Это были всего два сибирских человека

Многолика жизнь человека, да и ни в жизнь не объяснишь эту самую жизнь. А она меж тем идёт, мчится, словно тройка удалых коней. И рысаки эти порою рвут крепкие верёвки, сделанные по старинке из конопли, от прыти своей, силы необузданной, не выдерживает упряжь, или сбруя, как хотите, называйте. И кажется, нет такой силы, которая могла бы укротить резвых, сильных коней. Но на тройке в санях сидит хозяин этих лошадей… А жизнь, она что? Она продолжается, и если сказано: «Мир лежит во зле», то в этом мире, слава Богу, есть и любовь…
Славке Горшенину страшно было идти первый раз на тренировку по боксу. На днях его поколотили три «смелых» подростка, он их не знал, просто провожал девочку. И отец Виктор Васильевич посоветовал сыну записаться на секцию бокса. Злость на обидчиков накопилась у Славки сильная, плохо спал. На следующий день, мальчик переступил порог секции, и вот уже Слава разминается с грушей, бьёт её со всей силы. А через несколько тренировок тренер Иван Иванович поставил Славу боксировать уже с настоящим соперником, тот был старше Славки на один год. И со второго удара Славки соперник упал. Прошло несколько лет. Вячеслав Горшенин победил на областных соревнованиях по боксу, и даже бывалые боксёры говорили, что у парня стальной удар. С той девчонкой у них как-то не сложилось, она обижалась на Славку за постоянные тренировки и за то, что в остальное время мало уделял ей внимания, помогая родителям по хозяйству. Но Слава был благодарен, что, благодаря Гале, его тогда поколотили, он пошёл в бокс. После восьмого класса Слава стал учиться в ГПТУ, причина была – учился на тройки, а в Советское время была такая практика, предлагали ученику поставить тройки, если он не пойдёт в девятый класс. Как правило, такие ребята дружно уходили в ГПТУ, и в этом не было ничего плохого, потому как пополнялся рабочий класс на многочисленных заводах нашей любимой Отчизны. Соревнования, сплошные соревнования, и за высокие показатели в спорте Славе спускалось с рук многое, а точнее, пропуски занятий, страна жила, невиданными темпами шло развитие, и спорту уделялось немало внимания. Мастером в училище работал Борис Сергеевич Клюев, был он маленького роста, простой такой мужичок, одногруппники посмеивались над ним, когда он пробовал поругивать их, и было за что, были и драки, пьянки, но в целом система работала хорошо. Выдали им тогда в «фазанке» в честь праздника Октябрьской революции по три рубля. Поселковые старшаки здание ГПТУ окружили, отбирали деньги у младших на выпивку. Славу не тронули – накануне он стразу пятерым таким ухарям крепко врезал, – но Славка, видя беспредел, кинулся защищать слабых, досталось и ему в этой драке, бой был неравным. После этого случая такое уже не повторялось, а если брать в целом, жили удивительно дружно и весело. Запомнилось Славке, как директор ГПТУ, который собирал всех в актовом зале, говорил им: «Мы вас разным профессиям учим, и те разряды, которые мы вам присваиваем, не имеет никто права у вас отнять». Хорошо запомнилось, как директор ругал одну ученицу: «Ну ты же девочка, чего ты так с парнями, они потом про тебя плетут плохое, сама же знаешь», и когда девушка заплакала, директор гладил её по голове, многие смеялись, а Славке было её жалко, думал, ну почему она такая доступная. Слава стремился, когда был не на соревнованиях, постигать профессию сварщика. Хорошо и на всю жизнь запомнил он слова отца: «Спорт – это хорошо, но сын, нужна профессия, на сварщика иди, хлебная и достойная профессия».

Жили они в сибирском городе, но частных домов было тоже не мало. Семья Горшениных жила в небольшом бревенчатом дому, дом этот перевёз дед отца из деревни, а родная деревня после пуска ГЭС, была теперь под водой. Дед Василий с бабушкой Фёклой, вскоре умерли, и Славка их почти не помнил, запомнилось только, когда хоронили деда, было много народа, люди много курили и разговаривали вроде бы на русском языке, но с какими–то непонятными вставками. Лишь став взрослым, поймёт Вячеслав, что вставки эти, это не просто так, так говорили веками его земляки, и что это диалектные слова…
 Те, кто живёт в частных домах, как правило, помогают родителям по хозяйству, Славка возил на санках в алюминиевых флягах воду, помогал матери с отцом выращивать свиней. Родители гордились сыном, мама Надежда Степановна думала много раз про себя: «Сколько грамот у сына, наград, а он скромен. Не разу не слышала, чтобы хвастался, принесёт, поставит скромно в сервант, а если не спросишь, то и не скажет. И слова тренера Ивана Ивановича часто вспоминала: «Другие после победы, кто и выпьет лишнего, ну чего только не бывает, а ваш сын не такой, он не замкнутый, со всеми общается нормально, но заметил, что больше в родительский дом его тянет. Однажды спросил: «Чего торопишься?» А он так просто: «Надо маме с отцом помочь». Надежда Степановна часто думала, что в деда Василия её сын, просто много было схожего в делах и поступках. Был он у них единственный сын, не получались больше дети, и Надежда Степановна часто грустила на этот счёт…
Шёл 1989 год. Собирался Слава осенью в армию, было ему девятнадцать лет, пошёл бы в восемнадцать, да тренер Иван Иванович упросил военкомат дать отсрочку, были важные соревнования, и Слава там снова победил. Уж во всю по всему городу были громкие проводины, но не только из магнитофонов шла музыка, было слышно и гармонь с баяном. Россия жила той ещё Советской жизнью, где люди жили очень дружно, случалось всякое, конечно, но если брать общую картину, то действительно жили очень дружно. Вячеслав шёл домой с очередных проводин друга Сашки. На проводинах выпил два фужера шампанского, и сколько его не уговаривали, больше не стал. Повернул во двор пятиэтажек, так дворами было быстрее дойти до дома, и услышал крик: «Помогите люди!» Кричала девушка. Быстро, по-спортивному, подбежав к месту крика, Слава увидел, как двое парней силком затаскивали девушку в жигули, громко сказал: «Оставьте девушку в покое!» Один из парней отстранился от девушки и пытался нанести удар, но Вячеслав опередил соперника и ударил не сильно, но это был удар боксёра, тот сразу сник. Второй, бросив девушку, быстро сел в жигули, в котором сидел водитель, и машина с визгом уехала. Девушка пришла в себя, нападающий ещё совсем недавно парень лежал. Слава подложил под голову поверженного соперника свою зимнюю кроличью шапку. Пощупал пульс, пульс был, и было слышно, как парень дышит пьяным перегаром. Вызвали скорую и милицию. Вскоре состоялся суд, Вячеславу Горшенину дали пять лет лишения свободы. Оказалось, те двое, уехавшие на жигулях, узнали чемпиона и дали нужные для них показания. У того нападающего было среднее сотрясение мозга, сломан нос, и выбито два зуба. Он был сыном заведующего большим магазином. Побегал тренер Славы Иван Иванович по инстанциям, чуть ли не на коленях стоял, ничего не помогло. Девушку, которую хотели изнасиловать, запугали, и она, боясь, дала показания не в Славину пользу. Сидя в тюрьме, Слава никого не трогал, наученный горьким опытом, но тронули его, напали ночью, и задушили бы, если бы не навыки бокса, тем троим он уже врезал не жалея их, один скончался, у двоих было тяжёлое состояние, но остались живы. Новый, уже большой срок. Мама Надежда Степановна с отцом Виктором Васильевичем не перенесли такое испытание, друг за дружкой улеглись в холодную сибирскую землю. За домом приглядывала соседка тётя Маша. Срок был большой, но и он заканчивается, когда посадили Славу, было самое начало девяностых, ещё работали заводы, фабрики, рабочие получали зарплату, и не ведали, что совсем скоро всё изменится до неузнаваемости, что погосты во всех городах России станут увеличиваться огромадными размерами от алкогольного суррогата, наркотиков, нищеты и безнадёги, войны на Кавказе и много чего ещё… 

Освобождён из тюрьмы Вячеслав Васильевич Горшенин был в 2003 году. Вернулся в свой дом, тётя Маша, слава Богу, дожила до его возвращения. Увидела человека, стоящего возле дома Горшениных, подошла и ахнула:
– Слава! Ты это! Ох, изменился! Пойдём милый ко мне, я пирогов как раз настряпала. Потом всё обскажу. 
Зарослей травы на огороде не было, и Вячеслав первым делом спросил:
– Тётя Маша! Выкашивали траву?
– А как же! Я поначалу сама косой, а потом внуки купили сенокосилку, ей быстро косить. Я всё боялась, не залезли бы кто в дом, а когда трава скошена, значит есть хозяин, да и внуки мои приглядывали, им спасибо скажешь потом, а поначалу я садила на твоём огороде картошку, но теперь силы не те, ешь пироги, я баню сейчас затоплю, родители твои, Слава, были очень хорошие люди, мне помогали, в своём дому без помощи тяжело. Мой сын Валерка всё бизнесом занимался, ему некогда было помочь матери. Бывало, отец твой машину чурок за день колуном поколет, а я и рада, но он не пил, чем отблагодарить, денег не берёт, не пьёт, на сердце жаловался, за тебя, Слава, они шибко переживали, а уж когда внуки подросли, легче стало…

Знал Вячеслав Васильевич, что по устройству похорон родителей без бабушки этой золотой не обошлось, и тихо сказал: «Я вам, баб Маш! Всю жизнь в ножки кланяться буду». Бабушка вытерла фартуком слёзы, но ничего не сказала или не смогла сказать. Вячеслав съел сразу пять пирожков с капустой и два с картошкой, выпил две кружки крепкого чая. Баба Маша истопила баню, и вот впервые за долгие годы заключения Горшенин хлестал себя по спине берёзовым веником, то и дело лил кипяток на камни, и вот такая вроде бы простая процедура на какое-то время отогнала тоску русского прошедшего ад человека. Баба Маша занесла в предбанник нательное бельё. Пока Вячеслав парился в бане, баба Маша сходила в дом Горшениных и нашла в шифоньере нательные вещи отца, их и притащила в предбанник, переживая подойдут ли. Когда Горшенин вышел из бани, и пришёл в дом бабы Маши, бабушка обрадовалась, что вещи оказались в самую пору, лишь самую малость были великоваты. Одевшись, Вячеслав заторопился в свой дом, но баба Маша усадила его поесть борща, от выпивки Вячеслав отказался, и баба Маша сказала:
– Весь в отца ты, Слава! Молодец!
– Спасибо вам, баб Маша, за домом столько лет смотрели, спасибо.
Баба Маша, вытирая слёзы фартуком, ответила:
– Ну ладно тебе, иди с Богом домой, я всё понимаю.

И вот сын сидит на диване в родном дому. Сервант с его многочисленными наградами, старый телевизор, стол, за которым отмечали праздники, всё на своём месте, только нет родителей, и уже не будет никогда. Колонка была не далеко от дома, бывший уже арестант, натаскал воды, стал мыть полы, вытирать пыль, и понял сразу, что баба Маша и здесь успевала наводить порядки, так как грязи и пыли было не так много, как могло бы быть. В дверях появилась баба Маша:
– Ну ты, баб Маша! Только о тебе подумал, ты тут как тут. Пыли и грязи нет совсем, это я так, для порядка мою и вытираю.
Сказал он эти слова, чтобы бабушка вдруг не обиделась.
Бабушка принесла ведро полное крупной картошки, в другом ведре были мясные и рыбные консервы, и она тихо сказала:
– Ты, Слава, не отказывайся, мне пенсию платят, у меня еды хватает, свой огород, а тебе сейчас надо. На днях сын мой Валера приедет, поговорю с ним, может работу тебе найдёт, обещать не могу, но попробую. Они с внуками моими сейчас оградки выковывают, кресты, памятники на заказ делают. Народу-то много помират, и эту работу кому-то надобно делать.
Бросив мокрую тряпку в ведро, Вячеслав ответил:
– Да, бабушка, думал я об этом, трудно будет наверно найти работу, но ничего, скоро лето, картошки на семена у тебя буду просить, а картошка будет, будет и жизнь.
Бабушка, вдруг посуровев лицом, ответила:
– За семена картошки, капусты, моркови, свеклы не переживай, всё дам. Только если к тебе женщина одна придёт, не тревожься сильно. Это та, которая против тебя показания дала, та, за которую ты заступ принял. Я поначалу не поняла, долго она стояла у дома твоего, потом вышла к ней поговорила. Терзает душу ей, понимает, что из-за неё невинный человек кару принял. А Бог, он всё видит. Она потом много раз за эти годы ко мне приходила, мужик у неё поначалу хороший был, а потом пить начал, бить, словом, есть такое в нашей сторонушке. Ушла от него к матери, там и живут с дочкой. Запугали её тогда сильно, даже смертью грозили, и вот поди разбери, баба она вроде неплохая, но под угрозами, кто знает, как поведёт себя человек. Ладно, Слава, пойду, а то тебе отдохнуть надобно. 
Вячеслав сел снова на диван. В родном дому теперь было чисто, и совсем не пахло пылью. И много чего повидавший человек в жизни, вдруг заплакал, слёзы были скупые, мужские. Конечно, не виновата та девушка, там за колючкой по-другому на мир глядишь, запугали, ох, родители, надо на могилки сходить завтра. Отняла тюрьма силушку, но ещё не совсем, хожу, шевелюсь, значит живой. Готовить в этот уже вечер Горшенин ничего не стал, хорошо покормила баба Маша…

На следующий день Вячеслав с Марией Алексеевной навестили могилки родителей. Было видно, что и здесь без бабы Машиных рук не обошлось. Баба Маша в начале прочитала молитвы, перекрестилась, рядом с ней перекрестился и Вячеслав, он был крещён ещё в детстве, родители, тогда молодые, возили его на малую Родину матери, и там работала старинная церковь, запомнил тогда мальчик Слава и медную купель, и священника с бородою, и как красиво были расписаны стены, купол храма. И увидев на самом верху храма изображённого с бородою красивого человека, Славка тогда спросил у родителей: «Мам! Пап! Это Боженька там, да?» Родители, улыбнувшись, кивали головами. Запомнил и то, что родители говорили, что эту церковь никогда не закрывали, даже во времена гонений…
Прибрались на могилках, сели, выпили по три рюмки водки. Горшенин и не думал выпивать, но вот в такой важный для него день, что выжил в тюрьме, душа захотела, а баба Маша говорила:
– Выпей Слава! Ты ещё ничего, держишься, там, говорят, в тюрьме от туберкулёза много умирают, надо выпить иногда, чтобы душа от тоски не лопнула, попробуй молиться, у родителей иконы есть. Я вот когда тяжело на душе, думаю, во время войны наши в окопах зимою, мороз, как тяжко им было бить врага, и веришь, легше становится, мы-то не на войне, а стонем порою, ну, видно, таково нутро человека. У нас в церкви есть одна баушка старая, и точно знаем, что в тюрьме у неё никто не сидит, а она наделает банок разных с огорода и по тюрьмам отправляет, договорилась как-то , чтобы принимали, сколько не расспрашивали, ничего не говорит, только недавно сказала всего несколько слов: «Им тяжельше, чем нам, Бог мне велит так делать». Удивительный наш народ, Слава, удивительный и добрый, ну ясное дело, и дерьма хватает, но я в общем и целом толкую…

Вячеслав Горшенин оглядывал окрест. На месте тех могилок, которые он видел до срока, вырос лес, сколько тут человеческих судеб схоронено, никому и никогда не понять русских людей, у нас многонациональная страна, повидал там всяких, есть, есть хорошие люди, и неважно, какой он национальности, но есть и другие, о которых, даже выпивши, вспоминать не хочется, а здесь на погосте всему конец приходит. Вот если умер, то уже всё, чего исправить хотел, не получится, а подумать, сколько людей, заблудившихся в жизни, хотели исправить ошибки, а тут раз – и смерть настигла, и главное, не злиться, от злости только зло. Идя на могилки мамы и отца, Вячеслав встречал немало знакомых фото на памятниках, и вроде ничем не приметна могилка, а подойдя поближе, Васильевич сильно вздыхал, ну вот и этого человека знал. Девяностые прошли такой кровавой полосой, словно эпидемия это, там в тюрьме тоже коснулись девяностые, тюрьма – неотъемлемая часть общества. В той медной купели, в которой меня крестили, сколько младенцев побывало, так подумать, все мы из одной купели, но почему так потом всё в жизни? Вот выпил всего три рюмки, и на философию потянуло, таков человек, глядя на погост, о многом задумаешься…
Мария Алексеевна, глядя на Вячеслава, сказала, и было видно по голосу, что немного запьянела, Вячеслав даже слегка улыбнулся, так интересно разговаривала бабушка, говорок этот просто чудо-чудное:
– Я, Слава, придём домой, куртку тебе дам Валеркину, ты не старик, не гоже так ходить в отцовском, она новая, он, паразит, не носил совсем, у него много одёжи, бизнесмен, что поделашь. Только ты от куртки не отказывайся, встанешь на ноги, тогда всё по-другому будет. Я, когда твоих родителей похоронила, приметила одну маленькую сосёнку, а тут хошь не хошь наблюдение образовалось, так вот за эти годы оно, деревце это, метров восемь стало, ну стволом ещё будет долго крепнуть, медленно растёт сосна. И ты Славка крепни, не раскисай, чо толку от кислятины, многие нюни поразвесили, а это дело разве. Сидят на жизнь обижаются, все виноваты, одне они невиновные. А много кто даже картошку не садят, у нас столько земли. Я одного старика знала, Лисичкин фамилия, раскопал он огород на заброшенных полях, картошку посадил, так в конце июля, «непути» давай воровать у него картошку. Так он жил прямо в поле, шалаш себе построил и двадцатого августа вырыл свою картошку, пенсию получает человек и картошкой запасся, молодец. Эх! Жалко мне его было, продукты закончатся, бежит в квартиру, да пенсию надо получить, всё за картошку переживал. А добрый был, всегда улыбался, даже когда худо было. А зимою пошёл на рынок, пенсию получил, со всеми торгашами подолгу разговаривал, от одиночества это наверно, про картошку свою рассказывал, торгашки-то даже купили у него несколько вёдер. Он тогда мяса купил, рыбы, пошёл домой, напали, отобрали пенсию, продукты. Лежал избитый на снегу, старый, сил подняться нет, никто не подошёл, а он всё-таки поднялся, дома отлежался. Потом мне рассказывал, что дома одной картошкой питался, я плакала, дала ему и сала, и рыбы, тушёнки. А он отказываться стал, молотит мне, де я уж отлежался, пенсию принесли, насилу уговорила взять от меня продукты. На следующий год он уж не посадил картошку, помер, жалко мне до смерти Лисичкина. Бывало, придёт на базар, всем настроение поднимет, такой вот человек. Парень мне один про Лисичкина рассказывал, огород у него был большой, а там в огороде целый лес стоял, не весь участок был разработан, картошки хватало хозяевам, а лес не трогали, но всё было загорожено. А Лисичкин тогда с женою там дачу имели. Дак он к этому парню подошёл и попросил, чтобы они с женою в этом лесочке посидели, праздник, троицу отметили. Удивился тот парень, жалко ему разве, конечно, разрешил, мы с тем парнем, однажды в рюмочную зашли, так на базаре встретились, и помянули деда Лисичкина. Дед потом один остался, жена болела, дети поразъехались, я к чему это тебе, Слава, говорю, до последнего не раскисал дед Лисичкин. Я, Слава, когда на деда напали, про тебя вспомнила, ох дал бы ты им по мордам их бесстыжим.
Вячеслав слушал бабушку Машу, о чём-то думал:
– За деда бы точно врезал. Нелюди они, те, которые стариков обижают. А про себя думают, что умные, только это всё от глупой гордыни.
Настало время посадки картошки. Семена Мария Алексеевна дала Вячеславу и сказала ещё, что даст досок, чтобы сделать парник под огурцы. Горшенин копал огород лопатой, был это уже целяк, копалось трудно, но спортивное прошлое помогло выжить в тюрьме, а тут на свободе никто не торопил, передохнув, снова принимался копать. Ещё до копки Васильевич перебрал полы в старой бане, и теперь с немалым удовольствием парился, берёзовые веники принесла Мария Алексеевна. И вот огород уже посажен, а Вячеслав думал, где найти хоть какую-то работу, и от таких дум было погано на душе, баба Маша всё подкармливала его, а Вячеслав, немало походив по городу, не нашёл ничего. Правда в двух местах вроде бы уже брали, но потом отказали. Мария Алексеевна ещё тогда, когда обещала Вячеславу помочь с работёнкой, обратилась к сыну Валере, тот отмахнулся, может быть, боясь взять на работу такого человека. Но потом Валерий заметил обиду матери, и напрямую спросил:
– Мам! Ну как взять его на работу, он же сидел, чего ожидать от него?
Мария Алексеевна ответствовала сыну так:
– Оно понятно, сидел, только я, сынок, за восемьдесят лет, знашь, сколь людей повидала. Я Славу на погосте у родителей его силком только выпить заставила, да и работает он, знашь, как, я видела, и летний водопровод вон как умело сделал, вам некогда матери помочь, а он и мне всё наладил, соседям, да так, что любо, дорого поглядеть, сам поди видишь, не слепой чай.

Валера с детства плохо знал Славу, тот всё по соревнованиям, местная знаменитость. А теперь, что делать? Мать моя умная. Попробую…
Стал Вячеслав работать у Валерия, помогли навыки сварщика, невольно вспомнилось, что учился в ГПТУ, а учиться-то толком некогда было, одни соревнования, так в один из дней попросил своего мастера Бориса Сергеевича Клюева научить, как сваривать металлы, и учение это не прошло даром, к тому же, пока они учились в училище, их посылали на производственную практику, а там с мужиками наравне работали. Половину денег за работу забирало училище, половину платили, на первую получку, которая составляла сто двадцать рублей, Слава купил себе большой транзисторный приёмник «Океан». За деньгами заработанными они ходили в училище с мамой, такие были порядки. Да и в тюрьме профессия пригодилась, прорвало большую трубу отопления, и Горшенин помог ликвидировать аварию, за это ему дали несколько пачек чая. Прошлую, молодую жизнь не выкинешь из башки, она с тобою будет, пока не помрёшь, какая хорошая была прошлая жизнь, словно в сказке, теперь не верится, но ведь было, было…
 Не сразу, и не вдруг Горшенин научился выковывать оградки, и Валерий спустя полгода сказал матери:
– Знаешь, мама, я не жалею, что взял к себе в работники Горшенина. Не пьёт, работает, все бы так, и, главное, зарплату, как другие никогда не требует, дам так дам, не дам, молчит и работает. Я теперь ему нормально плачу, проверку прошёл.
Услышав такие слова сына, Мария Алексеевна поторопилась накормить родного сыночка горячими пирогами и предложила ему своей рябиновой настойки, знала, что откажется, на машине Валера, а сама просто захотела выпить на радостях, и ахнула два раза по полстакана. Валерий отреагировал:
– Ну, мать, даёшь! В возрасте же?
У Марии Алексеевны подрумянились щёки, и она ответствовала сыну так:
– Вы, бизнесмены, с чужими людьми пьёте, вам матеря не указ, тебе сын спасибо, послушал мать.
– Ты мать не робкого десятка, я наверно в тебя пошёл.
На эти слова ничего не ответила Мария Алексеевна, пошла полоть траву на огороде.

Была суббота, середина лета, на работе кончился металл, и потому дали всем выходные. Валерий сидел на крыльце, любовался, как растёт картошка и всё остальное. Мария Алексеевна научила его, как вкусно делать оладьи из кабачков. И хорошо покушав, Горшенин просто сидел на крыльце и отдыхал. Вдруг возле его калитки остановилась женщина, заборчик и калитка были невысокими, а женщина вдруг обратилась к Вячеславу:
– Подойдите, пожалуйста?
Вячеслав, поднявшись с крыльца, подошёл к калитке. И успел за короткое мгновение, пока не начался разговор, мельком разглядеть женщину, нет, она не была красива, но была приятна, и почему-то хотелось на неё смотреть. Он догадался, кто перед ним, но как себя вести? Как?
– Вячеслав Васильевич! Это я во всём виновата, пугали смертью, я вам всю жизнь испортила, и нет мне прощения.
Женщина заплакала, стала доставать платок из сумочки, но сумка упала, она неуклюже подняла сумку, вытащила платочек, и стала вытирать слёзы, тушь на ресницах, губная помада – всё размазалось по лицу, но удивительно, даже не смотря на это, на женщину всё равно было приятно смотреть.
– Вы, Валентина, простите, не знаю, как вас по отчеству, перестаньте, пожалуйста, плакать. Да, из-за ваших показаний жизнь мою вы погубили, и родители умерли, не перенесли всего этого, это моя трагедия. Я в тюрьме много чего повидал, вас запугали до смерти, я это понимаю.
И вдруг неожиданно для Валентины Вячеслав с не малым волнением в голосе произнёс: 
– Вы знаете что, проходите, чаю попьём, у меня сегодня выходной, и не отказывайтесь. Я вас давно простил.
Женщина замешкалась, было видно, что была сильно удивлена. Они прошли в дом. Вячеслав вскипятил чайник, разлил по чашкам душистый чай, поставил на стол вазу с конфетами и вазу с баранками.
Неловким было их молчание в доме, это молчание даже пугало Валентину, и видя это, Вячеслав начал разговор:
– Вы, я знаю, много раз приходили сюда, мне Мария Алексеевна об этом говорила, знаю о том, что жизнь у вас семейная не сложилась и что думаете, что Бог вас наказал. Поверьте, это не из-за этого, Бог тут точно не виноват, он вообще по определению не может быть виноват, мы люди, сами повинны в своих поступках. Пьянство наших мужиков, оно же явление известное, я, хорошо, в спорт пошёл, это спасло, а там в тюрьме, когда трое напали, думал, всё, конец, во сне хотели задушить, опять спорт помог, но тогда думал, лучше бы, может, задушили. Но потом с годами, не сразу, и вас простил, и стал даже мечтать вернуться домой. Насмотрелся на судьбы людей, те, которые из советской эпохи люди, они с понятиями, не все, конечно, но элементарные понятия имеют о человечности, а молодая поросль, эти полные отморозки, но опять же не все, сложно всё, всё сложно. Думаю, в любые времена есть сволочи, есть хорошие люди, всё сложно…
Валентина отпила глоточек чая, чтобы хоть как-то скрыть свою неловкость положения, но и это было заметно Вячеславу.
– Я думала вы меня никогда не простите. Будь я на вашем месте, не простила бы.
Женщина и до того была бледной, а после этих слов стала ещё бледнее. И Вячеслав, видя это, быстро сказал:
– Знаете что, мне не хватало ещё, чтобы вы в обморок здесь упали, ничего не изменить, ну хоть лоб разбей, ничего, это понятно, я нам в чай мяты добавил для успокоения, да видно не помогает, не будет видно никогда такой таблетки, чтобы от жизненной надсады спасала, самому надо выживать, трудно, трудно, понимаю. Это мне, мужику, а женщине, у вас дочь.
Валентина немного оживилась:
– А знаете, чай и вправду вкусный, мне, наверно, уже никогда не успокоиться.

Неожиданно для себя Вячеслав стал говорить доверительным языком, и говоря таким языком, удивлялся самому себе, он ли это говорит:
– Понимаешь, Валентина! Много отсидевших сроки возвращаются домой, а как, и что их встречает? У многих и жилья нет, по разным причинам, про семью вообще не говорю. Без войны гибнет от безысходности много народу, а вы, я слышал, с мамой живёте, дочка у вас, работаете, наверное, где-то, возьмите себя в руки. Не скрою, мне приятно, что вы покаялись передо мною, но хватит, ей Богу, хватит, вам надо жить, воспитывать дочь, хотя она, наверно, у вас большая.
– Да, ей скоро четырнадцать лет. Ничего, девочка у меня хорошая, мама и я рады, это для нас отрада, а работаю я поваром в детском саду. 
Женщина вдруг встала на колени, и проникновенно произнесла:
– Спасибо вам, Вячеслав Васильевич! Вы сняли с моей души груз. Я, конечно, буду всё равно переживать, но, наверно, уже не так. 
Вячеслав быстро бросился поднимать Валентину с колен, усадил её на стул, но эти короткие прикосновения к женщине показались ему приятными, до селе не испытанными. Что это?
– Всё! Правда! Всё! Хватит! Я вас простил! Вы понимаете, Валентина! Мне самому от этого легче. Я, как отсидел, в церковь сходил, исповедался, причастился, батюшка Андрей сказал, что хорошо, что на людей не злюсь, это сказал он главное. Хороший у нас священник, по тюрьмам ездит. Я рано в церковь пришёл, а он крестил людей, дети, родители их, много людей, я около ста насчитал только крестившихся, трудно ему одному, а он словно богатырь из сказки, берёт в свои руки ребёнка окунает в купель, люди вокруг улыбаются, словно ближе к Богу, все кто в храме в эти минуты. Потом в трапезную с батюшкой сходили, он сам меня позвал, да всё следил за мной, как за маленьким, ухаживал, чтобы я наелся. Сам накладывал мне в тарелку самые лакомые кусочки жареной красной рыбы. Говорил, что я для него, словно ребёнок. И веришь, Валентина, мне батюшкины эти ухаживания за мною, слова его праведные, помогли душе, я в тюрьме ад прошёл, а тут такой человек, подумал я тогда, что надо продолжать жить. А потом в церкви сварщик понадобился, и я там помог, а батюшка всё старался меня накормить повкуснее и одежду хорошую дал. Сказал, что будет молиться обо мне, многогрешном. 
Валентина засобиралась домой, Вячеслав проводил её до остановки. По дороге они в основном молчали, лишь изредка перекидываясь короткими фразами, но было ещё что-то в их душах, то, чего они сами не могли понять, и это что-то было хорошим, и они оба мечтали, чтобы это ощущение не кончалось.

Дальше жизнь пошла своим чередом, но через неделю Вячеслав Васильевич Горшенин, узнав адрес Валентины у Марии Алексеевны, неуверенно, как мальчишка, пошёл к Валентине. А когда купил букет цветов, то и вовсе растерялся. Даже женщина, продавшая ему цветы как-то уловила это, сказав:
– Вы, как на первое свидание, идёте?
Выйдя из магазина, Вячеслав ощутил, что вся майка его стала мокрой от пота, и эта мокрота перешла на рубашку. Вот так жених, надо было костюм батин надеть, а теперь надо бы обсохнуть. Он сел на лавочку, к счастью, дул довольно сильный, тёплый сибирский ветер, и всё нательное подсохло.
Дверь квартиры открыла мама Валентины, Анастасия Игнатьевна. Увидев мужика с цветами, сказала:
– Вы, наверно, квартирой ошиблись
Не чуя ног, Вячеслав ответил:
– Мне бы Валентину повидать.
И чуть замешкавшись:
– Пожалуйста, позовите:
Немало удивлённая, Анастасия Игнатьевна позвала дочь.
Валентина, увидев Вячеслава и цветы, сильно покраснела:
Горшенин протянул цветы Валентине:
– Вы, Валентина, возьмите, пожалуйста.
Валентина приняла букет. Потом было совместное с мамой чаепитие, знакомство с дочерью Тоней. И первая в их жизни прогулка по вечернему городу. Кругом шло множество разных людей, и у всех были разные судьбы, но эта пара шла медленно в отличие от других, и эти другие даже оборачивались, глядя на эту странную пару, а затем снова куда-то спешили. Вячеслав с Валентиной не спешили, они тихо шли и вели беседу:
– Валентина Михайловна! Там в тюрьме многие читают Евангелие, таким как я, а я ведь убил человека, да не хотел, да была угроза моей жизни, но ведь убил же. Словом, таким как я, нужно знать, как на это смотрит Великое учение Христа, наша православная церковь. Когда Христа распяли, рядом с ним был распят разбойник, и Христос его простил, этого я понять не мог, да и многие не понимают. Только подумалось из прочитанного, Христос, он не праведников пришёл спасать, а грешников, вот где чудо. Это надежда человека на спасение души. Я, наверно, не то говорю, и вам, Валентина Михайловна, со мною не интересно.
Валентина остановилась:
– Вячеслав! Давай на ты! Всё, о чём ты говоришь, действительно написано в Евангелии, но не все преступники это осознают, приходят из тюрьмы, снова совершают преступления, и таких много. Я понимаю, трудно тебе, а мне каково, такого человека загубила. Знаешь, сейчас, спустя годы, я не испугалась бы тех угроз, многое переосмысливаешь с годами. Я, когда с мужем развелась, стала ходить в нашу православную церковь, и отец Андрей мне тоже, как и тебе, помог, благодаря его, на первый взгляд простым, словам, мне стало легче дышать на земле. Он такой простой и добрый, наш священник, и вправду, словно богатырь он из древнерусских сказок, мы так его все любим. Не будь батюшки Андрея, мир для нас был бы другим.
Вячеславу стало легче на душе, и это не ускользнуло от глаз Валентины, и он с волнением произнёс:
– Помню, батюшка Андрей мне сказал, что надо продолжать жить, и что родители за мной там, на небесах, наблюдают, и чтобы я не огорчал их. И главное, говорит, возненавидь свой грех, молись о том, кого убил, не сразу, но станет легче. Но ведь действительно мудрые, на первый взгляд простые, слова, а как они мне были тогда нужны, ты, Валя, не представляешь, как нужны.
Вячеслав впервые назвал Валентину, Валей, она даже смутилась и покраснела, и это смущение заметил Вячеслав:
– Знаешь, Валя! Я до тюрьмы всё по соревнованиям, победы, дружил с девочкой Галей, но она меня бросила, я постоянно был занят спортом. Потом долгая тюрьма. Мне с тобою легко как-то Валя, я могу просто говорить с тобою по душам, а ведь это так важно для человека, это, наверное, самое важное, а если и не самое, то всё одно важное. 

Так случилось, что Вячеслав пригласил Валентину к себе в дом, и случилась у них любовь…
Рано утром, когда ещё ни один петух не пропел свой гимн, и не потревожил сон людей, проснулся Вячеслав, да он и не спал почти, если только на час забылся. Рядышком лежала Валя. «Боже! Какая она красивая! И она лежит рядом со мною, с арестантом… Боже!»
Вячеслав вышел на крыльцо, осторожно сел, и хоть был на крыльце, а не в доме, всё равно боялся разбудить Валентину, Валю, Валечку: «Вот оно, счастье, есть оно оказывается. Если бы в тюрьме, поначалу, когда посадили, спросили бы меня: есть ли счастье? Нет, ответил бы, совершенно точно, ответил бы, что нет его и быть не может. Боже! Как хорошо оказывается любить женщину, это ни в жизнь не объяснишь словами, только бы лишь тихонечко прикоснуться к этому пониманию. А я и прикоснулся. Захочет ли Валя жить со мною? Платят мне сейчас хорошо, но ведь не в этом дело, у неё мама, дочь, они могут быть против, и тогда всё, ничего не сделаешь, насильно мил не будешь.
На крыльцо осторожно вышла Валентина, ноги её были босые, села рядышком с Вячеславом, он тут же укрыл её своей курткой, и надел на её ноги свои тапочки.
– Я проснулась, а тебя нет. Мне страшно стало, не покидай меня без предупреждения, понял?
Вячеслав улыбнулся:
– Я, Валечка, сижу вот и думаю, со мною ли происходит это, чем заслужил такое счастье.
Валентина, влюблённо и немножечко лукаво глядя на Вячеслава, улыбаясь, произнесла:
– С тобою, Слава! С тобою! Только вот, что скажут мои?
Вячеслав очень взволнованно ответил:
– Вот и я думаю об этом, там в тюрьме есть такие, которые вообще в любовь не верят, не случилась она у них, как вот со мною, и мне их жалко, сложно всё, всё сложно.
Валентина снова с улыбкой и любовью в глазах посмотрела на Вячеслава:
– Слава! Я тебя люблю!
«Проходят века, но эти слова: “Я тебя люблю”, они святые, наверно», – подумал в этот миг Вячеслав и взволнованно заговорил:
– Валя! Валечка! Милая! Мог ли я подумать…
Валентина, улыбаясь, любя, зажала рот рукою любимому человеку, потом осторожно убрала руку, и они поцеловались…
Настало полноценное утро, петухи пропели свои гимны, был воскресный день, Вячеслав накопал молоденькой августовской картошки, полюбовался на вскопанное и посаженное им полотно русской земли, отварил радующую взгляд молоденькой кожурой картошечку, и с малосольными огурчиками они с Валентиной ели такое простое и вкусное ёдово, прямо на крыльце, вышла соседка баба Маша:
– Ну вот и гоже! Ну вот и слава те, Господи!
Постояла, подумала о чём-то:
– Ну молилась я Пресвятой Богородице! Молилась! Ух! За вас молилась! Ух! Чо сказать? Молодцы! Ироды окаянные! Нет, не Ироды вы, это я так, от радости ругаюсь. Ну вот и парник сгодился, Слава, не зря я тебе доски на него дала.
– Да ты не только доски, ты кормила меня, пока я работу не нашёл, и работу ты мне нашла. 
Вячеслав вдруг поднялся и сделал земной поклон:
– Спасибо тебе, баб Маша! Спасибо от души!
Бабушка как-то вдруг изменилась, но это её изменение заметил Вячеслав, он живо представил, как долгие годы, она время от времени мыла полы и протирала пыль в дому у родителей и, конечно, молилась, Боже! Вот они настоящие русские люди! Это твердь такая, что никакой враг во веки веков не страшен, а бабушка говорила:
– Ну и слава те, Господи! Ты, Слава, жизнью своей заслужил счастье.
Старуха замолчала, и было видно, что плачет, но речь свою, хоть это и давалось ей с трудом, продолжила:
– Понимаешь, Слава! Заслужил!

В нашей России. В каком-то из сибирских городов, жили соседями баба Маша и Вячеслав, и были они в это короткое мгновение счастливы, счастлива вместе с ними была и Валентина, жизнь, она разная, страшная и счастливая, буйная и тихая, солнечная и пасмурная, ранимая и радостная, но эти минуточки жизни эти сибирские люди будут помнить всю жизнь, до самой смерти, потому как смерть, это тоже часть жизни человека…
Анастасия Игнатьевна поволновалась конечно, особенно в начале такой вот любви дочери к бывшему зэку. Но потом, видя, как они любят друг дружку, стала успокаиваться. Не было такой любви у самой Анастасии Игнатьевны, муж уехал и не вернулся, женился на ком-то, пробовала ещё один раз, и снова неудачно, а тут дочка вся сияет, и что уж совсем растрогало, однажды подошла к матери и сказала:
– Мам! Я и не ведала, что так бывает, я, мама, гляжу теперь на людей и хочу, чтобы у всех такое счастье было. На работе одна заметила, что я всё время улыбаюсь, и сказала: «Дура ты! С заключённым счастлива! Дура! Он тобой попользуется и бросит». Я, мама, ничего ей не ответила. Да разве докажешь таким чего-то. Я её понимаю, трудно в счастье поверить, трудно…

С дочкой Тоней было сложнее. Но выручил случай. Вячеслав шёл к Валентине, и вдруг увидел Тоню, к ней приставали двое парней, нет, не так нахально, но всё же грубовато. Вячеслав решил вмешаться:
– Здравствуй, Тоня!
Тоня промолчала.
– А вы, ребята, не позорьте мужиков, так с девушками не стоит разговаривать. Один из парней дёрнулся в сторону Горшенина, другой схватил его за рукав и сказал:
– Вы, случайно, не Вячеслав Горшенин?
– Да! А что?
Ваше фото висит у нас, где мы боксом занимаемся, вас наш знаменитый тренер Иван Иванович тренировал, теперь он на пенсии, стареньким стал. Мы знаем, вас посадили, о вас вообще легенды ходят.
Тоня, услышав это, посмотрела на Вячеслава Васильевича другими глазами.
Вячеслав спросил:
– Как меня узнал? Столько лет прошло?
Парень улыбнулся:
– Вот узнал! А за Тоню больше не тревожьтесь, мой друг погорячился.

Вскоре Вячеслав навестил своего старенького уже тренера Ивана Ивановича Смирнова.
Тренер от радости, что увидел лучшего своего ученика, тут же достал из холодильника бутылку водки и колбасу, выпили, как водится у нас в нашей России, поговорили:
– Нет! Лучше тебя у меня не было бойца. Были, конечно, способные, но, чтобы как ты, у тебя ведь только всего один проигрыш-то и был, и то незаконный. Знаю об этом, зашёл тогда к вам тоже мой ученик Васильев, меня в тот момент не было, он был вас старше на три года и стал до всех докапываться, наверно, выпивши был, а ты за всех и вступился. Рассказывали, что хоть тебя он и побил, но ты тоже ему крепко врезал, в крови ушёл от вас этот козёл Васильев.
– Я, дорогой Иван Иванович, встретил этого Васильева, когда мне было уже семнадцать лет, гляжу он к парням пристаёт, денег требует. Подошёл, и с одного удара уложил его. Вот ведь, сука, понимал, что те сдачи не дадут. 
– Молодец! Славка, ты мой Славка! И об этом мне ведомо, знаешь, как мы все гордились тобою от мала до велика, маленькие ребятишки, да чего греха таить, и постарше, и совсем взрослые специально приходили посмотреть на твои тренировки и поединки, а сколько мальцы восхищались после, ох шуму было от их молодых голосов. Васильев тогда от твоего удара в больницу угодил и после больше никого не трогал, многие тебе за это благодарны. Я его выгнал, а он мстил, без ошибок, Слава, не бывает. А посадили тебя ни за что, я всем, кому надо говорил, но толку не было, до гражданского общества нам ещё далеко. А чего так долго не заходил ко мне, ты ведь уже давно освободился?
Вячеслав улыбнулся:
– Да знаю тебя, Иваныч, стал бы мне работу искать, а я про твои года вспомнил, не хотел тревожить.
– Нет, в этом вопросе ты дурак, не обижайся, я бы тебе мигом работу нашёл. Детей будешь тренировать? Я всё устрою. Ты пойми, ты их не только боксу учить будешь, чтобы людьми стали, я на это всю жизнь положил.
– Дорогой мой Иван Иванович! Спасибо тебе огромное и низкий поклон, за то, что фото моё с пьедестала почёта не снял.
Иван Иванович прищурил брови, вмиг постарел ещё больше, чем казалось Вячеславу, и грустно сказал:
– Приходили начальствующие, ругали, сними, мол, не позорь бокс, а я им кукиш показал, прямо фигу из трёх пальцев, такую же фигу Иосиф Сталин показал Рузвельту и Черчиллю в своё время, так меня чуть не сняли с работы, военкомат на защиту мою встал, награды мои боевые помогли. Но снять твоё фото всё же заставили, ох не хотел я этого, даже после бутылку водки выпил почти залпом. Пришёл утром ребятишек тренировать, а от меня перегаром прёт, дети забеспокоились, а мне их жалко до смерти, ты ведь знаешь я редко употребляю, и с тех пор больше почти не пил, ну только на поминках, когда друзей хоронил, но не напивался, так, пригублю рюмки три, четыре да на горячее налегаю, а когда вскорости девяностые, бандитские пришли годы, я снова повесил фото твоё, и уже никто меня не ругал, а если бы нашёлся такой, я бы ему ответил, не замай, заслужил этот парень награды, в бою заслужил.
– Иваныч! Ты вот слово сказал «не замай», это не трогай означает, да?
– Ишь ты! Ну Славка! Ты мой Славка! Это слово древнее, русское, нам бы не на заграницу глядеть, а своё исконное хранить. У нас завсегда умный народ был. С одного топора избу рубили, ну кто там на западе так сможет, никто. Без всякого инструмента дом построить, один топор в руках, и главное дело, крыша, высший сорт, без единого гвоздя. Это только один пример, а сколько их, таких примеров. Ты вот весь город и область своими победами прославил, и что? Случилась беда, никто не помог. Понятное дело, среди начальников высоких редко хорошие бывают. А казалось бы, и в детский сад, потом в школу вместе ходили, и вдруг начальником человек становится, и сразу его не узнать. Степана Разина все любили, он с народом был, не зазнавался, ну примеров у нас таких в России хватает. Ты держись, Славка, не сдавайся, если сдашься, руки тебе не подам, нет, не сдашься ты, ты боец. Ну давай ещё по одной дерябнем, не каждый день так радуюсь, а знаешь, как хотелось бы побольше радоваться, но уже всё меньше и меньше получается. Это, Слава, жизнь моя заканчивается, я знаю, не перебивай, но люди будут помнить меня, послужил нашей милой душе Отчизне, теперь ты, Славка, служи, теперь твоя очередь, у меня, вишь, батарейки кончаются, а запасных нет, не придумали ишшо.
Вячеслав улыбнулся:
– Снова ты «вишь», «ишшо», опять скажешь, древние слова?
– Это диалектные, понимать надо! У нас в России бывает деревни рядом стоят, а в одной так бают, а другой эдак, словом, по-другому, ну некоторые слова по-другому. Многонациональна наша Россия, и в этом её сила. Я всё чукчами восхищаюсь, живут в тундре, холода там почти постоянно, а они живут, вот выдержка, молодцы, а ведь это всё наша Россия. Как подумаешь обо всём этом, радость на душе.
Хорошая это была встреча. Иван Иванович был рад до смерти, часто обнимал своего лучшего ученика, плакал, словом, всё как у русских людей бывает. Вскоре его не стало. На похоронах многие молодые боксёры, и кто постарше, подходили к Вячеславу Васильевичу и уважительно здоровались.

А вскоре после похорон Ивана Ивановича была свадьба в дому у Горшениных, баба Маша была там почётной гостьей. У Вячеслава с Валентиной родился сын, назвали Виктором в честь отца Горшенина. Тоня всё подходила к маленькому существу, дрыгающему в кроватке маленькими ножонками, и говорила:
– Нет! Ну ни за что бы не поверила, что у меня будет братик, мам?
Валентина отвечала дочери:
– Да и я ни за какие коврижки бы не поверила, дочь, что так всё будет…
Прошли годы… Анастасия Игнатьевна умерла от ковида, баба Маша так, от старости, ушла в мир иной, отпевали её в храме. Антонина воспитывала двух дочерей и была счастлива с мужем, не нравилось ей только, что муж по вахтам работает, но так было у многих. Сын Вячеслава с Валентиной, Виктор, поступил в университет на инженера-строителя. В один из летних дней Вячеслав с Валентиной решили навестить могилку батюшки Андрея. Могилка была расположена в лесу возле храма, они шли не торопясь, дорога к храму была заасфальтирована, кругом на всём пути были скамейки и кормушки для птиц, щебетание птиц было чудесным. Невольно думалось Вячеславу, как хорошо, что храм в лесу, вдали от городской суеты. Они шли и любовались лесом, говорили о батюшке Андрее. Это были всего два сибирских человека… 

Художник: А. Королёв.