А давайте рванём в эстрадный мир столетней давности? В 1923 год…

20-th Century Entertainment

«…не задумывались долго над песнями, распевали, что раньше
взбредёт на ум. Канитель!» Д.Фурманов

Вкратце об обстановке тех лет

Образован СССР. Наряду с приснопамятным философским пароходом Россию покинули музыканты Рахманинов, Шаляпин, Прокофьев, Вертинский etc. Сталин избран Генсеком ЦК РКП. Создано ОГПУ. Фактический (перманентный) конец гражданской войны — последние боестолкновения длились до июля 1923-го. Созданы вечные антагонисты — спортобщества «Спартак» с «Динамо»…
Начало НЭПа явственно сказалось на развитии всех зрелищных искусств и эстрады в особенности. 
Легальное-полулегальное (до криминального) воскрешение частной предпринимательской деятельности, цинично-коммерческий подход к эстрадно-концертным представлениям, которым руководствовались дельцы-админы, повлекли за собой ремесленничество, шаблонную затасканность, угождение вкусам наиболее состоятельной когорте нэпманов. Эстрада перекочевала в кабаки-пивные. С подмостков громыхали низкопробные, иной раз вовсе не безобидные в идейном отношении куплеты. 
«В отличие от других видов искусств, — пишет И. Набатов, нар. артист РСФСР: — Эстрада не была в поле зрения критики. Или если была, то в слишком малой степени. Внимание критики к эстраде и, что крайне важно, к разговорному жанру было настолько ничтожно, что там могли беспрепятственно появляться самые «разухабистые» куплеты, в которых порой под видом критики бюрократизма в госучреждениях или затруднений экономического порядка чувствовалось прямое выражение антисоветских настроений, тоска по старым, дореволюционным порядкам, по старому образу жизни».
Халтура, пошлость, безнравственность всеми цветами радуги густо цвели в провинции. Куда в поисках заработка двинулись сотни исполнителей, точнее, самодеятельных лабухов-шабашников, не имевших ничего общего с искусством. Но… 

Залихватский нэпманских дух царил и на столичной эстраде... 

В Петрограде на фасаде восстановленного увеселительного сада «Аквариум» красовался гигантский плакат «Всё, как прежде!».
В Москве открылись десятки частных (подвальных) театриков: «Острые углы», «Калоша», «Менестрель», «Заверни», «Ванька-встанька» — напоминающих названия ресторанов и блатных куплетов.
Кабаре. Варьете. Игорные клубы. Везде там командовал не вкус, но — деньги. Звучали лихие баллады типа «Мичмана Джонса», «Джона Грея», кончавшегося фразой: «Народ возьмёт всю власть на свой манер, как это, например, у нас в СССР». Уркаганские «Ботиночки», «Мурка», «Алёша-ша»:

Режиссёр и циркач Е. Гершуни писал: «Нэповский зритель предъявлял к эстраде специфические требования. Он желал “забыться”, не хотел слушать о советской действительности, старался не задумываться о завтрашнем, ничего хорошего не сулившем ему дне. Как в пьяном угаре звучали с эстрады всевозможные “интимные” песенки, возрождались псевдоцыганские романсы. В ту пору большим успехом у нэпмановского зрителя пользовались танцы апашей, манерные эротические танго, исполнявшиеся под тягучую музыку, как бы проникшую из кабачка на Пикадилли». [«Танец апашей» представлял из себя жёсткий разгульный стёб, — как правило, изображающий либо поведение гопников, либо диалог проститутки с сутенёром, — авт.]

Новая эра «тухлых яиц» (Маяковский), эхо гражданской войны, НЭП породили удивительные парадоксы в жизни эстрадного искусства…
Откровенно коммерческая его направленность, связанная с деятельностью концертных импресарио, граммофонно-издательских фирм, причудливо сочетались с неизбежной демократизацией: распространением вширь, вглубь массовых кругов населения.
Помните ахматовского «сероглазого короля» (прелюдия 10-х)? — Это и есть, и был самый настоящий массолит, попса, влияния коих не избежали многие творцы-поэты-музыканты.
На «короля» писали музыку (Прокофьев), долгие годы он звучал в концертах (Вертинский): 

Ну, на то она и «Императрица поэтов» — стихи Ахматовой, как и она сама, прожили плещущую через край горестью, бедами-пророчествами: — жизнь. 
Крикливая реклама, неизменная сенсация, газетный бум содействовали быстрому, уверенному выдвижению всероссийски известных звёзд: актриса Ермолова, оперный певец Собинов, реж. Мейерхольд, комп. Глазунов. 

Для более целостного ощущения 1920-х ненадолго спустимся ещё чуть ниже по временной шкале — в дореволюционный период. 

Где проложен явный мнемонический Рубикон, водораздел «старой» и «новой» эстрад. 
Условно «старая» завязана была в приоритете на фолк-мотивах, романсах, балладах, былях и баснях. Оперный жанр сочетал в себе как классические, так и развлекательные грани. Тому примером служит прекрасная частная опера Саввы Мамонтова (конец XIX в.). Куда он собрал реальных гениев эпохи — Шаляпина, Н. Забелу-Врубель, художников братьев Васнецовых, Бенуа, Нестерова, концертирующих композиторов Рахманинова, Даргомыжского, мн. др. 
Выдающийся актёр Н. Монахов писал в мемуарах о «Мельпомене балагана» увертюры столетия: «Только в Петербурге можно было найти нечто, напоминающее настоящую эстраду…». — Что повествует больше о столичной её локации. Дескать, подтверждая мысль о «низменности» провинциальных цирковы́х фиоритур. 
Взрывной рост собственно нового искусства, новых форм и жанров произошёл в 1910-х гг. XX века. Полноправно конкурировавших с высокой сценой. Тому способствовал любопытный момент, что немало классических певцов стали подрабатывать (шабашить) по кабакам и ресторанам: А. Давыдов, Н. Радошанский. Видные драматические актёры: А. Лабинский, Б. Борисов. Даже популярные поэты: такой как С. Петров-Скиталец, успешно выступавший в качестве потешного гусляра. (Что вскоре переймёт «новокрестьянская» плеяда: Клюев-Есенин-Орешин.)  
Проистекала постепенная дифференциация в соответствии с сословными перегородками. Обрубающими разнородные слои публики. 
Дорогостоящие звёзды (Панина, Плевицкая, Вяльцева) выступали в ночных ресторанах, также на прославленных подмостках дворянских собраний, клубов. «Карабасовские» же хоры «лапотников», шустрые куплетисты с весёлыми балалаечниками обслуживали демократическую публику летних парков-манежей, ярмарочно-садовых увеселений. 
Цыганский романс как фундаментальный фактор от «XIX Century Entertainment» тоже стал одним из поджанров большой эстрадной, в дальнейшем — социалистической сцены века двадцатого. 

Итак, 1920-е годы…

Кино — пока ещё немое. Радио — лишь делает неуверенные шаги в глобальное царство Эфира. 
На первое место, наряду с многочисленными разговорными жанрами (фельетон-реверанс-конферанс), выходит, несомненно, песня. Это и частушки-прибаутки, и куплеты. Элементарно пропагандистские агитки: «…рассказчики-декламаторы несли такую дребедень, что только ахнуть. Не было ещё тогда на фронте ни книжек, ни сборников хороших, ни песенников революционных, — на фронт всё это попадало редко, красноармейцы мало что знали, кроме собственных частушек да массовых военных песен». — Писал Фурманов в своём знаменитом «Чапаеве» (1923).

«Яблочко»

В этом ракурсе — в связи с небывалым людским, нравственным раздраем и «канителью» 1920-х: война, басмачи-петлюровцы, зарождающийся НЭП, — интересна история создания «Яблочка»: «Мы ехали шагом, мы мчались в боях, и “Яблочко” песню держали в зубах». — Заветы светловской «Гренады» являются неотъемлемым свидетельством огромной популярности «Яблочка».
Вообще на улицах-площадях Москвы, Петрограда, других городов и посёлков исполнялись в основном красноармейские, также древние народные мотивы. Которые подхватывались тысячными толпами демонстрантов и просто гуляк. Песня часто характеризовала героев театрализованного массового действа.
Первые коммунистические «коллективистские» песни родились в Красной Армии. 
Обычно, как удостоверял упомянутый Фурманов, свежеиспечённые слова давали новое дыхание старой, отлично знакомой мелодии. Тогда же, кстати, пошли анекдоты про сверхъяркого персонажа гражданской войны — Василия Чапаева (погиб в мае 1919).
«Яблочко» возникло в 1918 г. на Украине. Во времена петлюровских берданок «пустить яблочко» значило бросить гранату. Отсюда — название. Текст говорит об исторических событиях: там действуют полководцы, политические деятели, выражаются взгляды-настроения социума, свергшего самодержавие с царизмом, отчаянно сражавшегося против белогвардейцев.
Сохраняя стержневые признаки жанра: куплетное строение, злободневность, даже «частый», т.е. быстрый (с усилением) стремительный темп, характерный для шуточных плясовых-частушечных, «Яблочко» выкатывается за пределы местных деревенских сюжетов. Став чем-то вроде устной «музыкально-плясовой» газеты с текстом, менявшимся вслед за стрелой летящими событиями: «Мы “Яблочко” таскали, как песенный паёк» (А. Прокофьев). — В несчётных вариантах куплеты слышались на языках разных народов Советского Союза. 
В 1925 г. песня использована для характеристики революционного пролетариата в опере А. Гладковского и Е. Прусака «За Красный Петроград». А с 1927 г. самая известная в гражданскую частушечно-плясовая стала лейтмотивом темы советских матросов в балете Р. Глиэра «Красный мак». — Независимым авторским танцевальным номером, исполняющимся до сих пор.
«Яблочко» входило в репертуар театрального агитколлектива «Синяя блуза». В 1928 г. осуществлена его постановка Ансамблем красноармейской песни и пляски под управлением А. Александрова.
К слову, изначально украинское «Яблочко» коррелирует с украинским же шуточным напевом «Ой, що ж то за шум учинився», обработанным композитором Васильевым-Буглаем. Положенным на строки Д. Бедного — «Проводы» (1918): «Как родная меня мать провожала…». — Из чего получилась вещь «на века» — за счёт удвоения, утроения эффекта восприятия от слияния профессиональных стихов и музыки с народными корнями. 
Бойкий задорный балалаечный перебор превратился в… классику жанра. 

Военный коммунизм

Точнее, его завершение и плавное перетекание в Новую экономическую политику. Да, интересный оксюморон — весёлая эстрада военного коммунизма. Тем не менее…
Революция. Походы. Сражения. Герои. Будёновские войска. Всё это — объекты творчества той эпохи: «По долинам и по взгорьям» (1915). «Там вдали, за рекой…» (1924). Частушки: «Жура-жура-журавель, сел буржуюшка на мель». [Перелицовка нецензурной дразнилки гвардейских полков XIX в.] — Где в игри́во-ласкательной словоформе «буржуюшка» звучит по-деревенски незлобивая идея прощения, понимания. Очищения. 
«Чум чара чу-ра-ра», «Гей по дороге» на мотив старой солдатской песни «Эх, в Таганроге». — Эти частушки под гармонь исполняла со сцены питерская театральная артистка Л. Бельская, выступавшая до революции с блистательной Н. Плевицкой. 

Вот с вокзала к вам припёрла,
Там орали во всё горло.
Испужалась, испужалась, испужалась я… —

Частушка из репертуара популярного дуэта 1925 г. В. Глебовой и М. Дарской. Перепевавших политические страсти, бытовые-антирелигиозные темы. Именно злободневностью незамысловатых острых строк снискавших лавры и славу. И зрительский почёт. 

Вот яркий стихотворный образчик из шуточного обозрения женским дуэтом — на мотив давней обывательской припевки «Город Киев был наполнен страхом»:

Доктора продвинули науку
И такую выдумали штуку:
Чтоб с мозгов больных снимать наросты,
И вскрывают череп очень просто.
Одному почтенному совслужу
Все мозги повыклали наружу,
Он без них явился на собранье,
И никто не обратил внимания.

Припев:

Вот так штука!
Всем наука.
Ну-ка, Маша, почитай!

[Текст: Я. Ядов, аккомпанемент: А. Макаров]

Одетые по-селянски, артистки-хохотушки обычно садились рядом, брали газеты и пели, как бы беседовали о прочитанном. То уже было абсолютно профессиональным театральным действом, нацеленным на простоту восприятия. «Женское шоу», таким макаром, шло на ура!
Трио, дуэты-квартеты стали впоследствии расти как грибы — закон рынка, чисто бизнес. Всё это потом переняли советские эстрадники послевоенных, и далее, времён. 

Марш Будённого

Однажды в ростовском театре миниатюр «Кривой Джимми» двадцатилетнему пианисту Д. Покрассу пришла в голову мелодия в ознаменование освобождения донской столицы от белых 1-й Конной армией. Он показал ноты поэту А. Д’Актилю (Френкелю). Так затеялся «Марш Будённого»: «Мы красные кавалеристы и про нас…». [Изначально было: «Мы — Красная кавалери́я…»]
Тут же представлен на рассмотрение Реввоенсовета Первой Конной. 
Марш понравился, а молодой музыкант вмиг зачислен на должность «Композитора 1-й Конной армии». От К. Ворошилова получив в подарок фильдеперсовую «боевую» куртку: настоящий комиссарский кожан. 
Кавалеристы душевно приняли песню с напористым ритмом и ощущением живости галопирующего движения. Всеобщее признание последовало практически незамедлительно. Марш ушёл в народ. И напечатан в 1922 году как запись именно народной песни — символ наивысшего авторского достоинства.
В дальнейшем партитура многократно переиздавалась: «Поэт и я, — писал Покрасс, — с интересом отмечали, что первоначальный вариант текста и мелодии подвергся в народном быту различным видоизменениям. Мы оказались, по существу, лишь родоначальниками песни, народ её по-своему распел, дал ей новую жизнь». 

Перебивая 
                пуль разговор,
знамёнами
                бой
                    овевая,
с красными
                  вместе
                             спускается с гор
песня 
        боевая.
Не гнулась,
                  когда
                          пулемётом крошило,
вставала, 
               бесстрашная,
                                    в дожде-свинце:
«И с нами
               Ворошилов,
первый красный офицер». —

Так цитирует Маяковский строку из покарассовского «Марша» в своей поэме «Хорошо!»

Вот ещё пара подобных произведений, овеянных людской любовью и солдатской славой. Навечно оставшихся в исконной памяти русского человека.

О победе над Врангелем — «Красная армия всех сильней» (1920-е): «Белая армия, чёрный барон…» Авторы С. Покрасс (брат Дмитрия) и поэт П. Григорьев (Горинштейн).
Переведена на множество языков.

Ю. Хайт, П. Герман во славу будущего русского Воздушного флота — «Авиамарш» (1920-е): «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…». Первое издание появилось в Киеве в 1922 г. Слова припева «Всё выше» приобрели авторитетную роль всероссийского девиза. В августе 1933 г. издан приказ Реввоенсовета СССР: «Установить авиационным маршем ВВС РККА “Всё выше!”»

А что же, собственно, народ?

Одномоментно с массовой песней, вбиравшей в себя общественно-политическое содержание, продолжала жить и широко распространяться бытовая вокальная лирика. Если в концертах-митингах преобладал революционный репертуар, то в сохранившихся ещё многочисленных театрах миниатюр и в аутодафе, приятельских вечерах по-прежнему звучали «интимные мурлыкания», «напевы настроений» и хара́ктерные цыганские рыдания. [До Утёсова, Шульженко и Руслановой оставалось немного времени.]
Без особых потерь пережив гражданскую бойню, «стенания по неизбывному» снова взыграли в годы НЭПа: от прокуренных кухонь до беспардонных дворово-«кулачных» танцплощадок.  
«Интимная лирика», возникнув в определённых исторических кондициях Первой мировой войны, — в революцию и далее: — нашла поддержку большой части публики. Создавая иллюзорный мир уединения, отрешённости от бурного натиска перемен: некий меланхоличный дендизм, что критиковали в своё время «затихавшие» к 20-м годам футуристы.
Неподготовленной зрительской аудитории пришлась по сердцу доступность лёгких мелодий, романсов (подделок под них), их «сюсюкающая» непритязательность. Их можно промурлыкать самому под гитару: покорив очередное неокрепшее юное сердце…
Тривиальное, нередко примитивное содержание, повышенная эмоциональность, смена настроений — от похмельной депрессии к буйному разгульному веселью — всё это нравилось, захватывало, волновало чеховских «чумазых» простолюдинов. Ибо воспринималось легко, безо всякого умственного напряжения.
В тот же период попали на эстраду, в кабаки-кафешантаны и такие, —  дошедшие с территорий, занятых белыми: — образцы народного фольклора, как «Цыплёнок жареный» и подобное. Взращивая новое невиданное «чудо» советского проекта — зощенковских чинуш, мещан и неработней-балбесов-разгильдяев. Обернувшихся после Великой отечественной в стиляг и хиппарей. 
Но это уже совсем, совсем другая история…

Примечание:

На обложке: плакат тех лет с выставки «НЭП: хлеба и зрелищ!» в Театральном музее С.-Петербурга.