Два очерка

Как я не стала украинской поэтессой

6 июня – День родного русского языка

Все мы пишем стихи в детском возрасте. Ну, по крайней мере, писали раньше, в пору романтической борьбы «физиков» и «лириков». Живым светочем стихосложения, правда на совсем короткое время, стала для меня подруга Наташка. Она была авторитетом еще с первого класса во многом, наверное, потому, что была старше нас на один год. Нет, она была здорова, но по какой-то причине ее отдали на год позже, чем было положено.
Мы росли в доме художников, пятый этаж которого занимали творческие мастерские, а на остальных четырех этажах жили наши отцы-творцы со своими семьями. Ходили в школу, которая была через дорогу от дома. В этом мы все были равны. Не знаю, откуда что бралось, но в поведении Наташки время от времени проскальзывали какие-то снисходительно-пренебрежительные нотки. Похоже, она считала, что для этого у нее были все основания. По малолетству я тоже не исключала это. У нее был дедушка с какой-то нерусской фамилией, живший в другом городе. У меня дедушек не было, одна бабушка. От дедушки в Наташкиной семье было пианино с канделябрами и ставшая впоследствии предметом моей зависти «Библиотека приключений». Дедушка ее был собирателем, именно тогда я узнала слово «библиофил». К праздникам дедушка присылал Наташке шикарные костюмчики, в которых она гордо вышагивала по двору, кидая презрительные взгляды на нашу рабоче-крестьянскую одежонку. Надо сказать, что со временем этот рог изобилия иссяк (возможно потому, что дедушка постарел и утратил свои ресурсы), костюмчики донашивали Наташкины сестры, но быть лучшей среди равных Наташка привыкла. Забегая вперед, скажу, что жизнь все-таки откорректировала эту черту, но на тот момент…
– Я написала стихотворение, – гордо сообщила мне Наташка во втором классе. Я открыла рот. В моем ближайшем окружении стихи никто не писал. Читать – читали, и не только в детских книжках и журнале «Мурзилка». Отец иногда декламировал Есенина и пел под гитару. Как-то среди его бумаг я обнаружила несколько книжек, изданных во фронтовой типографии на плохой, почти оберточной бумаге. Среди них был карманный сборник стихов Геннадия Бережнева с дарственной надписью. А тут – живая поэтесса.

Сама я прикоснулась к поэзии годом раньше, когда решила (не знаю, с чего бы это!) написать стихотворение. Вдохновилась наступающим Новым Годом. Думаю, всем понятно, о чем оно было. «Дед Мороз пришел к нам в гости, он подарки нам принес» и так далее… Мой папа посмотрел стихотворение и в левом верхнем углу красивым чертежным почерком припечатал резолюцию: «Чи-да-чи, чи-да-чи, вы плохие рифмачи!» Папе можно было верить. Он был не просто авторитетом – он был главным талантом нашей семьи: художник, музыкант, в прошлом – актер с амплуа героя-любовника. 
Пришлось переключиться на прозу. Но где семилетке взять темы? Конечно, в героической биографии своих родных. И я стала приставать к папе: расскажи да расскажи, как ты доблестно воевал. Папа отмалчивался. Почему отмалчивался я поняла, став взрослой, когда узнала, что до войны папа отслужил срочную, а с началом войны был зачислен в военное училище, которое дислоцировалось на Кавказе. С тех пор у нас в семье хранится пожелтевшая от времени фотография: три курсанта за беседой, в центре – красавец, мой папа. С обратной стороны снимка написано: г. Гори. Но до фронта дело не дошло. Папу достало наследие детдомовского прошлого – открытая форма туберкулеза. Спасительных антибиотиков тогда не было – и папу списали из рядов защитников Отечества. Впрочем, он выжил. 
Ну а на мои настойчивые приставания, он, приняв однажды «на грудь», пересказал какую-то военную книжку. А я в полной уверенности, что главный герой – это мой папа, записала рассказ в тетрадке в клеточку. Папа прочитал рассказ, хмыкнул и ничего не сказал. Так я поняла, что с писательством у меня не заладилось…
– Линуше купили калоши, – начала Наташка. Лина, Линуша – это была ее двоюродная сестра. 
– Калоши настоящие, красивые, блестящие.
Теперь, хоть и захочешь, а ноги не промочишь, – продолжала Наташка.
И дальше – про то, что Линуша в конце-концов отдала калоши кошке, потому что «Ведь некому калошки купить для бедной кошки». 
Узнаёте этот плагиат? Уверена, что тем, кто родился в прошлом веке, когда дети и взрослые не понаслышке знали, что такое калоши, хорошо знакомо и стихотворение Зои Петровой, ставшее впоследствии песенкой. Тогда я этого стихотворения не знала и была в полном восторге от Наташкиных способностей. Тем более, что мои творческие достижения в сравнении с Наташкиным стихотворением не выдерживали никакой критики.
Время шло, мы росли, переходя из класса в класс. Стихи Наташка больше не читала и не «писала». А у нас появилась классная руководительница, милейшая Ольга Лукинична Родионова. Добрейшая учительница, русская женщина, по иронии судьбы преподававшая нам украинский язык и литературу. 
Тогда это было возможно. Мы росли в осознании того, что мы – один народ, а все люди – братья. Это потом, столкнувшись с фактом предательства этого братства, я узнала о насильственной украинизации русского населения, об истоках самого проекта украинства, зародившегося в умах наших врагов, о бесчинствах бандеровцев в годы Великой Отечественной войны и после нее. 
А тогда в каждом городе и городишке стояли памятники столпу украинства – Тарасу Шевченко. В Каневе, на могиле поэта, в годы Советской власти был воздвигнут целый мемориальный комплекс, к которому от Днепра по круче вела огромная лестница. Но затаившимся во временнЫх схронах бандеровцам, которые, как тараканы, полезли на свет после перестройки, этого было мало.
– Хто ж цэ зробыв таку красоту?
– Комуняки.
– Ты ба, як обладналы! Якэ лыцемирство! 
Этот диалог двух престарелых нациков, пыхтящих на лестнице, я услышала в самом конце прошлого века, когда поднималась к «святилищу» вместе с участниками какого-то высокого «круглого стола», куда еще допускались русские журналисты, а в Верховной Раде были даже коммунисты.
Ну а мы учили украинский язык, коверкали слова, смеялись над склонениями слова «дивча» (краткое от «дивчина» – «девушка»). Ольга Лукинична тоже улыбалась, но по-учительски настойчиво старалась вложить в наши головы основы этого русского диалекта, по воле случая ставшего языком. Украинский был обязателен к изучению в школах. Правда, были счастливчики, которых родители освобождали от него (признаюсь: мы им завидовали!). Достаточно было написать заявление на имя директора школы и указать причину: слабое здоровье ребенка, переезд из другого региона, где украинский не изучался или что-то еще, не менее важное. Перестройка-перестрелка показала впоследствии, что некоторые из этих «счастливчиков» стали ярыми украинскими националистами. А дочка филологического «гуру», иноверца, но любителя русской литературы, который, закатывая глаза, читал донецким студентам-филологам стихи великих поэтов, заделалась вдруг украинской поэтессой. Оно и понятно: на поле русской поэзии с ее сонмом гениев обрести имя сложно, поэтому, если мучают амбиции, то прямой путь – в украинство, там посвободнее будет. 

Как-то, придя на урок, Ольга Лукинична сказала:
– Ребята, сегодня мы будем писать сочинение. Две темы – по произведениям украинских авторов, третья – свободная. 
Я любила свободные темы. Не писать же по произведениям украинских писателей, которые еще во время ученичества при невольном сравнении с русской литературой вызывали у меня недоумение! Нет, конечно, были произведения, которые задевали нас. Например, поэма «Катерина» того же Тараса Шевченко, где рассказывается, как родители изгнали дочку, прижившую ребенка от «паныча». Зверство какое, думала я. Была еще «Кайдашева симья» Нэчуя-Лэвыцького. Там родня так ругалась, что, читая это, мы гомерически хохотали. Но правила были строгие: украинская литература и язык есть и их надо изучать. Внутренне ощущая разрыв этого шаблона, я решилась на авантюру – и написала свое первое и последнее стихотворение на украинском языке. Подспудным толчком к этому стал Наташкин пример. Если Наташка может, то почему я не могу? – подумала я и написала стишок про Ленина. Совершенно искренне. До сих пор смешно!

ЛаскАвые очи дывляться на нас,
Як дуже мы хочем, щоб жыв вин в цей час!

И так – четыре строфы. Написала за 10 минут и стала бездельничать, вызывая зависть у корпящих над прозой одноклассников. По всем параметрам стихотворение о Ленине было гораздо лучше моего старого, новогоднего. Ольге Лукиничне оно тоже понравилось. Впоследствии она даже читала его на какой-то учительской конференции. 
А потом я услышала песенку про калоши – и поняла, что когда-то Наташка просто присвоила чужое стихотворение, заменив лишь имя героя. 
Так я потихоньку умнела. А будь я «попроще», то, может, и стала бы украинской поэтессой – первый шаг был сделан. И неважно, что про Ленина. Вон «классики» новейшей украинской литературы Дмытро Павлычко и Иван Драч – как уж восхваляли советский строй и его лидеров, а пришел момент – и, вынув «дулю» из кармана, заголосили о бедной притесняемой Украине, о русском языке как «языке оккупантов» и, более того, о необходимости своевременного расстрела крымчан и уничтожении «проклятой змеи-Лугандонии». 
Это я так, вспомнила о минувших днях, чтоб отвлечься от свиста снарядов и сообщений о жертвах, которые сегодня на девятом году расстрела Донбасса приносят на сатанинский алтарь «певцы» украинства… В ответ на это Донбасс каждый год 6 июня в день рождения великого Пушкина отмечает День родного русского языка, выстраданный в течение долгой украинской оккупации и введенный решением Донецкого и Луганского областных советов в календарь региональных праздников еще в 2006 году, за несколько лет до учреждения ООН Международного дня русского языка.

Бессонница. Кто кого?

Несерьезное

– Доброе утро! – сказал мне компьютер. Да, с его точки зрения это было утро. А с моей – глубокая ночь, экватор моего нормального сна – половина второго. Я пытаюсь уснуть уже часа полтора. 
Вот и Маяковский век назад, как и я, маялся бессонницей.

Уже второй 
     должно быть ты легла 
А может быть 
     и у тебя такое 
Я не спешу 
     И молниями телеграмм 
мне незачем 
     тебя 
         будить и беспокоить

В конце концов поэт все-таки заснул, написав напоследок, что «море уходит вспять, море уходит спать». 
Он великий, у него «инцидент исперчен», а мне что делать?

Для облегчения процесса пошарила в интернете. Вот то, что нужно! Доктор Кармацкий дает развернутые ответы на все вопросы нашего скорбного существования. 
Авось поможет!
– Причиной бессонницы, – строго, но весело говорит молодой доктор, – является исключительно наш мозг, наше нервно-психическое состояние. Постарайтесь засыпать до 12. 
Ой-ей-ей! Я эту границу перешла, но вся надежда была на доктора. 
– Бессонница бывает двух типов, – вещает доктор. – Это, когда человек долго не может уснуть, потому что его одолевают мысли…
…Да, думаю я, это как раз обо мне. И закрываю глаза в надежде, что все мои юркающие мысли вытеснит не по годам мудрый доктор. Как зачастую вытесняют запущенные перед сном аудиорассказы Чехова. До Антон Палыча я созрела совсем недавно. Раньше, в круговерти жизненных проблем, малых и глобальных (а иногда просто космических!), он мне казался нудноватым бытописателем. Теперь ценю как тонкого писателя и гражданина. Более того, теперь он мне помогает. Иной раз, правда, проснусь в процессе прослушивания его очередного сборника рассказов (очередного – не потому, что давно усопший классик написал что-то новое, а потому, что очередной аудиоиздатель по-другому скомпоновал его рассказы) и понимаю, что Чехов – это хорошо, а вот засыпать под него – плохо, надо засыпать естественным путем.
– …И когда человек, быстро заснувший, просыпается в 3-4 часа ночи, и не знает, как ему заснуть – продолжает Кармацкий. Это тоже обо мне, думаю я. А доктор – за свое: 
– Ну попьет водички, сходит в туалет, потом вроде покушать захочется – и так мается до утра. А потом – опять в спячку, до обеда. 
Нет, до обеда я не могу себе позволить…
– До обеда спать – никто не может себе позволить, потому что на стене висят тикающие часы, – в унисон моим мыслям говорит Кармацкий. 
Да-да-да, соглашаюсь, я тоже не могу, потому что, по словам ушедшего в небытие приблудного гипнотизера, усыплявшего целые стадионы, включается «внутренний будильник», который, перекликаясь со словами «художника по металлу» Саввы Игнатьевича из фильма «Покровские ворота», напоминает нам, что мы живем «не для радости, а для совести». И этот пресловутый будильник дает старт нашим обязанностям и обязательствам. 

Что там еще говорит Кармацкий?
– Если ничего не помогает – идите в аптеку… настойка пиона… боярышника… валерианы… смешайте… На худой конец выпейте 50 граммов хорошего коньячку. 
Уже половина третьего. До аптеки далеко, а соточка коньяка есть. Спасибо, доктор, что напомнили! Но 50 граммов – это неприлично, даже если просто по-дегустаторски катать его во рту, надолго не хватит. Так и есть. Соточка под лимончик уходит быстро. Надо подкрепить ее легким бутербродиком по-итальянски. С соусом песто, например. Песто – это заключительный аккорд буйного урожая зеленого базилика, который все лето рос у меня в горшках на балконе. Я не фанат этого базилика, но все лето за покупки в супермаркете бонусами давали пакетики с семенами этого царственного растения. И каждый раз я втыкала семена в горшок, сдабривала их водичкой, а они в благодарность давали буйные всходы. Видать, соскучились по уходу и ласке в своих подземных хранилищах. Потом очередной подросший кустик легким движением руки превращался в итальянский соус. И так – все лето. Последние ростки были переработаны в соус как раз к первому снегу. 
Уже три часа ночи. Или все-таки утра? Время, подумалось мне, пить «молочный улун» – китайский чай с нежным молочным послевкусием. Заварила. Выпила с наслаждением. Но лицом не пожелтела. И глаза не сузились. Хотя, это было бы хорошо, чтоб они сначала сузились, а потом захлопнулись – и я бы заснула. Но нет, видно, в эту ночь мне суждено было предаваться гастрономическим утехам. 
Утехи закончились двумя последними шоколадными конфетами из набора с кокетливым названием «Мамина проказница», который я, держа себя в узде, растянула на несколько дней. 
В четыре часа утра набор ништячков в квартире закончился окончательно. Нет, были конечно еще всякие варенья-печенья и меды, но это были ништячки повседневные, вернее дневные и они никак не могли участвовать в глобальной борьбе с бессонницей. Увы, доктор Кармацкий тоже сдулся. Я осталась один на один в этом нелегком противостоянии. Здесь нужен был очень весомый аргумент. Сродни атомному оружию. И этим оружием стала бутылка шампанского, ожидающая прихода Нового года. Она не дожила до Нового года, расплескавшись брызгами в лучах восходящего солнца. С добрым утром, доктор Кармацкий! Хорошего дня!

Художник: С. Луценко.