Гарем

Что Пашка Жаров знал о гареме? Да ничего. По соседству с двухэтажным домом, обшитом досками и засыпанном шлаком, где он жил с родителями, в общежитии комбината проживало несколько татарских семей, у них было много детей, но девочек почему-то больше, чем мальчишек. В шутку рабочие называли эти семьи гаремами. По дороге в школу вместе с Пашкой ходили двойняшки – Роза и Гузель, их провожала старшая сестра – Зухра, потом она бежала на занятия в учебные классы ФЗО (фабрично-заводское обучение), где получала профессию текстильщицы. Взрослых мужчин в этих семьях было немного: после войны они промышляли на заработках, тянулись на Север, где стали искать нефть. А ещё Пашка не раз видел, как во двор общаги на полуторке приезжали татары, сгружали тяжёлые мешки с семечками и тогда на местном рынке оживлялась торговля «жареным продуктом». 
Всеми делами своеобразной диаспоры заправляли одноногий инвалид войны дядя Рамиль и его сын, числившийся грузчиком на продбазе и для соседей, похоже, называвшийся Колей. В общежитии у них было несколько комнат: одна большая, под тридцать метров, на первом этаже и несколько обычных – на других этажах. Николай с женой, дочерьми-двойняшками и фэзэушницей Зухрой жили сразу в двух комнатах с отдельными входами, в одной из них с детьми постоянно находилась старая женщина, может, его бабушка или родственница. Дядя Рамиль поделил свою большую комнату перегородками на три, с ним жили две женщины, мальчик-подросток, и ещё две девочки-погодки, рождённые сразу после войны. Общежитие было кирпичное, рассчитанное на учащихся ФЗО, с удобствами в виде общих кухни, туалетов и умывальников. Но жили в нём семейные люди, строившие комбинат с первого колышка и переселённые туда из аварийных бараков довоенной постройки. 
Узнав, что «твёрдый хорошист» Павел живёт по соседству с Розой и Гузелью, классный руководитель Зоя Николаевна попросила его дополнительно позаниматься с девочками по русскому языку, чтобы те лучше привыкли к диктантам перед экзаменами за седьмой класс. Она делала это всегда, когда сталкивалась с воспитанием детей в таких замкнутых семьях, чтобы хоть как-то раскрепостить их. Для этого ей пришлось пригласить в школу отца девочек, познакомить его с Павлом, сказать, что такие занятия обязательно пойдут на пользу. Отец недоверчиво отнёсся к предложению учителя, но спорить не стал: надо, значит, надо, она начальница, ей виднее. 

Первую встречу с одноклассницами Павлу назначили на воскресенье, но дядя Рамиль и Николай были заняты на рынке, за девчонками присматривали старая татарка и их сестра Зухра. Та, увидев, что тетрадки и учебники разложены, «учитель» готов диктовать текст, сказала, что ей надо увидеться с подругой и ушла на улицу. Бабушка почти не говорила по-русски, села за плотную из цветного габардина перегородку у окна, закрыла глаза, стала шептать, видимо, молитву. Потом затихла, только слышалось её ровное дыхание. 
– Спит, – одними губами сказала Роза, – она может проспать так, сидя, часа два, даже больше... Давай диктуй, мы должны всё списать в тетрадь, отец вечером проверит. И не забудь поставить нам оценку, хи-хи-хи... 
Павел знал, что Розка – смелая девчонка, в обиду себя не даст, не то что Гузель, тоненькая, хрупкая, с длинными ресницами и ярко-коричневыми глазами. У неё были тёмные волосы, заплетённые в несколько косичек, красиво уложенных на голове, в ушах сверкали, наверное, золотые серёжки. В отличие от сестры у неё совсем не были заметны груди, а длинные пальцы рук то и дело перебирали новую ручку с поршнем для заправки чернил. Она явно смущалась Павла, почти не поднимала глаз от тетради, молчала. Мальчишка перевёл с неё взгляд на бойкую сестру, сказал: 
– Ну пишите: диктант с заголовком «Сенокос»... 
– А что такое сенокос? – сразу спросила Роза. 
– Когда косят траву, сушат, получается сено, корм для животных, коров, коз на зиму, подстилка для кроликов... 
Гузель без вопросов сразу приготовилась писать диктант. А Пашке нравилось чувствовать себя учителем, диктовать этим двум симпатичным девчонкам довольно обычный текст. Но сразу же, на втором предложении, Роза скривила личико, споткнувшись на слове: «ультрамариновый». Павел кратко объяснил, что означает этот цвет и что слово пишется слитно. Но польза от таких диктовок была очевидной: трудные места разбирали вместе, подсказывая друг другу, как правильно написать текст. Дело шло споро, через час, примерно, диктант закончился, Павел даже пожалел, что сократил его не треть. Он внимательно просмотрел текст у Гузель, написанный ровным красивым почерком, нашёл всё же две ошибки, поставил оценку «4». Девочка была рада оценке, облегчённо вздохнув, сказала: 
– Можно чай ставить, мама чак-чак приготовила, просила угощаться... 
– Давай, грей чайник, с плиткой поосторожнее, вечно у тебя что-то случается, – сказала командирским голосом Роза. 

Гузель ушла за плотную сатиновую занавеску, на которой были изображены зелёный луг и белые крупные ромашки. Там, видимо, было что-то вроде маленькой кухоньки, загремела посудой. Роза положила перед Павлом тетрадь, сказала: 
– Мне надо пятёрку поставить. Я старше Гузельки, отец всегда меня ставит в пример... 
– Вы ж двойняшки, – засмеялся Павел, – кто поймёт: старший-младший... 
– На двадцать минут я родилась раньше, значит, я – старшая. 
– Придётся чище подтереть ошибки, у тебя их больше, чем у Гузель... 
– Ерунда! Щас быстро всё сделаем, – сказала девчонка и буквально на глазах у мальчишки вычистила текст диктанта. 
– Поставлю пять с минусом, – сказал Павел, – много подтирок... 
– Ставь-ставь, остальное тебя не касается, – сказала Роза и встала из-за стола. Она вдруг расстегнула верхние пуговицы длинной вязаной кофты, и мальчишка увидел две больше белые груди. – На, потрогай... Да не бойся, они не кусаются. Жми сильнее... 
Пашка, буквально вспотев от напряжения и не понимая, что делает, притронулся к плотным грудям с яркими коричневатыми сосками, увидел, как девчонка прикрыла глаза, услышал её стон, шёпот: «Сильнее трогай, не бойся... Сделай мне приятно, ну, сделай». 
Он стоял спиной к двери, не видя, как из-за занавески вышла Гузель, как она остановилась, не зная, что делать. Розка зашептала: 
– Закрой дверь на ключ и посиди у плитки. Я тебя позову... 
Девочка словно робот беспрекословно выполнила её команду, ушла на кухоньку. Розка потащила мальчишку ко второй кровати, стоявшей у соседнего окна, бормотала: 
– Эта чёртова старуха проспит долго, не увидит, не услышит. Не бойся, хотя бы просто полежи на мне... 
– Чё ты, дуррра, што ли? Щас твой отец привалит, он из окна меня выкинет... 
– Не придёт! У них – намаз... Иди, иди сюда, – она уже лежала на кровати, успев расстегнуть все пуговицы на кофте и спустить до колен шёлковые шаровары. Перед мальчишкой во всей красе предстало смуглое тело с ровными бёдрами, отметиной пупка и чёрными завитками волос внизу живота. 

*** 

Павел никогда, кроме как на уроках физкультуры или купаясь в реке, не видел раздетых до купальников девочек, и уж тем более не трогал запретные места на их теле. Хотя из-за послевоенных трудностей с жильём, когда семья рабочего ютилась, как правило, в одной комнате барака или общежития, мальчишка знал, как зачинаются дети, как, стараясь соблюдать меры предосторожности, ведут себя родители при близости. Но чего греха таить, в таких семьях много проще смотрели на эти вещи, были и безобразные поступки по отношению родителей друг к другу, и откровенный мат... Хотя у Павла несколько по-иному сложилось в жизни: отец рано умер после войны, мама осталась одна, было трудно, она ничего не знала кроме бесконечной работы и думала лишь о том, как прокормить, обуть-одеть троих детей. А те чётко усвоили: всегда, не раздумывая, защищать маму, помогать и поддерживать её словом и делом. 
Неудивительно, что мальчишка стоял перед голой девочкой будто деревянный, руки и ноги его не слушались, в горле пересохло, язык не мог вымолвить ни слова. Он понимал, что за занавеской, в кухоньке, осталась Гузель, такая же девчонка, даже много лучше, чем эта, в кровати, а за перегородкой, украшенной ярким орнаментом, сидя спит, словно истукан, старая татарка. И что ему оставалось делать? Да ещё в это время кто-то начал дёргать за ручку входную дверь, с каждым разом всё настойчивее и сильнее. Пашка попятился назад, столкнулся с Гузелью, которая пыталась открыть замок. Он повернулся к двери в тот момент, когда в комнату почти ворвалась Зухра. Та уставилась на кровать, где в позе сладко спящей разместилась под покрывалом Розка. 
– Чё вы тут делаете? Почему дверь на ключ заперта? – Затараторила старшая сестра. 
– Почему да почему... По кочану, – сказала недовольным тоном Роза. – Может, тебе тоже захочется поиграть с нами в дом? И хозяин у нас есть, только трус он... 
– Дура ты, Розка! Отец точно прибьёт того, кто попробует играть с нами... И нас вместе с ним, – и что-то скороговоркой выдала сестре по-татарски. 

Павел быстро запихнул под брючный ремень учебник и свою тетрадь с диктантами и, ничего не говоря, даже не попрощавшись, выскочил из комнаты. По широкой лестнице сбежал с третьего этажа общежития, со злостью хлопнул входной дверью и помчался к своему дому. «Дуррры, – злился он всё больше, – набитые дуры. В "домик" захотелось поиграть им? Во дают! Но у нас, наверное, и нет в классе девчонки с такими грудями... Разве что Хапёрская посоревнуется. Во влип. А если Зухра разболтает? Да она и не видела ничего. Ничего не знает... И Гузель не знает, готовила чай, угощенья. Вот симпатичная девчонка, а эта – дура титястая – в подмётки ей не годится. Ну, Розка, завтра ты получишь у меня, на полную катушку...» 
Утром он пошёл в школу раньше обычного, чтобы не пересекаться с подшефными девчонками, особенно Зухру он не хотел видеть. Был яркий на краски сентябрь, бабье лето отвоевало несколько недель тепла, и у всех на уме были ещё каникулы. Да и до экзаменов – далековато, можно спокойно жить привычной жизнью. В школьном дворе Павел встретил Димку Ерохина, старшеклассника, с которым дружил из-за любви к мотоциклам. Правда, дружба эта была, всё-таки корыстная: тот эксплуатировал ребят за возможность покататься на двух своих «Ковровцах» ещё старой модели, которые потом они драили после каждой поездки. 
– Придёшь после школы? – спросил Димка. – Можно съездить на Сенной рынок, говорят, с Коврова мужики кое-какие детали привезли... 
– Не, – сказал сразу Павел, – не смогу. Надо матери помочь... 
– Ой, держите меня. Маменькин ты, что ли... 
– Дим, завязывай. У нас нет кухарки. И отец у меня не начальник, в могиле давно... 
– Понял, но приходи в любое время: скоро у меня новая модель появится, красавца выбрал, красного цвета. А эти, оба, надо готовить к продаже, помыть-почистить, смазать... Слышь, у вас в классе есть две татарочки, как к ним относишься? Я тут закадрил их старшую сестру, на ласки сильна... Не знаешь её? 
– Не вздумай вляпаться... Говорят, их отец может убить за дочерей... 
– Какие мы страшные. Времена другие, те прошли... 
– Смотри, Дим, решать тебе, – они пожали друг другу руки. 

В коридоре школы Павла встретила Зоя Николаевна, спросила, как получился диктант. Ответил: нормально, ошибок не так много сделали, разобрали всё по косточкам, девчонки готовы к экзаменам. 
– Какой быстрый да смелый ты, Паша. Теперь им надо диктант повышенной сложности дать... Но это я сама сделаю на дополнительных уроках, у нас ведь ещё узбеки, молдаване и грузины есть. Если хочешь, оставайся и ты с нами, кроме пользы – ничего не получишь... 
В классе и Розка, и Гузель вели себя, как обычно, как будто и не было «игры в дом». Видимо, Зухра или ничего не поняла из разговора с сестрой-соблазнительницей, лежавшей в кровати, или сделала вид, что всё нормально, как обычно, и тогда что зря забивать голову ненужными подробностями. Павел тоже вёл себя спокойно, поздоровался, правда, глядел в это время только на Гузель. Увидел, как преобразилось лицо девочки, когда он заговорил с ней: 
– Гузель, Зоя Николаевна ждёт от вас тетрадки. Сказала, что ещё сама проведёт пару диктантов, может, я тоже приду на эти уроки... Ведь польза всё равно будет. 
Гузель, как на автомате, отошла с мальчишкой к окну, сказала совсем тихим голосом: 
– Да, спасибо, Паша. Ты хорошо помог нам. Учительнице мы покажем тетради на её уроке. А ты хорошо помог... Будешь ещё заниматься с нами? 
– Не знаю, как скажет Зоя Николаевна. Она, наверное, сама теперь будет диктовать... Но если решится дело, то нам лучше заниматься в школе, после уроков. В библиотеке всегда есть столы пустые, с Анной Васильевной я договорюсь... 
– Значит, ты не обиделся? Хорошо, а я волновалась... Библиотекаря Анну Васильевну я тоже знаю, дружу с её дочкой, Верой. А Роза, наверное, не захочет заниматься с нами, тогда пусть идёт к Зое Николаевне... 
– Дура она набитая, – зло сказал Пашка, – а если бы отец пришёл в тот момент? 
– Я ей всё сказала... – Гузель сильно покраснела. – Но это у неё могут быть и такие шуточки. При мне больше не повторится такое... 

*** 

В неглубоком, но широком овраге, покрытом густой травой, лебедой, крапивой да лопухами, с ручьём, проложившим по его дну извилистое русло, профком распределил земельные участки. Передовики производства получали свои сотки, все спешили, дело было ранней весной, кто-то уже мечтал высадить картофель, а кто-то думал, как найти для посадки крыжовник, малину и смородину. Особенно хорошо в этих местах вызревала чёрная смородина, её выращивали во всех частных домах посёлка, она спасала при простудах, малокровии-анемии, листья шли на соленья овощей, особенно огурчиков, те были непременной закуской на всех праздничных столах. А кто-то уже заказал по несколько кубов тёса и начинал строительство каркасных домиков с удобствами, с колодцем у крыльца и туалетом в тёмном углу участка. Как директор фабрики, отец Дмитрия использовал нескольких рабочих на строительстве двухэтажного дома с гаражом для своей «Волги» и мотоциклов сына, у них были и ванная, и отдельный душ, и туалет в самом строении. Все поговаривали, что у начальства почему-то и участок больше положенных соток, и второй этаж появился, хотя официально нигде не было сказано, что такие дома строить нельзя. 
В августе, в субботу, состоялся сбор руководителей комбината (а там одних фабрик было штук пять) на садовом участке Димкиного отца, гуляли почти до утра, благо, предвыходной день был уже официально объявлен коротким, в одну рабочую смену. Границ, отделяющих участки друг от друга, ещё не заводили, поэтому гостевали на застолье практически все ближние соседи, а чтобы не ударить в грязь лицом, многие тащили с собой вино и водку, соленья и выпечку, некоторые умудрились пожарить шашлыки и запечь в тесте прудовых карасей. В общем, по факту, без главенства профкома, получилось закрытие летнего сезона в новом садовом товариществе. 

После застолья на участке пару дней шла уборка территории, хозяевам помогали двое подсобных рабочих из СУ (строительное управление). Следом за ними в дом переехал жить Дмитрий, перевёз свои мотоциклы, сильно потеснив отцовскую машину в гараже. Но ему всё разрешалось, поэтому он организовывал здесь жизнь на своё усмотрение. А отцу некогда было заниматься домашними делами, в три смены, без перерывов, его фабрика, как и многие другие, гнала ситец за границу, зарабатывая валюту. 
Сразу после занятий в школе у гаража Дмитрия собирались ребята, ремонтировали мотоциклы и мопеды, кое-что готовили к продаже. С наступлением сумерек к участку подтягивались девчата: и одноклассницы, и из соседних домов посёлка. Включали два приёмника: «Фестиваль», выпущенный в честь молодёжного фестиваля в столице, и «Турист», привезённый отцом из командировки. Танцевали, парочками частенько бегали в дом, якобы попить или умыться, а сами целовались и обнимались в укромных уголках. Расходились поздним вечером, но почти всегда у Дмитрия кто-то из девушек оставался ночевать, и как сосед этого не мог не видеть Павел. 
Димка считал, что ему повезло с соседями: многодетной маме Пашки как раз дали участок рядом с его семьёй. И он с удовольствием помогал строить тем что-то типа просторного сарая с двумя окнами, парой топчанов для сна и столом для еды. К дому прилепили будку для огородного инвентаря, мама где-то раздобыла старые лопаты, грабли, даже вилы нашлись, говорила, что всё это ей дали рабочие мясокомбината, которых она ещё во время войны учила доить коров, привезённых на убой и дожидавшихся своей горькой участи. К концу лета на огороде оставалась неубранной только картошка, поэтому семья Павла не приходила на участок, и мама была не против, чтобы сын, пока тепло, здесь и ночевал. Вот и получилось, что, несмотря на разницу в возрасте, мальчишки подружились: семиклассник был надёжным помощником Димки, хорошо разбирался в мотоциклах, ездил, правда, без водительских прав, на нескольких моделях «Ковровца». 

*** 

Первый раз Павел увидел Зухру у Дмитрия случайно: она пришла одна, хозяин тут же проводил её в дом, и сколько они были там, сосед точно не сказал бы, на огороде всегда есть неотложная работа. Когда позже Дмитрий подошёл к Павлу, тот увидел, как сияет его лицо, услышал: 
– Какая сладкая девочка. Никаких уговоров, терзаний, сама всё знает, умеет. Какая сладкая девочка... 
– Я уже говорил, Дим, не нарвись на её отца... Слышал, он убить может того, кто обидит его семью, особенно девчонок. 
– А ты знаешь, я говорил с ней о тебе? Она так любит меня, что готова переспать с тобой. Если я позволю... 
– Ты чё, совсем?! У меня – седьмой класс... И мне нравится её сестра – Гузель. А ты совсем козёл, что ли? Она тебя любит, а ты так относишься к ней. 
– Ну прости, если обидел. Я думал, так будет лучше всем, в первую очередь, тебе. Спокойно вошёл бы во взрослую жизнь. А так-то ты дружи-дружи, к десятому классу, может, созреешь с Гузелью... 
Зухра приходила ещё не раз, правда, засветло, на танцы не оставалась, видимо, выбирала то время, когда родственники были или в мечети, или работали на рынке. Её отец, Николай, был среднего роста, обычный с виду мужчина, но, похоже, имел в руках огромную силу: тяжёлый мешок из китайского джута с жареными семечками спокойно поднимал на грудь и бросал продавцу на прилавок. Видно было, как уважают его соседи, а может, и побаиваются. Он не любил компаний и застолий, не участвовал в разборках и спорах: этим занимался одноногий инвалид, как говорили все – его отец. Старшую дочь он, похоже, недолюбливал, она вместо окончания школы стала учиться в ФЗУ, но сделать ничего не мог: это решение одобрил его отец и дед Зухры – Рамиль. Опять же, по разговорам, её сватали женихи из богатых, уважаемых в их мире семей, и для них было удивительно: почему семнадцатилетнюю невесту не выдавали замуж. Правда, Розка как-то проболталась: дедушка обещал её выдать замуж за своего друга на войне, который сейчас ищет нефть на Севере. 
Сегодня с походом на садовый участок Павел задержался, помогал маме с дровами: поленницу надо было перенести на зиму в сарай. Потом они поели борща, мама напекла блинов, положив сверху несколько ложек густой домашней сметаны. Просила сына не оставаться в сарае на ночь, темнело рано, а без электричества, которое не спешили подводить к подсобным постройкам, он бы не успел сделать уроки. Павел пообещал вернуться засветло и зашагал на участок, обдумывая, как уговорить Димку продать старый «Ковровец» его дяде, да подешевле, а лучше – в рассрочку на целый год. Пашка заметил, как слева и справа по дороге его обгоняют люди, все бежали в сторону СТ (садовое товарищество). Успел спросить у знакомого парня: «Что случилось?» Тот, не останавливаясь, прокричал: 
– Говорят, Димку Ерохина татары убили, прямо на участке... 

Пашка обомлел, ноги перестали слушаться, он почти остановился, не мог сделать шага. «Чушь собачья, – думал он, – мы недавно виделись в школе, договорились встретиться... Этого не может быть. Его не за что убивать!» Он сначала тихо, преодолевая шаг за шагом, пошёл по дороге, потом, наконец, побежал. Чем ближе были входные ворота и сторожевая будка, страшные, сделанные наспех из тёса старой сосны, которые все ругали, но ни у кого так и не доходили руки поставить что-то новое, тем сильнее Павлом овладевало чувство животного страха за жизнь друга. Но он почему-то жалел и татарскую девушку, которая всей душой любила Димку, готова была на всё ради его ответных чувств. «А он не любил её, – думал мальчишка, – игрался с ней...» 
Пашка увидел, что площадка перед гаражом и часть дома у его соседей отгорожены садовыми скамейками и кухонными табуретами. На асфальте в неудобной позе, почти на боку, но с широко раздвинутыми ногами, руками, почти прикрывавшими лицо, лежало тело Дмитрия. И ладони, и видимая часть щеки и лба ещё хранили розоватый оттенок, на виске чернела большая рана, покрытая успевшей запечься кровью. По границе с участком Павла столпилось больше десятка людей, они топтали посадки картофеля и зимнего чеснока, им хотелось увидеть следы трагической смерти парня. Но ближе их не пускал наряд милиции, обещавший особо ретивых спровадить в участок, на нары. Были слышны отрывки разговоров, и, в конечном итоге, выходило так, что дочь Николая пришла к Дмитрию сама, но кто-то передал об этом факте деду Рамилю. Он якобы наведался к сыну на третий этаж общежития, но, увидев его ярость, закрыл того на ключ и сам решил сходить в загородный дом парня. Не успел выйти из подъезда, как ему сообщили, что Николай спрыгнул с третьего этажа общаги и уже несётся к садовым участкам. 
Отец девушки, конечно, увидел молодых в непотребном виде, заставил их одеться, дочери приказал идти домой, а с Дмитрием, для разговора, они пошли к гаражу. Вдруг Николай схватил лежавший в кладке тяжёлый кирпич и единственным ударом в голову замертво свалил парня. Это случилось так неожиданно и быстро, что тот не успел даже испугаться. К тому времени к дому прибежали посыльные дяди Рамиля, увидели труп Дмитрия и рядом с ним Николая, сидевшего прямо на асфальте, обхватив голову руками. Он сам попросил позвонить из будки у ворот в милицию и стал ждать приезда патруля. Машину «Скорой помощи» для регистрации смерти вызывали сотрудники – криминалисты. 

Павла ни разу не допрашивали в милиции, он не проходил по делу ни как сосед убитого, ни как мотоциклист-любитель и завсегдатай гаража. С его матерью, по поручению следователя, разговаривал дядя Валя, бывший разведчик на фронте, ставший участковым милиционером в посёлке. Маме Павла, как хорошо знакомой ему вдове погибшего солдата, он посоветовал не «светить» сына, нигде не сообщать, что тому уже четырнадцать лет. «С малолетки – и спроса нет...» – сказал он, прощаясь в дверях их квартиры после трёх стопок домашней самогоночки и закусок – «чем бог послал». 
На кладбище, когда хоронили Дмитрия, пришёл дядя Рамиль: он надел протез (обычно ходил на костылях), на костюме из дорогой ткани были прикреплены орден Красной Звезды, несколько медалей, в том числе – «За Отвагу». Зухры и других членов татарской семьи не было, и это понятно почему: отношение к ним со стороны жителей посёлка стало откровенно враждебным. Смягчающих обстоятельств для них в этой истории никто не признавал, Николая ждал суд, почти все считали, что ему назначат меру наказания – или расстрел, или двадцать пять лет строгого режима. Ко второй мере склонялось больше народа: у него всё-таки росли три дочери, он никого и никогда не обидел за эти годы. И главное: он постоял за честь семьи, своей дочери, которая полюбила очень «плохого молодого человека». В этой оценке, данной жителями посёлка, всё было сказано о семье большого начальника с комбината. 
После смерти мотогонщика Павел (он даже не мог назвать того ни другом, ни партнёром) почему-то думал об одном: Димка, ведя себя по жизни именно так, как знали все в его окружении, был не прав. И только бедность и даже нищета парней в большинстве семей посёлка заставляли их терпеть такого «плохого молодого человека». «А что ты мог сделать в этой ситуации? – Думал Павел. – Ровно ничего. А что сможешь дальше? Тоже ничего...» 
Павел зашёл на могилу отца, где никогда не было цветов, даже в день его рождения...