и глуп мой вопрос.
– Что, может, поможем?.. – смеётся Жека.
Некоторое время едем молча.
– Выплывут, – уверенно говорит Жека. – Проверено – … не тонет.
– Самим бы не утонуть… – озираясь по сторонам, говорю я.
Жека лишь усмехнулся. 
– Мы куда сейчас?
– Ероху с Сизого знаешь?..
С атаманом Ерохиным с хутора Сизого я познакомился у Носача лет пятнадцать назад, с тех пор встречались с ним не единожды и на казачьих Кругах, и в луганской мастерской моего отца, где обсуждались многие проекты исторических памятников. Так, место для «Князя Игоря» первым предложил атаман Ерохин. 
– Остановимся у Ерохи, а там решим… Если не удастся машинёнку перегнать через Деркул, – у Ерохи оставим. Он в своих дебрях её так прихоронит – ни один спутник её не увидит.
– Откуда ты знаешь эту гиблую дорогу? – спрашиваю я.
– Так это… Мы ж с Ерохой в девяностых тут контрабанду перегоняли… – неожиданно признался Жека. – Водку, сигареты перекидывали российским барыгам… Эти места ни один Блажеёнок не контролировал… 
– Какие интересные подробности открываются в лихую годину, – взглянув на Жеку, усмехаюсь я.
– А ты думаешь, как мы тогда выживали с Людкой?.. На одних мётлах и корзинках?.. 
Ещё полчаса езды, и ольховые колки, дававшие хоть какие-то призрачные ориентиры дороги, наконец, закончились. УАЗ, валя перед собой камыши, всё труднее пробивался вперёд. Несколько раз, сворачивая влево, Жека пытался вырваться на сушу, но каждый раз, наталкиваясь на непроходимые буреломы, возвращался на прежний курс.
– Ну что, контрабандист Сусанин, выберемся мы из этого болота? – задаю назревший вопрос.
Жека прокряхтел, но ничего не ответил. 
– Ты и контрабанду гонял таким вот макаром?..
– Когда это было… Тут всё поменялось… – оправдывается Жека. – Где-то слева был выезд…
– Может, мы его проскочили?
 Жека не отвечает, сосредоточенно смотрит вперёд.
– Вот! Здесь!.. – сворачивая у кривой, распластавшейся у воды вербы, радостно заорал он.
 Поначалу действительно пошла отмель, машина ускорила ход, но, не пройдя и двадцати метров, резко клюнула носом в воду, стала.
– Давай, ласточка, давай!.. – пытаясь сдать назад, упрашивает машину Жека. – Ещё чуть. Ещё…
Но чем больше он раскачивал её взад и вперед, чем сильнее давил на газ, тем глубже она погружалась в ил.
«Похоже, в этом болоте сегодня утонет не один только украинский БТР…» – начинаю догадываться я, но, чтоб не огорчать Жеку, не спешу озвучивать эти пораженческие мысли.
– Ну, ласточка, ну… – уговаривает Жека машину.
«Ласточка» глубже клюнула носом. Свечи залило чёрной взбаламученной жижей, и мотор заглох.
– У, шарабан укропский… – хлопнув кулаком по рулю, в сердцах прорычал Жека.
Ступив в грязную воду, осмотрелся.
– Нет, не здесь… – сокрушённо выдохнул он. – И верба такая ж кривая… Не здесь… Там, где бэтэр укропский тонул, влево ещё одна дорожка отходила… Нужно б было по ней…
– Вовремя вспомнил…
– Верная мысля приходит опосля…
Не тая своего презрения, Жека плюнул на капот машины.
– Как пришла, так и ушла, – нарочито бодро произнёс он, но, подумав, добавил: – Бэтмен ввалит сегодня…
Озадаченный, я всё ещё оставался сидеть в машине.
– Подай автомат, – просит Жека. – И там в бардачке…
Из бардачка достаю два скрученных изолентой магазина и гранату РДГ-5. 
– Гранату оставь себе… – забирая магазины, говорит Жека.
Пока прячу гранату в нагрудном кармане, выслушиваю его бурчание:
– Ты и на предохранитель не ставил?! Ну… атаман…
На «атаман» Жека нажал особенно ядовито, чтоб подчеркнуть свою едкость, но я сделал вид, что его не услышал.
– Кроссовки сними – потеряешь… – уже примиряюще, советует он. – А носки оставь, чтоб ноги не поколоть.
– Куда хоть идти, знаешь? – спрашиваю угрюмо.
– Туда… – взмахнув перед собою рукой, не очень твёрдо произнёс он.
– Понятно… – тоже не особо прячу свою язвительность.

Около часа, разгребая перед собой камыши, ориентируясь на солнце, идём на восток. Наконец, вышли на мель, и впереди завиднелась, поросшая березняком и ольхою, суша. 
– Ну вот! – обернувшись, торжественно проговорил Жека. – Справа Болотное, прямо – Сизое… Считай дошли!
Жека ускорил шаг, и я едва поспевал за ним. Вдруг в правом колене хрустнуло, запекло, в глазах потемнело, и меня повело в сторону.
– Жека… – преодолевая боль, окликнул охрипшим чужим голосом.
Тот оглянулся.
– Не спеши…
– Ты чего?
– Ничего… – оседая на больную ногу, медленно продвигаюсь вперёд. – Не лети… Успеем…
– Опять?.. – зная о моей давней травме, морщится Жека, словно не у меня, а у него самого раздроблен коленный сустав.
Мне тяжело говорить, и я не ответил.
– Давай отдохнём, – выйдя на усыпанную полусгнившим валежником сушу и подавая мне руку, предлагает Жека.
– Пойдём… – тяжело выдохнув, чуть слышно просипел я. – Если остановлюсь – хана… Нужно двигаться… Не быстро…
– Берись за плечо.
Отрицательно мотаю головой.
– Палку…
Жека наваливается на сухую берёзку, выворачивает её с корнем.
– Палку, а не оглоблю…
От боли я задыхаюсь, и меня начинает тошнить.
– Вот, по росту тебе отломал… – подаёт Жека палку. – Дай гляну… – трогает руками моё колено.
– Чё там глядеть… У Людки своей глядеть будешь…
– Мда… – покачивая головой, мычит Жека. – Я тебя вытащу… – обещает он и успокаивает: – Тут немного осталось…
– Пошли… – опираясь на палку, и воротом рубахи утирая выедающий глаза пот, первым ступаю вперёд. – Вытаскиватель… Сам кого хошь вытащу…
– Давай-давай, только не лети шибко, а то потеряюсь… – уходя вперёд, язвит Жека.
Через пару сотен метров, мы снова упёрлись в болото.
– Стой здесь, я сейчас влево гляну… – говорит Жека.
Через пять минут он вернулся.
– Нет, не сюда… Туда… – неопределённо взмахнув рукой, пошёл вправо.
Я захромал вслед за ним. Через несколько минут, вернувшись, он вышел навстречу, мотнул головой.
– Куда теперь?.. – тяжело дыша, спросил я.
– Туда… – глядя на болото, виновато выдохнул он.
Наконец, мы вылезли из болота и около получаса шли по песчаным, поросшим островками краснотала, кучугурам.
– Ну, где твоё Сизое? – нетерпеливо спрашивал я.
Похоже, Жека и сам уж не знал, куда мы выбрели, поэтому, озираясь округ, молча кряхтел. Мы пересекли березняки, растущие вперемешку с редкой сосной, упёрлись в заросшую тополями и вербами низину. От боли меня тошнило, но я хорошо знал: останавливаться нельзя – будет хуже.
– Стой тут, я сбегаю, гляну. Вдруг снова болото… – глядя в низину, сказал он.
Оставив меня, Жека сбегает в падину, и уже через минуту я слышу его радостный крик:
– Саня – Донец! К Донцу вышли!.. 
Продираясь сквозь густые заросли, выхожу к реке. Жека уже подкатил к воде сухой ствол тополя, готовит переправу. Донец в этом месте широк и быстр.
– Хочешь меня утопить? Я не переплыву… – падая на песок, с трудом выдыхаю слова.
– А нахрена тебе плыть? Место угадываешь? – не отрываясь от работы, смеётся Жека. – Вон Новокиевка на той стороне… Тут до устья Деркула раз плюнуть, а там Россия…

Всматриваюсь в противоположный берег, – из зелени садов грибными шляпками выглядывают крытые замшелой от времени черепицей крыши редких домов. Там застыла тревожная тишина.
Распластавшись, я лежу на речном песке, смотрю неотрывно в небо, где, преображаясь, мирно плывут быстрые облака. В их очертании я, как в детстве, нахожу то дивных животных, то чудные, неведомые раньше пейзажи. А на северо-западе всё ещё угрюмо висит неподвижный серовато-бурый полог дыма. Жека в стороне перетряхивает свою одежду, и я слышу его бормотание:
– Да где же она, зараза?.. 
– Граната у меня, – говорю я.
– Да не граната…
У меня нет сил выяснять, что он ищет.
– Есть!.. – наконец радостно кричит он.
Я по-прежнему смотрю вдаль, туда, где за быстрым течением Донца белеет изрытая ериками гора. Где-то там, под Новокиевкой, в 1920 году сразила красноармейская пуля моего прадеда Тихона, и остался он лежать в этой чужой земле. Без отпевания и креста, под обстрелом в спешке прикопали его где-то под теми буграми, с тем, чтоб, когда возвернутся после отступа, перенести на родные могилки, положить рядом с матерью и дедами. Да не возвернулись. А те, кто и пришёл через годы, уже не могли в точности указать упокоившее его место.
Когда-то я привозил сюда деда Орла, которому довелось хоронить Тихона. Долго бродил тот в задумчивости меж молодой порослью шиповника и маслины, но так и не отыскал могилку.
– Где-то тут… – обведя широким жестом долину, произнёс он. – Под горой…
– Что ж, никаких примет нет? – спросил я.
– Примета… Приметил, конечно… Камушек ему в головах положил…
Смотрю округ, – куда ни глянь – камушки.
– Легко помер, – успокаивает Орёл и в подтверждение своих слов добавляет: – Как его пулечка щелканула, вытянулся и не взбрыкнул даже…
Лёгкий ветерок курчавит волну на Донце, ровным негромким шелестом перешёптываются листья на тополях, быстрая скользит по горе тень тучи. Крещусь тяжёлой непослушной рукой, шепчу чуть слышно:
– Упокой, Господи, раба Твоего…
Подойдя и склонившись надо мной, Жека заслоняет собой далёкую гору.
– Ты чего?.. – спрашивает обеспокоенно.
– Прадед мой где-то под теми буграми зарыт, – киваю в сторону Новокиевки.
– Ах, вон чего… А я думал…
Жека не договорил, и о чём он думал, я так и не узнал.
– Мои тоже невесть, где лежат… – поразмыслив, произнёс он. – Бывало, пойдём с мамкой убирать могилки, а там, в основном, лишь бабки-прабабки… Казаков по всей земле разбросало… Может, и меня завтра жахнет, а до Нижнего уже не добраться…
– Ладно… – как бы подытоживая свои раздумья, произнёс он. – Ты тут пока пращура отпевал, я свои карманы перетряхнул – интересный пакетик нашёл – ампулку со шприцом…
 Зажав в своих неуклюжих корявых пальцах маленькую ампулку, Жека неумело наполнил шприц.
– Бэтмен на случай ранения выдавал, – пояснил он. – У тебя как раз этот случай… 
– Что это?
– Цианистый калий… Чтоб не мучился… – кривится в улыбке.
– А-а, ну тогда давай…
– Повернись…
– Я сам…
– Ну, давай сам...
Усевшись на сырой песок, не раздумывая, одним махом через штанину вонзаю иглу в бедро повыше колена.
– Да ты прямь доктор! – восхищённо говорит Жека. – Я бы так не сумел…
– Припечёт – сумеешь…
Жека спустил бревно в воду, на высоко торчащий из воды сук, сделав на ремне по кнутовому петли, закрепил автомат.
– Ну?.. – оглянувшись, спросил он. – Уже подскочил?..
– Занемела… Стою, как на протезе, но почти не болит…
– Вот! – радостно орёт Жека. – я ж говорил!.. Сейчас, как сайгак, поскачешь, хрен тебя и танком догонишь… Ну, до связи… – оттолкнув бревно и вместе с ним удаляясь от берега, прокричал он. – Вперёд за «люлями» от Бэтмена…
Я наблюдал, как быстрое течение уносит его дальше и дальше. Держась одной рукой за бревно и загребая другой, он преодолел стремнину реки. Уже на середине Донца оглянулся и прокричал:
– Саня, ты тут долго не околачивайся… Иди… Укол три часа действует… У тебя три часа…
«Три часа… Куда я дойду за три часа?.. Если перейти Деркул и идти строго на север, то километров через двадцать будет мой дом… Нет, даже с этим уколом за три часа я не одолею такой путь…» – опираясь на Жекину палку и хромая по крайней к Деркулу просеке, которая ведёт к железнодорожному мосту, думаю я и умозрительно выстраиваю свой маршрут. Где-то на половине пути будет Святая Криница – родники, бьющие из-под древнего дуба. Об этой Кринице с давних времён ходит в народе красивая легенда, в которой повествуется о том, как пять сотен лет назад казаки, знавшие за собой большие грехи, с тем чтоб их замолить, ходили в Святую землю. Дошли они до Мамврийского дуба – места, где когда-то Аврааму являлся Господь, чтоб наставлять его на праведный путь. Приобщаясь к Богу, долго молились они у этого дуба, просили прощения за свои злодеяния. А в память о своём паломничестве, взяли казаки из-под Священного дуба жёлудь, и, вернувшись в родные края, посадили его. И как только пошёл в рост сын Мамврийского дуба, – забил из-под него источник, вода которого исцеляла, как от телесных, так и от душевых хворей. Здесь редко бывает пусто, кто-то с хутора да приедет. «С ними и доберусь…» – утешал я себя надеждой.
Вот он и мост. Его давно никто не охраняет. Небольшая будка-караулка, где когда-то ютились сторожа, разобрана до основания. Ступаю на старый помост, – гулко разносятся округ мои одинокие шаги. Далеко, вглубь России, уходят ржавые рельсы. Когда-то по ним один за другим с Миллерово на Луганск и обратно шли поезда, до Ольховой ходила местная «Муха»… Сейчас все станции и казармы разъездов на всём протяжении пути разобраны, меж шпал тянется в рост молодой лес. С моста я смотрю вниз, на золотистую гладь воды, отражающей нависший над нею лес; тяжёлые облака упрямо плывут против течения. В чистой, просматривающейся до дна воде видны косяки рыб. Мелкая труха с помоста падает в воду, и к ней, ожидая добычу, метнулась стая небольших голавлей. Поняв обман, неспешно отходят в сторону. Остановившись и перегнувшись через перила, некоторое время наблюдаю за ними. Вдруг граната выскальзывает из моего кармана. Я пытаюсь её поймать, но успеваю лишь коснуться кончиками пальцев. Глухо булькнув, она, распугав рыбьи косяки, уходит под воду. Когда расплылись круги, я некоторое время вижу её, лежащую на дне, но скоро её заносит плывущим песком.
– Как пришла, так и ушла… – Жекиными словами говорю я и перестаю жалеть о потере.
Тихо, только ветер подвывает в железных проёмах, да где-то далеко, у станции Ольховой, гудят чужие танки.
У Криницы, чуть выше дуба, застряла в сыпучих песках «копейка». Несколько подвыпивших мужиков, браня друг друга последними словами, пытались вытолкать её на дорогу.
– Ну и какая… сюда заехала?..
– Ты ж… сам сюда направлял!..
– За рулём должен был сидеть я…
«Это не наши – митякинцы…» – догадываюсь я и, склонившись к роднику, долго пью холодную, настоенную на дубовых корнях воду.
– Мужик, помоги толкнуть… – окликают меня.
У меня нет сил даже поднять к ним голову.
– Не цепляйся к нему. Видишь – контуженный… Сами выпхаем…

С рёвом машина выкарабкалась из песков на прочную дорогу, проурчала за соснами, и скоро стало необычайно тихо. Обессиленный, прислоняюсь к комлю дуба, закрываю глаза. Сон уже смаривает меня, и я ясно вижу операционную, Людку, стоящую у окна, хирурга Максимыча, склонившегося у рукомойника, и Кудина с его мёртвым восковым лицом. Вздрагиваю всем телом, морщусь от возвращающейся боли в колене и долго не могу сообразить, кто я и зачем здесь. Посторонние голоса возвращают меня в сознание. Я вижу, как по лесной тропинке от хутора Маноцкого идут со своими бидончиками высокий худощавый старик и маленькая полная старушонка. Прежде чем склониться к роднику, старуха поклонилась иконе Параскевы Пятницы, пропела:
«Великомученица Параскева, моли Бога о нас».
Затем несколько раз спешно перекрестилась и поклонилась стоящему у дуба кресту, мотнув головой, туже завязала косынку, чтоб та не спадала ей на глаза. Её старик, подойдя ко мне, и склоняя на бок голову, некоторое время с любопытством рассматривал меня.
– Откуда? – по-хозяйски, строго спросил он.
– Оттуда… – улыбнувшись, киваю в сторону Украины.
– А документ какой есть?
– А ты, дед, начальник таможни?
– Начальников без меня хватает… – смутившись, произнёс он. – Время, видишь, какое…
– Нет, дед, документа, – спалил ты меня…
– Плохо… – вздохнул старик, и было непонятно – плохо, что нет документа, или то, что я «спалился» на этом.
– Отчего ж плохо?
– «Без бумажки ты какашка, лишь с бумажкой – человек», – продекламировал он старую истину. – Беженец?
– Беженец, – не стал отрицать я.
– Наши вчерась тоже прибегли. Дочка с зятем… – делится старик своими бедами. – Детей похватали и в чём были – сюда… Бросили в Станице и дом, и всё нажитое… Всё прахом пойдёт… Мосты через Деркул блоками завалили, – машину на той стороне бросили… Как думаешь, заберут машину?..
Я не ответил.
– Заберут… – махнул рукою старик. – Наживали-наживали и всё прахом…
– Ехали б на Луганск, – туда ближе… – говорю я. – Вчера проезд был свободен.
– Ближчее, чтоб дальшим не стало… – с назиданием произносит старик. – Кто знает, какая там власть сёдни в Луганске том… Призовут на войну зятя, а там и убить могут…
– Могут… – соглашаюсь я. – На то и война…
– Как думаешь, не удержут Луганск? – спросил старик и, не дожидаясь моих слов, сам ответил на свой вопрос. – Не удержут. Кому там держать… 
Тут же, уже осуждая невесть кого, добавил:
– Драпают, кто куда…
Я промолчал.
– Хватит языком лязгать!.. – набрав воду, строго сказала старуха. – Пошли! – приказала она.
Не прощаясь, старик послушно засеменил к ней.
– Ты что ему докладаешь?..
– Да я разе чего сказал?.. – оправдывается старик.
– Лязгаешь языком… Ты знаешь его?.. Можа он… – слышу отдаляющийся голос старухи, и уже не могу разобрать слов старика.
День катился к закату. За высокими деревьями Маноцкой левады уже не видать предвечернего солнца. Какой-то безумный сон всё больше овладевал моими мыслями, моим ослабевшим сознанием. Бескровное прозрачно-восковое лицо Кудина неотступно смотрит на меня его слепыми глазами, и мне некуда укрыться от этого мёртвого взгляда. На какой-то миг я вижу себя с поднебесной высоты, жалкого, беспомощного, одинокого и совершенно потерянного в этом бескрайнем пространстве. Очнулся от возвратившейся боли в ноге. 
«Наверное, три часа уж прошло…» – Я открываю глаза и вижу позолоченные последними лучами заходящего солнца облака, и под этими облаками, как и прежде, кружит и кружит надо мной коршун.
«Это моя душа смотрит с высот Царствия Небесного на Кудина, на меня, на этот лес и на эти пески…» – неожиданно догадался я, и вновь на время забылся. 
Всеми своими силами я прогоняю этот навязчивый кошмарный сон. Вслушиваюсь в окружающий меня мир, в его удивительные, словно доселе не слышанные мной звуки. Чуть слышно перешёптываются, побулькивают святые источники, – справа Параскевы Пятницы и слева Иоанна Предтечи. На песчаных буграх тихо шумит темнеющий сосновый бор. В низине густой зеленью угрюмо чернеет ольховая роща. В кроне дуба робко пискнула вечерняя птица. Потом осмелела и уже уверенно и неспешно выдала с хрипотцой: «Чер-чир, чер-чир…»
«Горихвостка», – угадал я.
«Дюти-фри, дюти-фри…» – в мрачнеющей роще прокричал дрозд. «Чай-пить, чай-пить…» – отозвался ему другой. На далёких озёрах жалобно, словно прощаясь, прокричал в вечереющем небе чибис.
Всё, как всегда, как в обыденной жизни, и только вдали, где-то под Станицей Луганской, как торжество человеческой немощи, не уставая, били и били орудия.

Художник: М. Фаюстов.