Трубный глас

Станислав ЗОТОВ 19 июля 2023 470

130 лет со дня рождения Владимира Владимировича Маяковского

Были давно два певца у нас:
Голос свирели и трубный глас...
Я. Смеляков

Интересное совпадение: Владимир Маяковский родился на пятый день после 150-й годовщины со дня рождения Гавриила Романовича Державина – великого одописца Державы Российской! Гавриил Романович был трубой, трубным гласом императорской России, а Владимиру Владимировичу Маяковскому довелось стать трубой, трубным гласом победившей социалистической державы. Вот скажите после этого, что нет переселения душ...

Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся.
Магомета ты потрёс!..

Так трубил Державин, воспевая императорскую Россию под скипетром «матушки» Екатерины, одержавшую победу над османами. А разве не о том же написал Маяковский, прославляя республику Советов, одержавшую победу над силами капиталистического Запада и, как полагали тогда, открывшая новую эру для всего человечества...

И я,
как весну человечества,
рождённую
в трудах и в бою,
пою
мое отечество,
республику мою!

По сути – это то же превознесение имперской славы России, победы Отечества, но уже не только над османами, а над всем миром капиталистического зла. Это – героический патриотизм, хоть у Державина он облекался в монархические одеяния, а у Маяковского в блузу рабочего на стройках социализма. Не один Маяковский испытывал подобные чувства. Этот героический патриотизм и гордость за славу Отечества диктовал, к примеру, художнику Кустодиеву писать в начале германской войны портрет государя императора Николая Александровича на фоне Кремля и развёрнутого чёрно-золото-серебряного стяга Российской империи, но это же чувство заставило его уже в годы гражданской войны и интервенции в Советскую Россию стран Антанты, писать картину «Большевик», где огромный русский рабочий, ростом выше Божьих храмов, идёт по улицам города с красным знаменем и ведёт за собой массы народа. Несмотря на внешний антагонизм этих произведений, основополагающая парадигма у них одна – державная воля России, что имперской, что и пролетарской, выражающаяся в народной мощи и противостоящая враждебным силам внешней агрессии.
Вот и Маяковского привыкли представлять только как революционного поэта, только как бунтаря анархистского типа, чуждого духу русской державности, а это во многом не так. Действительно, он начинал сознательную жизнь как большевик-партиец, ещё будучи несовершеннолетним, когда его выгнали из 5-го класса гимназии, он включился в Москве в подпольную революционную работу, распространял большевистскую литературу, пока в 1908 году не был арестован жандармами прямо в одной из подпольных типографий. Далее его стали «швырять в московские тюрьмы», как писал он сам, сначала выпустили как малолетку, после снова арестовывали, самый большой срок он отсидел в Бутырках – 6 месяцев во второй половине 1909 года. А в целом ему довелось провести в разных московских тюрьмах около 11 месяцев. Но во время самой длительной своей отсидки в Бутырках, он... начал писать стихи. Сначала это были слабые, подражательные строки в духе декаданса, отчего впоследствии он отрёкся, задним числом «поблагодарив» жандармов, что отняли у него тетрадку с его первыми поэтическими опытами при выходе из тюрьмы. Удивительно, но он был оправдан «за недостатком улик», хотя его, скорей всего, просто пожалели как несовершеннолетнего, ведь в это время по воле монарха готовилась амнистия для большинства участников революционных событий 1905-1907 годов и многих смутьянов, а Владимир Маяковский был потомственным дворянином по рождению и от дворянства своего не отрекался!

Его отец Владимир Константинович Маяковский происходил из старинного казачьего рода, корни которого уходили в Запорожскую Сечь, а запорожцы себя украинцами не считали, а называли себя «русскими лыцарями», почитайте «Тараса Бульбу» Гоголя, который тоже вёл свою родословную даже от одного из казачьих гетманов. А прапрадед Маяковского был казачьим есаулом в Черноморском казачьем войске, образованном по воле «матушки» Екатерины из бывших запорожцев и поселённом на новых, отвоёванных Россией у турок землях Кавказа. Есаул – чин офицерский, и как офицер предок поэта получил потомственное российское дворянство. Его правнук, отец поэта, исполнял должность лесничего в Кутаисской губернии в Грузии, он взял себе в жёны тоже казачку Александру Алексеевну Павленко, из кубанской станицы Терской. Их сын Владимир, родившийся 19 июля (по новому стилю) 1893 года в тамошнем селе Багдади в скромном домике лесничего, считал свою мать украинкой, так как среди кубанских казаков было много выходцев с украинских земель, но это неверно, так как сами кубанцы давно уже перестали считать себя украинцами и назывались великороссами. Сам поэт Маяковский тоже числил себя «великороссом», так он записал себя при пограничном контроле на американской таможне, когда ездил в США (через Мексику) в 1925 году. Кстати, по воспоминаниям самого поэта, его сначала не хотели пускать в «самую свободную страну мира» на том основании, что вначале приняли... за еврея. «Ты жид?» – презрительно бросил ему американский пограничник, когда Маяковский предъявил ему советский паспорт, «краснокожую паспортину». Маяковский оторопел, но тут же вспомнил, что он «великоросс»! И его впустили в Америку, так как русские эмигранты, ушедшие вместе с белыми полками за рубеж, там сами себя называли великороссами, и это знали и признавали на Западе.
Роман с большевистским подпольем у юного Владимира продолжался недолго, тюрьма вразумила его, и желание заниматься искусством переселило тогда в молодом человеке стремление к политической деятельности. Он вышел из компартии и надел жёлтую кофту поэта-авангардиста. В художественном училище, где он обучался некоторое время, но больших успехов в области живописи не достиг, он познакомился с Бурлюком, человеком интересным, мнящим себя идеологом «нового искусства» – футуризма. Футуристы мнили себя сокрушителями старой классики, т.е. «революционерами духа», а себя именовали «зёрнами нового человечества». Почитайте соответствующие сцены футуристического вечера в романе Алексея Толстого «Хождение по мукам», окунитесь в эту атмосферу разнузданности и отрицания всего и вся. По сути, футуристы были продолжателями дела незабвенного Базарова с его непрошибаемым нигилизмом. В самой значительной своей футуристической поэме предреволюционного времени, знаменитом «Облаке в штанах» Маяковский допустил прямое указание на нигилизм как на идейную почву, из которой он и вырос.

Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».
Никогда ничего не хочу читать.
Книги? Что книги!
Я раньше думал – книги делаются так:
пришел поэт, легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак – эхъэ
пожалуйста!
А оказывается – прежде чем начнёт петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.

Конечно, это очень эпатажно – воображение сравнить с воблой, да ещё и глупой (а бывают умные воблы?), и призывать не читать книги (да и зачем нужны книги, если есть интернет? – сказали бы сегодня нынешние нигилисты). Но, Боже мой, несмотря на весь бунтарский дух, опять всё сводится ко всё тому же, извечному, старому как мир: «Славьте меня!» И, разумеется, нужно презреть Бога и культуру, сбросить с корабля современности. Бороться с Богом в те предвоенные годы было очень модно, молодой бунтарь в жёлтой кофте (видимо, женской? – мужчины жёлтых кофт ведь не носят) смело бросает вызов Всевышнему. Но, вот парадокс, хотел сам поэт или не хотел, а себя самого он возводит в степень Христа, или новоявленного пророка, во всяком случае...

Мы –
каждый –
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
«Распни, распни его!»

Для него поэтическая трибуна. с которой он читает свои громоносные стихи – это Голгофа – и не меньше! А публика, внимающая его трубному гласу – она принимает его одновременно с бешеным восторгом, и одновременно – с бешеной ненавистью, что вовсе не является для творца нового искусства чем-то неожиданным, он к этому заранее готов. Известно, что Маяковский очень любил и почитал Некрасова, а кредо Некрасова вполне выражено в его известном стихотворении, написанном на смерть Гоголя, тоже часто допускавшего пророческий тон в своих произведениях. Некрасов изрёк формулу поэта-пророка:

...Но нет пощады у молвы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы –
Её страстей и заблуждений...

Не на этом ли и вырос Маяковский? Уж как он обличает буржуазное общество предреволюционного времени в России, всех этих «лабазников, проституток, подрядчиков» (по-нынешнему сказать – менеджеров), но он же поднимается до великого пророчества, которое удивительным образом сбылось, правда, с поправкой на один год:

Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас – его предтеча;
я – где боль, везде;
на каждой капле слѐзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!
И когда, приход Его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю –
вам я душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! –
и окровавленную дам, как знамя.

И опять это навязчивое сравнение себя с Христом, что, конечно, является святотатством, но оправдывается хотя бы тем, что поэт ради спасения человеческого рода, погрязшего в мерзостях буржуазного мира разврата и пошлости, готов душу свою из себя вынуть, растоптать и дать людям, как знамя! И я не согласен с теми критиками творчества Маяковского, которые, опираясь на богохульные строки в его стихах (а их можно найти достаточно), утверждают, что поэт продал свою душу нечистому. Поэт не может продать душу, ибо он тогда не напишет ни строчки, стихи-то ведь пишутся душой... но поэт может «вытащить» из себя душу, даже растоптать её, но отдать её, окровавленную, людям на знамя...
Маяковский не был растлителем и очернителем всего и вся. Он не был пошловатым хохмачом, каких мы много видели во времена лукавой «перестройки», которую кто-то хотел выдать за революцию, а это было просто сползание в болото цинизма, пошлости и лжи, растление всего и вся, и прежде всего – душ человеческих. Маяковский как раз душу-то поднимал, «как знамя»! Правда, с Богом боролся, себя «тринадцатым апостолом» величал, но иуд всех мастей осуждал и готов был «целовать Богу жилистую руку»! Просить, чтобы «обязательно была звезда». Это дорогого стоит, и это не пустой трёп, это – жизнь и судьба.
Маяковский многое предвидел и предсказал. Так в 1919 году, в самый разгар гражданской войны и интервенции иностранных держав в России, когда войска интервентов высадились и в Одессе, и в Архангельске, во Владивостоке, и в Мурманске, оккупировали Прибалтику, Закавказье и Дальний Восток, а в самой России белые армии Колчака и Деникина (их Уинстон Черчилль, тогдашний военный министр Великобритании, называл «мои армии») шли на Москву, в это время, работая художником РОСТА (Российское телеграфное агентство) и рисуя агитационные плакаты, Маяковский написал, пожалуй, самое честное своё произведение, поэму «150000000» («Сто пятьдесят миллионов»), где представил в удивительном свете картину тогдашнего мира. Мир в его понимании разделён так кардинально, что даже Земной Шар разодрался на две половинки, и так они повисли в пространстве. Разве это не предвидение политического разделения мира на глобальные Восток и Запад, какое мы видим сейчас? Тогда это ещё не было так ясно выражено, как ныне. Это предвидел и Александр Блок в своей последней провидческой поэме «Скифы», но он предположил, что когда Запад двинет свои «стальные машины, где дышит интеграл» на восточную «дикую орду», то Россия останется в стороне, она «уступит место боя» армадам Запада с «ордой» Востока, а сама будет только наблюдать со стороны. Последующие события показали, что это был наивный взгляд, как раз Россия, что в период гражданской войны и интервенции, что во время Второй мировой войны, что и сейчас, уже в 21 веке, является самым главным участником всех событий. От её позиции и усилий во многом зависит судьба мира. А вот Маяковский в своей поэме, написанной в холодной и голодной, разорённой стране в самый тяжёлый год войны предсказал победу России над могущественным Западом в лице тогдашних США, где в это время правил президент Вудро Вильсон и весь западный мир считал его главным победителем в мировой войне. И вот в поэме у Маковского разыгрывается поистине титаническая картина борьбы двух миров. Буржуазная Америка, находящаяся на вершине своего могущества, ибо это была единственная страна, которая вышла с прибылью, а не с ущербом из событий Первой мировой войны, собирается победить своего последнего врага – молодую республику Советов и установить мировое господство. Маяковский представляет в поэме аллегорическую картину, как Вильсон, похожий на чудовищного монстра, одевает невиданную механическую броню, вооружается самым мощным оружием, и это непобедимое чудовище, одетое в бронированный доспех, выходит на поединок... с русским Иваном! А русский Иван, что он из себя представляет? Да это русоволосый русский крестьянский парень, одетый в сермягу и порты, подпоясанный лыком, в лаптях и с голубым взглядом незамутнённых глаз. Это герой из русских сказок, по сути. И вот когда железнобокое чудовище Вильсон видит такого противника, то его начинает разбирать смех, он хохочет: «И этот против меня, меня!» Начинается бой, западный монстр наносит удар за ударом по русскому Ивану, а Иван всё стоит и не падает, хотя получает рану за раной, льются потоки русской крови, автор поэмы восклицает: «Я скажу тебе, Вильсон Вудро, хочешь крови моей ведро!» Казалось бы, Россия побеждена, а она стоит, а вот у Запада, у это мифического монстра Вильсона, силы кончаются, они истрачены в долгом поединке, и Вильсон видит: «Испепелён он!» Победа остаётся за русским Иваном, хотя он тяжко изранен.

Вот, скажите, разве это картина не сегодняшних событий, той роковой борьбы, что ведёт современная Россия с силами коллективного Запада? Что это, если не гениальное предвидение Маяковского? В то время это произведение не поняли. Коммунистические власти не поняли тот явный антизападный накал, что звучит в поэме. Это противоречило марксистской догме, что только рабочий класс западного мира может построить коммунистическое общество. Россия и русский народ рассматривались лишь как вязанка дров, долженствующая разжечь пожар мировой революции, не более того. Тем более, национальный русский мотив, вышедший из-под пера поэта-космополита, казалось бы, Маяковского, который до того таким видением мира не отличался, удивил многих. Национальные в своём глубинном духе русские поэты, даже Сергей Есенин, писали в 1919 году совсем другие стихи. Есенин писал «Сорокоуст» и «Кобыльи корабли», где представил картину упадка и распада в России, гибель деревни и повальный голод в городах, где на улицах валяются трупы людей и лошадей, умерших от голода и болезней. А Маяковский, космополит, поэт мировой революции, которому мир представляется этаким «единым человечьим общежитьем», вдруг написал поэму о 150 миллионах людей России – именно примерно таково было тогда население нашей страны, – которые объединены единым желанием победить врага. Это было большое преувеличение тогда, Россия была разодрана социальной враждой, разделена фронтами гражданской войны, какие 150 миллионов?!. Но вот прошло более ста лет, и мы видим современную картину: население нынешней России примерно составляет эти цифры, и мы ведём великое противостояние с агрессивными силами Запада. Всё сбылось по слову поэта. Тогда это не поняли, понимаем ли мы сейчас?..
Неправильно то мнение, усвоенное нами ещё со школы, что Владимир Маяковский в 20-е годы прошлого века был исключительно официозным советским поэтом, прославлял коммунистическую партию и лично Владимира Ильича Ленина и других коммунистических вождей. Писал и прославлял Ленина (но никого более из партийных лидеров – обратите на это внимание!), но поэму свою «Владимир Ильич Ленин» написал после смерти вождя, а о Сталине – почти не упоминал. Ездил по стране, агитировал, что называется, за Советскую власть, воспевал социалистическое строительство – но ведь это была яркая мощная патриотическая позиция, трубный глас поэта был поставлен на службу укрепления и модернизации родной страны, а это было насущно необходимо тогда. Маяковский всерьёз полагал, что «мой труд вливается в труд моей республики!». Сколько сил отдал он этой борьбе и агитации. Его было за что упрекнуть, особенно его порицали за неразборчивость в связях с женщинами, он имел побочных детей на стороне, в том числе и за границей. Осуждали, что он аморально жил такой «коллективной» семьёй с парочкой Бриков – Лилей и Осипом. Но он был безумно влюблён в Лилю Юрьевну Брик – женщину одиозную, имевшую множество поклонников, содержательницу элитного литературного салона. Но что сделаешь – сердцу не прикажешь, кого любить!.. Можем ли мы осуждать поэта за его любовь к женщине, которой он посвящал все свои произведения – все, кроме поэмы о Ленине, которую он посвятил коммунистической партии.

В роковом апреле 1930 года Маяковский увлёкся актрисой МХАТа Вероникой Полонской, молодой интересной женщиной, младше его на 15 лет, замужней (муж – актёр Михаил Яншин, но тогда этим никто не смущался), предлагал ей выйти за него замуж. Лиля и Осип Брики в это время совершала вояж по Европе. Маяковский был один, хандрил. Не удалась его выставка «20 лет работы» – он вёл отсчёт своей творческой деятельности с 1910 года, с момента написания своих первых стихов, хотя публиковаться начал с 1912 года. Выставку демонстративно не посетил ни один «вождь», хотя Маяковский разослал приглашения. Но коммунистические бонзы стали с подозрением смотреть на поэта после опубликования его пьесы «Баня», которую поставил Мейерхольд в своём Театре Революции. Постановка была проигнорирована официальной пропагандой и потому не собрала зрительского интереса. Ещё бы! Ведь в ней был выведен сатирически на сцену типаж этакого коммунистического вождя, любящего лесть и восхваления, некоего Победоносикова, в котором угадывали самого Сталина. Впрочем, тут можно гадать, но нарастали и другие, тревожные для «первого советского поэта» признаки. Его перестали выпускать за границу, он собирался съездить в Париж осенью 1929 года – не выпустили, Татьяна Яковлева, парижская подруга так и не дождалась его. Из официального издания «Печать и революция» было изъято цензурой приветствие «великому пролетарскому поэту». Маяковский чувствовал, что на нём затягивается петля. На вечере в Политехническом музее, где обычно он выступал с большим успехом, вдруг появились какие-то люди «в штатском», которые освистывали его, мешали проведению вечера. Советская номенклатура умела мстить за Победоносикова! Маяковский пишет последнее письмо, пишет нервно карандашом, но почерк его, это проверено экспертизой. В письме он прощается с жизнью, просит сделать своими наследниками мать и сестёр, Лилю Брик (обязательно!) и Веронику Полонскую, что удивительно, но, видимо, он считал её уже своей невестой.
14 апреля, утром, у него состоялось последнее свидание с ней в его комнате (это был, по сути, его рабочий кабинет) в Лубянском проезде. У Маяковского была прекрасная квартира в Гендриковом переулке, но там жили Брики. Маяковский привёз Полонскую к себе и твёрдо предложил ей ответить – выходит ли она за него замуж или нет? Полонская спешила на репетицию в театр, её ждал сам великий и очень строгий Немирович-Данченко, и она не ответила определённо и постаралась быстрей убежать от поэта. Выбежав из комнаты на лестницу, она услышала выстрел... Сразу же вернулась, Маяковский был ещё жив, на груди его была рана от пули. Прибежали соседи, приехала «Скорая помощь», но поэт умер. Самоубийство было очевидно, имелось предсмертное письмо, написанное заранее, но вот вопрос: если поэт твёрдо решил покончить с собой, зачем было требовать от Полонской согласие на брак? А возле тела поэта был найден маузер, но это был не пистолет самого поэта, у него был браунинг, а маузера не было. Откуда же он взялся? Впоследствии этот таинственный маузер также таинственно исчез из улик этого дела. Впрочем, и дела никакого не возбуждалось, сразу было признано самоубийство, тело поэта было сожжено в Донском крематории, в бывшем храме Серафима Саровского в Донском монастыре. Впоследствии именно там сжигались тела репрессированных заключённых с Лубянки. Спустя годы безутешная Лиля Брик, которая очень хорошо жила на гонорары от издания трудов покойного поэта (она законная наследница!), добилась перенесения урны с его прахом на Новодевичье кладбище. Там упокоился трубный глас великой эпохи! А голос свирели, Есенин, лежит на Ваганьковом... Русские поэты.

Художник: М. Семёнов.