Библейские мотивы в поэзии Вениамина Блаженного

Судьба поэта Вениамина Блаженного (1921–1999) сложилась так, что впервые стихи его были напечатаны в коллективном сборнике «Добрыми глазами» (1), увидевшем свет в Минске в 1983 году, когда поэту исполнилось уже шестьдесят два года, а первый его сборник «Возвращение к душе» вышел в Москве, в 1990 году, в шестьдесят девять лет. В этом же году вышел и в Минске его сборник «Слух сердца». И плотину как прорвало – основной массив публикаций приходится на девяностые годы: его печатают журналы «Новый мир», «Знамя», «Звезда», «Арион», «Дружба народов»; в эти же годы выходят пять сборников стихов.
По возрасту В. Блаженный принадлежал к поэтам фронтового поколения, к таким как Б. Слуцкий, Д. Самойлов, Ю. Левитанский, Б. Окуджава, но совершенно выпал из поколенческой «обоймы» по причине невписанности в литературный процесс послевоенного времени. У него была другая иерархия ценностей, он не зарабатывал на жизнь литературным трудом, долгое время вёл скитальческую жизнь. Но при этом он прекрасно ориентировался в поэзии, начиная с юного возраста, когда полностью переписал попавшую ему в руки антологию поэзии Ежова и Шамурина и до последних дней читал все сборники и поэтические публикации, которые можно было раздобыть в Минске, где он жил и где скончался.
На протяжении всей своей творческой жизни он пытался опубликовать свои произведения, рассылая переписанные от руки стихи в редакции и издательства. Поиск диалога с аудиторией и необходимость подтверждения собственного таланта побудили его искать одобрения у Б. Пастернака: с этой целью в конце 1940-х годов он приехал в Москву; Пастернак принял его, одобрил, они проговорили весь день, читали друг другу стихи и до самой смерти Бориса Леонидовича состояли в переписке. Позже В. Блаженный 
познакомился и переписывался с А. Тарковским, В. Шкловским, С. Липкиным, И. Лиснянской, Б. Чичибабиным. Все респонденты очень тепло отзывались о его стихах, но помочь опубликовать их не могли. Его нонконформизм, очень рано сформированное поэтическое кредо сделали его положение в литературе безнадёжно маргинальным.
При этом Блаженный был, возможно, одним из ярких поэтов советского периода, соединившим наивную, в чём-то даже намеренно инфантильную оптику с эсхатологией Ветхого Завета, редко проявляющуюся в русской литературе… Его поэзия – это прежде всего диалог с миром и Богом – основывалась на ряде константных тем на протяжении многих лет, а темы эти – Бог, смерть, страдание, справедливость.

Я не только твой шут, я избранник твой, Господи, тоже,
И поскольку моя с сумасшедшей слезою судьба, 
Будь со мной подобрее, Господь, будь со мною построже –
Я не только твой шут, я твоя боевая труба.

Лирический герой В. Блаженного – человек не от мира сего, скиталец, убогий, нищеброд. Подобный образ сформировался под воздействием романтической традиции, наиболее полно воплотившей образ поэта-изгоя и, возможно, под влиянием творчества и судеб любимых поэтов Вениамина Блаженного – Цветаевой и Мандельштама, жизненные пути которых были трагически скорректированы ХХ веком. 
Однако вернёмся к 1990 году – это был год двойного юбилея одного поэта, хотя и под разными именами (2). Для нас, живущих тогда в Минске, присутствие в культурном поле города поэта такого масштаба не могло не ощущаться.
Небезынтересно отметить, что книга, вышедшая в Москве, оказалась более представительной и была вполне благосклонно отмечена критикой. В отличие от книги, вышедшей в Минске, которую критика просто не заметила. Правда, и составлена она была более осторожно, да и по объёму отставала от московской. Однако тематические разделы в том и другом сборнике практически совпадают. 
При этом надо помнить, что стихи, вошедшие в оба сборника, писались практически на протяжении тридцати лет, предшествующих их первой публикации. Эти стихи поражают при первом прочтении и остаются в памяти надолго, если не навсегда, прежде всего благодаря необычности тематической, то есть своим содержанием, а не формой, которая вполне традиционна, временами даже вторична. Лирическое «я» поэта – это нищий бродяга, не встречаемый доселе в поэзии на русском языке в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века.
В стихах поэта отсутствуют «перегородки» между миром живых и миром мёртвых, идёт непрерывающийся диалог с ушедшими родителями и с Богом – причём именно с Ним вполне запросто, с Господом, принимающим вид то бродячего пса, то самого Иисуса:

СКОЛЬКО ЛЕТ НАМ, ГОСПОДЬ?

Век за веком с тобой мы стареем…
Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим, 
Я беседовал долго со странствующим иудеем,
А потом оказалось – беседовал с Богом самим.

Это было давно – я тогда был подростком безусым,
Был простым пастухом и овец по нагориям пас.
И таким показалось прекрасным лицо Иисуса,
Что не мог отвести от него я восторженных глаз.

А потом до меня доходили тревожные вести –
Что распят мой Господь, обучавший весь мир доброте,
Но из мёртвых восстал, и опять во вселенной мы вместе –
Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях все те.

Вот и стали мы оба с Тобой, мой Господь, стариками,
Мы познали судьбу, мы в гробу побывали не раз,
И устало садимся на тот же пастушеский камень,
И с тебя не свожу я, как прежде, восторженных глаз. 

Вовремя были напечатаны оба первых сборника Вениамина Азенштадта-Блаженных! Уже в 1991 году журнал «Вопросы литературы» (3) целиком посвятил августовский номер проблеме «религия и литература», причём именно обозначение проблемы, а не имена авторов статей, как обычно, было вынесено на обложку(3), констатировав тем самым «крах самой гигантской атеистической утопии в истории человечества». Открывающий дискуссию редактор журнала Дмитрий Урнов начал свое выступление словами: «У нас совершается нечто вроде контрреформации. Известно, что наша реформация, в отличие от антицерковного движения эпохи Возрождения в Западной Европе, заключалась не в преображении церкви, а в стремлении вовсе уничтожить её. И контрреформация у нас – это возврат к религии как таковой. Наша литература и здесь оказалась чутким сейсмографом». Не менее чуткими оказались руководители издательств в Минске и в Москве, издавшими за год до этой сборники интересующего нас поэта. 
Из написанного о поэзии Вениамина Блаженного – после первой публикации в Москве псевдоним «Блаженных» плавно перетёк просто в «Блаженный» – прежде всего хочется вспомнить эссе известного требовательностью к себе белорусского поэта и тонкого критика Леонида Голубовича (4): «Поэзія гэта не работа, і не дзея, поэзія – гэта стан. Гэта адзнака твайго пастаяннага перараджэння і кляймо пажыццёвага выраку. Пакутнае бяссмерце… Я і сам трохі памятую, як у свой час адбіхваліся ад яго ў СП. Маўляў, ён такі ж малахольны, як яго вершы. Ды і піша не па-нашаму. Нібыта паэзія – не дух, які вее, дзе хоча. Нібыта ў яе не адна Боская мова, якую разумеюць усе, хто яе вывучае. Вось адзін з найбольш знакамітых вершаў:

В колошах на босу ногу,
В засаленном картузе,
Отец торопился к Богу
Как водится у друзей.
…………..
Процессия никудышных
Застыла у Божьих врат…
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.
– Михоэл, – сказал он тихо, –
Ко мне ты пришёл не зря…
Ты столько изведал лиха,
И светишься как заря.
Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь…
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.
Позволь же и Мне с сумою
Брести за тобой, как слепцу,
А ты называйся Мною –
Величье тебе к лицу…

Безумоўна, простаму смяротнаму тут нельга не засмуціцца душою, каб зразумець унутраны свет паэта менавіта ў момант яго тварэння. Блажэнны як бы ўскладае на сябе місію тварыць – паралельна з Боскім – свой уластны свет. Няхай сабе і мастацкі. Хто гэтаму можа перашкодзіць? Толькі сам Гасподзь. І ці не было пакараннем Гасподнім перыядычныя прыступы варьяцтва паэта?» 
Далее Л. Голубович – подчеркиваем, что вышеупомянутое эссе было опубликовано в 2004 году – удивляется, что до сих пор ни СБП, ни белорусский ПЭН-центр до сих пор так и не откликнулись на внутренний протест поэта, на его полемику, как со Всевышним, так и с земными силами, о чём говорит сам факт его отсуствия в сегодняшней духовной жизни республики. 
Однако к настоящему моменту всё не так безнадежно – в 2007 году в издательстве БГПУ вышла хрестоматия под названием «Минская школа на рубеже ХХ-ХХ1 вв», составленная проф. И.С. Скоропановой (5), в которой приведённые тексты стихов Вениамина Блаженного, наряду со стихами нескольких других русскоязычных поэтов Белоруссии, рекомендуются для изучения студентам-филологам.
К слову сказать, в Росии поэзия Блаженного прописана давно – так, первый сборник поэта в Москве вышел с небольшим предисловием авторитетного Николая Панченко, (первый минский сборник был, к сожалению, даже небольшого предисловия лишён), к сборнику 1995 года «Сораспятие» предисловие, а точнее сказать – глубокое исследование творчества поэта написала известная поэтесса Татьяна Бек, которая утверждала, что «его эстетика творческого шутовства и юродства – в контексте современной русской поэзии совсем одинока. Уникальна!» А в журнале «Новый мир» в 2003 году (6) появилась посвящённая поэту статья критика-«поэтоведа» К. Акундинова, который пытается определись генезис, понять истоки непохожести поэзии Вениамина Айзенштадта– Блаженного на своих современников: по мнению критика, одной стороной своего творчества поэт связан с еврейской (хасидской) традицией, другая же безусловно растёт из самых глубинных корней русской культуры, из той почвы, откуда дошли до нас голошения юродивых (Вениамин Блаженный – брат Василия Блаженного), с тайных апокрифов неведомых веков…

Сыщи хоть мертвому мне место,
Хоть душу в памяти спаси…
Известный или неизвестный –
Я был поэтом на Руси.

И в Белоруссии – тоже: так заканчивает своё эссе Леонид Голубович, считая главной своей задачей подчеркнуть для литературной общественности глубокий и неординарный талант нашего современника и соотечественника. Об этом же, то есть о принадлежности творчества поэта по меньшей мере двум культурам – русской и белорусской, было написана и опубликована статья 2000 года и у автора данного сообщения (7). В частности, в ней содержится посыл внимательнее присмотреться именно к белорусской составляющей менталитета поэта: безотчётно, но неизбежно он пропитывается самим духом земли, на которой живёт и творит. Автору сообщения представляется, что творчество Вениамина Блаженного именно этаким домашним, «панибратским» отношением к Богу ближе западно-славянскому (чешскому, словацкому) мировосприятию, чем к русскому. Белорусский менталитет определяется особым, бережным отношением к своей земле и ко всему живущему на ней – именно потому, что земля эта часто подвергалась нашествиям и поруганию, всё живое надо любить и беречь, ибо кому, как не белорусу, знать, до чего оно, живое, хрупко и уязвимо. Единство живого – одна из постоянных тематических линий поэзии В. Блаженного:

Мне не доступны ваши речи
На людных сборищах столиц.
Я изъяснялся, сумашедший,
На языке зверей и птиц.
………..
Моление о кошках и собаках,
О маленьких изгоях бытия,
Живущих на помойках и оврагах
И вечно неприкаянных, как я…

Именно строчкой поэта «Моление о кошках и собаках» была взята в название передачи центрального телевидения, выходившая почти десять лет.
Вениамин Блаженный писал стихи, в которых можно почувствовать Живого Бога – через живую тварь, через её боль. А вот текст одного из увещаний Св. Францизска Ассизского: «Все создания, обитающие под небом, служат, знают и повинуются Создателю своему лучше тебя – обращается он к человеку – даже демоны не распяли его. Но ты распял и охотно распинаешь в пороках и грехах своих. Так чем же ты можешь гордиться?» (8). Святой Францизск Ассизский, как и все святые ХII века, был дитя народа, понимал все его материальные и нравственные нужды: вся христианская Европа, истерзанная страхом перед Страшным судом, тщетно искала дороги к спасению и жаждала мира и спокойствия души. Францизск Ассизский стремился к обновлению души путём возрождения христианства в его первобытной чистоте. Цитирование можно продолжить: у св. Франциска природа одухотворена не потому, что она сама – Бог (как у пантеистов), но потому, что Бог дал ей душу. У Франциска было острое, глубоко-личное чувство Христа; вездесущее Божие есть и пребывание Бога в природе: проповеди Франсиска сёстрам ласточкам и братьям цветам имеют особый и глубочайший смысл. Но главное в учении одного из самых неповторимых западно христианских святых – учение о смирении и о красоте бедности – бесспорно позволяет отнести его к одному из источников оригинального по своей идейной сущности творчества белорусского поэта, все стихи которого проникнуты именно этим великим смрением. 
Из европейских писателей начала ХХ века этого же мировосприятия придерживался Г.С. Честертон, один из разделов его знаменитой на весь мир книги о неповторимой мудрости неуклюжего маленького священника так и называется: «Неведение отца Брауна», где само слово «неведение» подчёркивает именно смирение того, кто более других мог бы претендовать на мудрость, а в предисловии к книге «Неизвестный Честертон» переводчик и литературовед Н. Трауберг пишет: «Не случайно его (Честертона!) сравнивают с юродивыми и блаженными в евангелическом смысле этого слова. В церковнославянском языке есть слово “радостоскорбие”, Честертону оно бы очень подошло»(9).
Немного автобиографии – после окончания в Москве заочного отделения Литературного института в 1980 году, я вернулась в Минск с явным ощущением потребности в учителе; понимала, что это школярство, но взрослела как поэт медленно.
Мне вовезло – я нашла своего Мастера в Минске, на улице Короля. Первое впечатление было таким: путешествие в инореальность. Это ощущение перехода невидимой черты, границы между мирами оставалось вплоть до последнего посещения В.М. Оказавшись у него впервые, сразу поняла, что это поэт в самой чистой, беспримесной его ипостаси!
Обычно В.М. сдержанно здоровался и начинал без предисловия и общих фраз: «…Вот прочитал я недавно…Лермонтова, Дмитрия Петровского…» – без них не обходился, пожалуй, ни один разговор. Но вот разминка заканчивалась и доставались тетради – он читал стихи. Потребность видеться регулярно возникла вскоре вполне взаимно. Свои стихи я не читала, просто приносила напечатанные и оставляла на столе; в следующую встречу В.М. иногда говорил несколько слов, предлагал что-то изменить или подумать. Так продолжалось почти десять лет – к сожалению, не вела записей наших разговоров; когда пыталась писать в тетрадку, исчезала атмосфера: ему был нужен ответный взгляд. В.М. никогда никого не осуждал, не ревновал и не завидовал, знал себе цену: достоинство, мудрость, доброжелательность – и талант, конечно же, и талант. Как обряд причащения к высокой поэзии вспоминаются мне посещения улицы Короля. Даже теперь, через семнадцать лет, его кончина представляется мне невосполнимой утратой для культурной атмосферы поэтического Минска.
Уже упоминалось, что с первых из дошедших до нас стихотворений Блаженного до самых последних, всего несколько тем или разделов периодически вдохновляли поэта. Для меня самыми близкими были стихи, посвящённые матери поэта:

Где мать моя живёт? … В какой теперь лачуге
За призрачным столом из трёх косых досок
Мелькают в тишине натруженные руки
И штопают сто лет для мальчика носок?

А также об отсутствии перегородок между миром живых и мёртвых:

Так явственно со мною говорят
Умершие, с такой живою силой.
Что мне нелепым кажется обряд
Последнего прощанья над могилой.

Почивший, он, как я, уснул и встал,
И проводил ушедших долгим взглядом…
Пока я жив, никто не умирал, 
Умершие живут со мною рядом.

Немного о псевдониме «Блаженный» (первоначально «Блаженных») – его подсказал московский поэт и переводчик Григорий Корин, который фактически активно способствовал изданию в Москве первого поэтического сборника В.М. «Возвращение к душе»: привёз с трудом передвигавшегося поэта в Москву, поселил у себя, помог добираться до издательства. А также помог заказать сложный протез его жене, инвалиду Великой Отечественной войны. По мнению белорусской исследовательницы И. Скоропановой, использование псевдонима объяснялось не желанием скрыть свое имя, а стремлением репрезентировать себя как представителя русской, а не еврейской культуры. К тому же псевдоним-характеристика, выявляющий самое существенное в облике поэта и в его судьбе и созданный по аналогии с псевдонимами М. Горький, Д. Бедный, М. Светлов, непосредственно отсылает к московскому юродивому ХVI в. Василию Блаженному, посмертно признанному святым (10).
Именно в архетипе юродивого В. Блаженный угадывал себя как неофициальный поэт, сопротивляющийся заточению своего таланта в клетку нормативности, не миновавший и психушки, ведь юродствование во Христе в русской национальной традиции маркировано положительно. Кроме того, В. Блаженный возрождал восходящее к античности представление о поэзии как «священном безумии», когда в сочинителя вселяется некая высшая духовнотворческая сила, говорящая его устами. Подобные качества поэт обретает, согласно Сократу, в состоянии исступления и одержимости и часто не может объяснить написанного, хотя при этом высказывает удивительные и даже пророческие вещи. 
Лирический герой В. Блаженного наделён чертами избранного и помешаного, счастливца и страстотерпца, старика и мальчишки одновременно. Изображение скитаний по дорогам, весям, лесам, в пределах загробного царства автор визуализирует идею духовного странничества в поисках истины и самого себя, полностью реализовавшего свой потенциал. Стариком он себя отнюдь не чувствует – скорее состарившимся мальчишкой.
«Вечный мальчик» В. Блаженного – так называется один из циклов, присуствующих во всех сборниках поэта и на различных возрастных этапах его жизни – всего лишь олицетворение его душевной юности, непосредственности, неуспокоенности, способности видеть мир свежими глазами. Правда\истина для него важнее любых авторитетов, и с Бога тоже должен быть спрос, убеждён поэт, и раз такой спрос возникает, значит, он заложен Господом в человека и для чего-то ему нужен. Возможно, для напоминания: никто не освобожден от ответственности за свои поступки.
«Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное» (Мф 5,3). Нищие в данном контексте, значит, отказавшиеся от погони за земными благами, ощущающие постоянный духовный голод и постоянную духовную жажду, не останавливающиеся в своём стремлении к высшей правде и просветлению души. Вот, думается, каков исходный импульс в выборе поэтом псевдонима; ключ к его творческому наследию, намекающий ещё и на то, что в нём перемешаны поэтические открытия и «бред», каковые сам он отделить не в состоянии и как бы передоверяет эту задачу воспринявшим его слово. Таким образом, избранный Айзенштадтом псевдоним амбивалентен, полифункционален, обладает большой смысловой ёмкостью. Он вошёл в состав стихотворений поэта и, не переставая оставаться псевдонимом, обрёл образ, связующий написанное В. Блаженным воедино. 
Немногие биографические сведения, которые присуствуют в стихах Блаженного, ограничены, зато часто повторяемы, с ними связаны главные темы и мотивы творчества: мать, отец, брат-самоубийца, детство. Выход в осознание своей родословной за пределы ближайшего кровного родства – стихотворение «Аёзенштадт – город австрийский»

Может быть, в этом городе следом
За маэстро прославленным Гайдном
Проживал незаметный мой предок –
И судьбе был за то благодарен.

С отрешённою робкой улыбкой
И доверчивыми глазами
Проходил он неспешно со скрипкой
И прислушивался к мирозданью.

И играл он в каком-то трауктире,
Но, однако, он знал непреложно,
Что и я буду жить в этом мире
И печальную песню продолжу.

В. Блаженный не относится к поэтам, основным сюжетом творчества которых является собственная жизнь и был противником биогафического метода в исследовании творчества. И тем не менее реальные события и биографические факты всё же находят отражение в стихах Вениамина Блаженного, но в трансформированном виде, «внутри творчества возникает скорее аллегорическое, чем символическое преображение впечатлений, вехи жизни проламывают перегородку художественности и оживают в поэзии как своеобразные герои памяти» (11). 
Как следует из его автобиографии, В.М. двадцать три года трудился в убогой инвалидной артели, был пациентом психиатрической больницы, но «убогость» и«безумие» в поэтическом мире – не социальные явления, а мощные метафоры, важнейшие составляющие образа лирического героя.
Юродство вообще – парадоксальная форма святости, многогранный культурный феномен, «трагический вариант смехового мира» (12), занимает особое место в русской литературно-духовной традиции, маркируя национальную ментальность и православную религиозность. Рецепция юродства как явления культуры, предствлено разнопланово: образами-персонажами, начиная от апогрифических героев-юродивых древнерусской литературы, пушкинского Николки в литературе Нового времени и заканчивая постмодернистским Веничкой Вениамина Ерофеева. 
А вот белорусский известный поэт и критик Юрий Сапожков (12), ныне тоже покойный, свою статью – воспоминание о Вениамине Михайловиче Блаженном – назвал «Минский Иов» – ещё одна библейская аллюзия в разговоре о поэте… Он настаивает, что даже в девяностые годы, когда после издания им нескольких сборников стихов и с точки зрения критиков стал центральной фигурой в русской поэзии Беларуси, для читателей он оставался совершенно неизвестным. И Ю. Сапожков пытается ответить на вопрос: почему такая странная судьба талантливейшего творца и его произведений?
Для решения этого вопроса исследователь цитирует отрывок из письма А. Тарковского, присланного В.М. Блаженному: «…Очень важная для людей книга поглучилась бы из Ваших стихотворений, несомненно, всеобщее признание стало бы Вашим уделом… Я понимаю, что пишу Вам здесь банальности, но смерть занимает очень большое место, подавляющее – в Вашей поэзии, но преледуя эту тему, Вы тем самым подрезаете крылья своей жизненности, хоть и избываете стихами страх смерти, столь естественной для всего живого. Ваши стихи читаю и перечитываю…»
Итак, дилемма проста. С одной стороны, перед нами несомненный талант, что подтверждается приводимыми в данной статье стихами, с другой – его известность пока чисто литературоведческая. Свои поэтические тетради Вениамин Михайлович вел с 1940 года до самого конца жизни. Одна из рукописных тетрадей была подарена и мне; она уже передана в руки поэта Леонида Голубовича. В них бесчисленные вариации всего нескольких тем: взаимоотношения автора с Богом, смерть, замаскированный страх перед ней (о чём и писал ему А. Тарковский), одиночество, память о детстве, отце и матери, любовь к животным. Почти в каждом стихотворении присуствует Бог:
………..
Уже из смерти мать грозила пальцем:
Связался сын с бродягаю – Христом
И стал, как он, беспамятным скитальцем,
Спит без семьи, ночует под кустом.

Пропустив несколько вполне кащунственных строф, процитирую лишь концовку:

О мальчик мой, у смертного порога
Не отвращай от матери лица!
Отринь, отринь безжалостного Бога,
Земного и Небесного лжеца!...

Просто хочется перекреститься после таких слов. Но поистине милосерд Всевышний!.. Блаженный, пусть отдалённый и неточный, но всё же – по мнению исследователя – портрет своего библейского предшественника по судьбе. Он потерял близких, у него слабое здоровье и периодические приводы в психиатрическую больницу – из всех этих несчастий проникает в сердце уверенность в незаслуженности своих страданий И не только своих – страданий детей, кошек и собак, домашних и диких зверей, птиц и насекомых. Всего живого на земле. 
Блаженный – синоним страдания одинокой души. Многие его стихи тяжело читать даже сегодня. Когда мир напоминает дом, зажжённый террористами со всех сторон, не часто открываешь книгу, впечатление от которой как от посещения музея Холокоста.. Но, очевидно, такова была миссия поэта – блаженный культивировал страдание, хотя не мог не чувствовать, что оно не может быть источником полноты всех проявлений жизни и её возможностей; сам В.М. сказал об этом иначе: «Для меня поэзия – это исповедь, это плач, это моление».
И закончить эти заметки хочется таким его стихотворением:

И это обо мне вам сказано в Завете:
Не трожьте малых сих, взыскующих Христа,
И будьте в простоте забот своих, как дети,
Зане лишь их сердцам открыта высота.

И это обо мне вам сказано сурово:
Он будет бос и наг, и разумом убог,
Но это на него сойдет святое слово,
И горестным перстом его пометит Бог…

Список использованной литературы: 

1.Айзенштадт В. «Слух сердца», Минск, «Мастацкая л-ра», 1990 г.
2. Блаженных В. «Возвращение к душе», Москва, Советский писатель, 1990 г. 
3. Урнов Д.Л. «Вопросы литературы», 8,1991г. 
4. Голубович Л. М. «Веніямін Блажэнны: Па следам публікацій». «ЛіМ». 2004 г.
5. «Минская школа на рубеже ХХ-ХХ! вв.», Минск, БГПУ – ИСЗ, 2007 гг.
6. Акундинов К. «Стезей избытка», Новый мир, 1, 2003 гг.
7. Турбина Л. «Поэзия Вениамина Блаженных\ Айзенштадта – преемственность духовной проблематики». Славянскія літаратуры ў кантэксце сусветнай. Матэрыялы IХ міжнароднай навуковай канферэнцыі. Ч.2. Мінск, “Выдавецкі цэнтр БДУ, 2010.
8. «Цветочки святого Франциска Ассизского» М., 1990 г.
9. Трауберг Н. «Полное собрание произведений об отце Брауне в одном томе», 
 послесловие, Альфа-книга, Москва, 2008 г. 
10. Скоропанова И.С. «Семантика псевдонима В.Блаженного». сборник статей к 90-летию Вениамина Блаженного «По ступеням света», Минск, «Право и экономика», 2012 г.
11. Панченко А. М. «Смех в Древней Руси». Л., 1984.
12. Сапожков Ю.М. «Меж духом и словом», Минск, «Літаратура і мастацтва», 2012 г.