История, которой не было

Эсхатологически-философские прогулки

Какая-то дикая, странная потребность в не виденном, нехоженом ранее. Нежелание заниматься тем, что уже имел, знал досконально. В итоге за неимением времени не делается ни то, что хотелось, ни то, чего не хотел, но очень бы надо.

В общем, бедлам, раздрай — мир потихоньку рушится, не ведая о неуёмных до слёз мышлизмах об его, мира, изменении-текучести-трескучести без, нафиг, дурацкого твоего вмешательства, — иль невмешательства. Мол, никому твоё-моё тупо-неусыпное бдение под ночником не треба, пшёл вон, будь ласков, пшёл! Ё-моё. Твоё.

Слова, похожие на капание воды в напалме нужниковых испарений — кому нужны? — нужник и то натужно тужится, труженик, в желании разглядеть-расчухать суть вещей и нужность-неуёмность жизни. Протекающей отнюдь не чистым потоком мимо, внутрь, вовнутрь — вода идёт без напряжения. В напряге мозг. Он пучится над нужниковой мутью запором… А успокаивает знаете что? — половодье слов и устаканивает нервную рябь эмоций. Успокаивая муть, разравнивая гладь словесных оборотов-выбросов — оборотней — похожих на экслибрисы… Под музыку происходящего вокруг джаzzаа. Да.
Не собираюсь упражняться в непонятном словоблудии, в умении грязно выругаться и сострить, помня — я далеко не первый, и это, не таю́, греет: не́чего… ничего выдумывать не надо. Нам стоит только запастись терпением и запостить уже пройдённый или про́йденный, найдённый или на́йденный, увитый фактами — не путать с fuckами — замасленных лукавств, путь нашей небольшой истории: ведь Смысл теряет тот, кто, — заведомо петляя, кривя душой и якобы шутя и вымученно напрягаясь от чувства своей недостойности вообще что-либо говорить, — лгун. Паяц теряет смысл, бедолага, не мы, увы, не мы. Кто слышит.
Мы почему-то искусно-искренне прямолинейны и немы в искусственно-немощной правоте молчания, зазубренной удивительными метаморфозами. Пулей проносящимися мимо нас, — кажется, мы-то и держим за кончик тугую немощность навязанной кем-то Правды в виде заострённой фабулы мироздания, — мол, мы это, мы… Увы, не мы… увы. Так.
Кто объяснит тогда вычурную непроходимость того, что сдуру чудилась генетически по́нятой нами вечностью ситуаций (или ситуативной вечностью)? Общество? Чур меня, чур!.. Дисфабула — вот как называется раздрай; дис… disappearance, dissipation — лучше эдак. Объясню. Тэк-сс.
Казалось, я понял обыденность вечности (жизнь всего лишь ситуация — она извечна) — в итоге, как всё другое, оказавшуюся осознанной неправильно. Правда, образ, точнее, контур запоздалого «неправильно» — тоже враньё, — теперь понятней? Мммм.
Мы растворяемся в собственных непреодолимых находках, навязанных нам извне. А вовне — господи боже ж ты мой! — транквилизатор счастья в оболочке асексуальной энтропии. Атрофированной преображениями отражённого, проникнутого нестерпимым горем революционного прошлого. Ведь даже тот покой, упокой, в котором находились недавние поколения живущих до нас, — не что иное, как революция наоборот. Абортом выброшенная революцией предыдущей. Непонятным образом превратившей мир, в который мы потом случайно попали, в антигуманное эсхатологическое пристанище зверя, рождённого нами же, увы, нами… Кто ж против — нет?

Безмозглый, безумный поток сознания… 

Брошенный в лицо упрёк, и не раз. И каждый раз хотел спросить: — а что в таком случае вдумчивый ручеёк несознания? — то, что Вы считаете прискорбной реальностью, а, да? Буковки, сложенные рядочком, а? — Покажите мне хоть одно событие, построенное с помощью вдумчивых Ваших непреодолений, — и может, манхэттенские башенки взорвались вопреки интеллекту — нет? Вчерашний протухший Смысл перекочевал из буквенной преисподней в преисподнюю Дел. И перекованное, перекорёженное, преображённое напалмом непреложности-догм сознание правоты — увлечение Разумом (религия — Разум ли?..) — привело к увеличению неприятия прежних вчерашних замыслов. Усилив физическое тяготение непреодоления именно к разрушению, коллапсу… 
Знаете, а в интернете спокойно… несмотря на фотографические бури в стакане. В интернете можно заснуть, понежиться, даже пожени́ться. Вспоминая и воочию представляя вещи и события, виденные и познанные некоторым — побоюсь сказать «большинством» — с экрана компа. И то в зафотошопленном виде. Хотя неправ. То-то. Сократ-то не слышит. Во-о-о-т.

Расскажу одну историю…

Жила простая девочка. Рождённая простыми людьми из непростой страны. Состарившейся вместе с людьми, её населяющими. Состарившиеся старики, страна и её народ, не знали, как дальше быть — ведь то знает Бог. Но Бога они выгнали ещё при рождении… самой страны. Когда стали вдруг появляться маленькие случайные дети, девочки, мальчики, уже н е б ы л о с м ы с л а — no point! — задумываться о происходящем. Потому что происходящего вовсе не происходило по определению. Ведь в солнечной Бразилии нет зим, а тут они угрюмо бушуют-рвут. Нет взаимосвязи.
Девочка росла долго: расти мало тоже н е б ы л о с м ы с л а — no point! — приближая конец. И потом, став большой, всю жизнь вспоминала детство, как нечто наиболее удавшееся. Девочка родила, и не однажды. Вышла замуж… — мож, наоборот? Нет, именно так: тогда зачем выходить. Замуж. 
Она бы, мож, и не родила, да кому будет нужна в старости? Не государству же.
Девочка была счастлива, пока юна. И глубоко несчастна, когда стала взрослой, пока не умерла. 

И вот тут наступает самое главное.

Прежде не задумываясь о Нём, бывало, в сердцах по-родительски приговаривая «Господи боже ж ты мой!» да «Господи спаси», вдруг запросто с Ним встретилась на полпути… куда-то. Она не знала куда. Ведь в жизни этого никто не знал, и Бродский не знал и… Ельцин. Разве только Пушкин мог знать, да и то не доказано… Как знать.
— Здравствуй, Марина. — Её звали Марина, кстати.
— Здравствуйте, ой, — ойкнула: — Боже ж ты мой… — по привычке вспомнив материну присказку.
— Ты дома.
— Да? — Марина оглянулась. Но особо ничего не увидела. 
Темно вокруг.
— Ааа… где дети? — встрепенулась вдруг.
— Не волнуйся. Они вырастут и сами придут к тебе. Не волнуйся.
Марина успокоилась. Но в душе тревога осталось.
— Куда мне? — спросила она.
— Туда, — показал Он направление. Хотя и там ни хрена не видно, лишь мерцающая незатейливая полоска.
— А Вы вправду есть? 
— Естественно, — ответил Он как-то по-домашнему и взял её за руку: — Тепло?
— Да, — она улыбнулась и пошла за Ним. На всякий случай обернувшись в пустоту. …С детства послушна.
— Дальше сама — не заблудишься, — легонько подтолкнул Он Марину и отпустил руку, — иди, дорогая, иди.
— Спасибо.
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что не задавала глупых вопросов.
— Но ведь мне не стало бы легче, правда?
— Ты права.
— Ну, я пошла.
— Счастливо, храни Господь, хм...
Долго не решалась посмотреть назад, боясь нарушить внутренний покой, — шла и шла. А когда решилась, Его, конечно, след простыл — у Него мало дел, что ли? — строго сказала сама себе.
Впереди, чувствовалось, долгая дорога. Но идти казалось легко, невесомо и без устали — она просто взяла и повернула влево! И хотя темно, — ведь освещён был другой путь, — двинула-поплыла в неизвестном направлении. Сама не зная почему. 
Через час впереди появился яркий свет, который всё время подспудно ждала. Открыла глаза и увидела удивлённые лица врачей, медсестёр и ещё кого-то.
— Она дышит! — кричали вокруг.
Чуть наклонила голову — за стеклом реанимации стояли её дети. Стояли и плакали.

…Знаете, Марина прожила большую жизнь. Не совершив революционных и необычных поступков. Всегда замкнута и послушна. Неприхотлива и приветлива, эта девочка, женщина. Единожды приняв решение, не связанное ни с какими её мыслями и помыслами, не соответствующее воспитанию, попросту решив поверить не кому-то, а… углублённому, внутреннему ребёнку. Тому. 
Она не выиграла, не проиграла — …думается, Там вовсе не хуже… — как могут выиграть взорванные в башнях люди, даже если взрыв тот повернул мир к новой Сути? Лишь воплотила вековую мечту о Неизбывном: неверие не есть путь в никуда, путь в никуда не есть неверие. Спасая мир, не думай о себе; спасая себя, не думай о мире. Спасённый — воплощение Его.

​