Два рассказа

Урок английского

Тетя устало сняла очки, потерла глаза ладонями и опустила руки. Из-под ее пальцев весело выглядывал человечек в полосатой кепке. Им пестрил весь учебник английского, и на каждой странице он улыбался, но веселее от этого не становилось.
– Ладно, хорошо. Давай ты немного отдохнешь и повторишь еще раз.
Проклятые глаголы. 
Я смотрел сквозь тонкую пленку справедливых слез, которые сегодня никак не хотели стекать вниз по щекам. Если тихонько мотнуть головой, конечно, покатятся, растекутся по лицу, по носу. Но я стоял неподвижно. 
Тихо как-то. Только часы шуршат стрелками, отрезая по секунде, по минуте от остатка воскресенья. Слепящее солнце врывается в окно вместе с теплым сентябрьским ветром. Солнце обманчиво. Вот оно неподвижно застыло в небе, а потом вдруг резко покатится к горизонту, моргнуть не успеешь. Покраснеет, спрячется за облака, и день закончится, как и не было его. По ту сторону улицы поле. Лешка бродит по траве и попинывает мяч, иногда поглядывая на наши окна.
– Ты чего? – тетя удивленно смотрит на меня. – Отдохни.
– Не хочу.
Это я от обиды. Устал, конечно, жутко. Хочется упасть лицом в подушку и не двигаться, пока ночь не придет. Пока не закончится это дурацкое воскресенье. Но я просто стою, поджав губы. Тетя пожала плечами и перевернула лист потрепанного учебника. У нее глаза серые. Такие у мамы были, но я ее не помню. Только на фотографиях видел. Они с тетей не очень похожи, только глаза. Где-то в серванте есть снимок, где они стоят рядом и щурятся от солнца. Потрепался уже весь. Тетя иногда достает его и долго смотрит. А больше ничего не достает и мне не разрешает, хотя интересного там тьма.
В позапрошлом году приезжал дедушка с Дальнего Востока, привез огромную ракушку, глиняную жабу и кучу настоящих монеток. И иностранный календарь, уже устаревший и блеклый, украшающий теперь стену за тетиной спиной. А еще в серванте стояли настоящие аптекарские весы на бархатной подставке, оставшиеся от неизвестного прадеда. В маленьких выемках деревяного футляра поблескивали бронзовые гирьки. Тоже нельзя. Вдруг сломаю. Или потеряю. Всегда так.
– Ты готов? 
Я промолчал.
– Давай начнем с начала. Глагол быть. 
Таблица глаголов расплывалась перед глазами, никак не хотела лезть в голову. Да и зачем она там мне? Это тете хорошо и просто. В молодости она работала в каком-то торговом представительстве, ей этот английский проще, чем мне десять раз мяч отбить. Иногда она даже читала книжки на нем и читала так, слово не видит, что это на другом языке. Внимательно, спустив очки на кончик носа, и сосредоточенно перелистывая страницы. Потом засыпала в кресле, оставляя книжку на столике россыпью непонятных слов кверху. Хуже английского только ее вздохи, когда она снимает с меня перепачканную куртку и кидает ее в таз и небрежно брошенные слова о том, что она не молодеет, а я так и не научился аккуратно заполнять дневник.
– Нам не задавали это, – тихо сказал я. Бесполезно, конечно. Мы и так убежали по программе далеко вперед. После обязательных уроков тетя садилась и выписывала на листок своим аккуратным почерком пять-шесть новых слов, и я безуспешно заучивал их, лежа на диване и елозя пяткой по старым обоям. Потом засыпал или делал вид, что сплю. Тогда тетя отрывалась от книжки, аккуратно забирала у меня листок и погасив лампу тихонько выходила их комнаты. 
– Не задавали, – вздохнула она. Отложила учебник, потерла пальцами седые виски и улыбнулась.
– А помнишь ты хотел капитаном стать?
– Помню, – буркнул я.
– Что, уже не хочешь?
Сейчас начнет про то, как важно учиться, чтобы командовать кораблем. Я закатил глаза. Сама-то мало что знает, кроме своего английского. В телефон смотрит по полчаса, чтобы номер набрать. 
– Не хочу.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Ясно.
Она уже говорила так один раз. Мы смотрели старый альбом. Там тетя была молодой, стояла под пальмами в старомодном платье в горошек и улыбалась, а рядом скалился усатый незнакомец в белой фуражке. Куба. Я эту фотографию раз сто видел. За ней будет снимок из какой-то мелкой африканской страны и опять то же платье и та же улыбка. Мелким я отчаянно таращил глаза, пытаясь разглядеть вдалеке настоящих слонов или крокодилов, просил тетю рассказать про них, то она терялась и что-то говорила о послах, переговорах, приемах. Я уже не слушал дальше, спешно пролистывал альбом, лишь иногда останавливаясь на фотографиях мамы, грустно смотрящей через толщину лет. Тетя однажды спросила, хочу ли я увидеть весь мир, но я только буркнул свое злое «нет», разочарованный отсутствием крокодилов. «Ясно», – поджав губы ответила тетя.
Мелкий камушек угодил в окно. Второй влетел в комнату и покатился по старому паласу.
– Кто там хулиганит? – она выглянула в окно и беззлобно погрозила пальцем.
– Ой, здрасьте, тетя Ира. А Саша выйдет?
– Выйдет. Попозже.
Лешка шмыгнул носом за окном.
– Попозже я есть пойду. Скажите, пусть вечером на карьер приходит.
– Опять лягушек пугать?
– Ага.
Мне хотелось броситься к двери, нырнуть из переполненной английскими глаголами комнаты в запоздалое лето, бежать по траве, по пути сбив кепку с лопоухой Лешкиной головы. Пусть догоняет. Не догонит, я бегаю быстрее.
– Саша.
Я очнулся. Лешка ушел. Теплый ветер шевелил выцветшие занавески. Влетела стрекоза, пошуршала крыльями и уселась на белый подоконник.
– Саша, – тетя смотрела на меня сквозь очки, – устал? Хорошо.
Она аккуратно закрыла учебник, как свой альбом, бережно хранящийся в недоступном серванте.
– Расскажи мне дни недели и иди.
– Дни недели?
Я ошарашенно смотрел на нее. Тетя никогда не ругалась, никогда не обижалась на меня, только кивала, поджимая губы и терла глаза. Но еще ни разу она не выпускала меня прежде, чем я со слезами и криками доделаю ненужное никому задание.
– Дни недели. На английском.
Настоящий подарок! Вот только я не помнил их. Лешка со своим карьером прочно засел в голове, стрекоза с зеленоватыми крыльями, теплое солнце и одинокий мяч на зеленой траве. И не было там больше места для глупых и ненужных английских слов.
Я облизнул пересохшие губы, покосился на учебник. Он предательски закрыт. Тетя не смотрит на меня, делает вид, что рассматривает поломанные дужки своих очков. А за ее спиной блеклыми красками смотрит на меня подаренный дедом иностранный календарь.
– Мандей, – неуверенно говорю я.
– Только начинай с воскресенья, – тихо и устало говорит тетя.
– Сандей…
На предпоследнем я нарочно споткнулся, делая вид, что вспоминаю. Потом победно завершил субботой.
– Еще?
– Нет, – улыбнулась тетя. – Иди уже.
Я подпрыгнул, выхватил из-под стола заготовленный сачок. Тетя внимательно смотрела на меня, положив голову на скрещенные перед собой руки.
– Что? – спросил я, заметив ее взгляд.
– Ничего, – она снова улыбнулась. – Подойди, рубашку тебе поправлю.
Я вылетал в дверь, в теплый знойный полдень. Зеленая трава щекотала подошвы, куда доставала сквозь рваные сандалии. И горячее солнце неспешно катилось к горизонту.

***

В Чили сентябрь совсем другой. Здесь это первый месяц весны, прохладный, наполненный дождями и пронизывающими ветрами. Как давно все было. И календарь на стене, и школа, и даже институт. Я назло выбрал испанский, он показался мне запредельно легким. Но тетя, к удивлению моему, совсем не расстроилась. Она обняла меня, а глаза ее светились так, так на тех далеких снимках. А потом практика в далекой стране, работа и первая командировка. 
– А помнишь…
Как жаль, что здесь это некому сказать. Но ничего, еще пару месяцев, и я снова дома. Ненадолго, конечно, ведь впереди весь мир.
Смуглая улыбчивая девушка-почтальон берет у меня конверт, удивленно смотрит на пометку «адресат». Я привычно развожу руками.
А в конверте открытка. С высокими пальмами. Растут такие здесь, на побережье.

Ассистент

Перед турникетом собралась целая толпа. Заранее хмурый охранник спешил к своей будке из подсобки, вытирая тыльной стороной ладони усы. Фрол положил локти на стойку и с полуулыбкой созерцал шумное фойе факультета. Пропуска у него, разумеется, не было. Девушки в коротких юбках и парни в футболках со смешными, но глупыми надписями топтались за его широкой спиной медленно выветривая сигаретный запах. Никто не роптал.
Я заспешил к турникету, едва охранник успел нацепить очки. Приветственно махнул рукой, насколько позволял узкий пиджак. Фрол ответил косой улыбкой.
– Это ко мне, – пояснил я, заглядывая в будку.
Охранник раздувал ноздри и не спешил тянуться к кнопке. В его очках отражались солнечное фойе и огромные окна, над которыми застыли красные цифры электронных часов.
– А ты кто?
В толпе послышались смешки. Теперь точно никто никуда не спешил. Кто-то из студентов коротко кивнул мне, но в основном все смотрели на усатого охранника или в спину Фрола, на которой натянулась черная футболка.
– Преподаватель он, ваш, – сипло сказал Фрол и подергал турникет. За его спиной послышались смешки.
Охранник нехотя нажал на кнопку.
– Преподаватель, – протянул он. В голосе промелькнули нотки легкого пренебрежения к моей работе и к его собственной.
Фрол сунул мне здоровенную руку и кивнул назад, туда, где, элегантно вставая на цыпочки, скользили мимо турникета студентки, прикладывая электронные пропуска.
– Хорошенькие. Твои?
Я уклончиво мотнул головой.
– Ладно, – он хлопнул меня широкой ладонью по спине, – рассказывай, что да как. Не виделись месяц.
А ведь и правда месяц. Даже чуть больше. И если для меня месяц – четыре рабочих недели, составленных из бесчисленного количества семинаров в разношерстных и переполненных группах, то для Фрола – это просто месяц без общения с теми, с кем еще год назад в последний раз вышел в эти вот двери, тогда еще без глупых турникетов, закурил и сказал, что хорошо бы по пиву, а то и по два. Ему шумно напомнили, что, в отличие от него, остальных ждет выпускной, ресторан и фотограф. Фрол с улыбкой кивал – мол, ладно, чего вы, – прищурившись, смотрел вдаль между двумя раскачивающимися на теплом ветру соснами. Будто уже видел там будущее, и оно ему неожиданно нравилось.
После наполненного морем и хвастливыми резюме лета у нас началась рабочая жизнь. У каждого своя – скучные офисы, крикливые кабинеты, пугающие пыльные судебные залы. У меня уголок и полочка на кафедре частного права в родном факультете, по которому не успел соскучиться за лето, но теперь видел его как бы с другой стороны баррикады. У Фрола мешки с цементом и белой, как глянцевая бумага для принтера, побелкой на складе отца.
– Преподаватель, – Фрол повторил интонацию охранника, но как-то беззлобно. Даже смешно получилось. Но я все равно попытался оправдаться.
– Он новенький. Еще полгода не работает.
– Ну-ну. Чаем угостишь?
Я поморщился. Вспомнил кафедральную суету. Постаревший от тысяч рукопожатий чайник за шкафом, на который то и тело съезжали стопки непроверенных работ. Вечно пустующее место шефа за столом, на которое побаивались даже поглядывать. Неутихающие беседы о том, как паршиво работать в июне и что отпускные в этом году точно задержат. Представил, как садится Фрол на мой стульчик в углу, потеснив башню дипломных работ и здоровается со всеми. Вчерашние учителя, а сегодняшние мои коллеги кисло здороваются с ним, вежливо интересуются кем он устроился и кучкуются ближе к окну с обжигающими пальцы кофейными стаканчиками. Говорят вполголоса и косятся на меня.
– Давай лучше в столовую. Сейчас как-раз посвободнее стало.
– Как скажешь, преподаватель, – он усмехнулся. – Веди.
Веди. Маршрут к столовой за пять лет стал частью нашей ДНК. Впрочем, многое и тут изменилось за год. Убрали пивные банки, заменив на энергетики. И от караоке остались только провода и пыльный телевизор.

***

Июньский ветер шевелил занавески, приносил с поля запах лаванды и песок. Я взял кофе, а Фрол огромную тарелку, на которую вместилось почти все, что мы брали тут в студенчестве. И котлеты с жидким пюре и бурые голубцы с кислой сметаной. Даже пухлая сарделька вместилась. Сверху растекалось то, что называлось загадочным словом «подлива» и считалось бесплатным.
– Ностальгия, – объяснил он и потер друг о друга ладони. – Ну рассказывай, дружочек, как ты тут?
Мимо шла кучка студентов. Бросили дежурное «здрасьти» третий раз за день, выдвинули стулья. Но Света Решетникова с четвертой группы – второе место в третьем ряду от окна – поморщила нос, и они пересели подальше, разложили тетрадки и уткнули в них сосредоточенные взгляды.
– Экзамен сегодня, – сказал я. – Ну тот, про который я говорил по телефону тебе. Помнишь? Ладно, не помнишь. Короче, представляешь, меня попросили посидеть на госэкзамене. Плотников заболел, а еще намечается какая-то проверка – в общем место пустовать не должно. Я и на госэкзамене сегодня в два, представляешь? Ассистент!
– А почему ассистент? – Фрол задумчиво разглядывал Решетникову. Сквозь ее белую блузку просвечивали бретельки. – Я думал, ты препод.
– Тут все сложно, – отмахнулся я. – Своя иерархия. Первая ступень называется преподаватель-стажер, а я вроде как на второй сразу, а потом...
– Это она тебя по телефону доставала по ночам? – Фрол кивнул на Светку и запихнул сардельку в рот почти целиком.
Помнит. Ладно, забавная была история, когда девочки со второго курса достали мой номер. Точнее, сейчас она кажется забавной. Тогда почти всю ночь я просыпался от пиликанья телефона – одно за другим приходили сердечки и вопросы вроде того – на каком боку я сейчас сплю и какие прически мне нравятся. Отключить звук я не решался – боялся проспать первую пару.
– Нет, – ответил я. – Ладно, ты не дослушал про комиссию. Будет Егоров – мой шеф. Помнишь его? Ты уснул у него на паре, а потом ходил сдавать половину осени? Вот он, да. Он не злобный человек, на самом деле, – даже веселый. И Леонидович будет. Человек-кремень. В зимнюю сессию Ленка Самсонова пришла в короткой юбке на экзамен, заметила, что он глаз с нее не сводит и вдруг, представь такую ситуацию, разводит под столом ноги и говорит – так удобнее? А он ей, мол, уважаемая, меня не интересует разрез на вашей юбке, мне интересно только то, чтобы вы не списывали. Кремень! Ну и Кира Степановна, конечно. Я помню, что она тебе нравилась.
– Нет, я говорил, что у нее классные...
Я шикнул и оглянулся по сторонам.
– Ладно, так там твоя? – Фрол многозначительно подмигнул и пощелкал пальцами возле уха. – Ну, эта, как ее там?
– Ириша, – напомнил я. – Сегодня сдает.
– Принимаешь, значит, «гос» у своей девушки. Наверное, на руках тебя носит.
Я усмехнулся.
– Да ладно тебе. Просто экзамен. Скорее всего у меня даже голоса не будет при обсуждении оценок. Но потом сходим с ней куда-нибудь. Ты как?
Фрол приподнял брови.
– Я вам там зачем?
– Ну так, познакомиться.
– А.
Он вернулся к еде. Стало неестественно тихо. Даже студенты сидели молча и переворачивали страницы конспекта с унылой обреченностью. Только штора шуршала под порывами июньского ветра, пыталась накинуть себя на столик желтой пыльной скатертью. Я украдкой взглянул на телефон. До экзамена чуть меньше часа. От Ириши сообщений нет. Готовится, наверное. Накануне все уши прожужжала тем, что говорить, как стоять, как слушать и стоит ли переспрашивать, если не поняла вопрос. Столько волнений из-за экзамена. И это при том, что ответы и задачи к билетам я уже давно потихоньку утащил с кафедры и вручил ей вместе с валентинкой. Эта тайная операция прошла неловко под добродушный смешок лаборанта.
– А я лодку купил, – вдруг сказал Фрол.
– Настоящую?
– А какие еще бывают? Алюминиевую, а не этот резиновый... – он кашлянул в кулак и обернулся. – Поплавать можно. На озере оставил пока и колышек вбил. Ну как колышек – трубу с работы позаимствовал, вкопал и немного забетонировал. Макса помнишь? Позвонил ему – рассказал, а он мне – покупка глупа и бессмысленна, если она не приносит пассивный доход. А какой тут доход? Выплыл на середину озера, закурил, руки размял. И сразу спокойно и спать хочется. Но спать в лодке – идея хреновая, сразу скажу. Кстати, вот та барышня в дверях вроде бы ищет тебя.
Лаборант Оля близоруко вглядывалась в недра столовой. Наткнувшись на меня взглядом, она постучала пальцами по запястью и кивнула.
– Пора? – спросил Фрол.
– Видимо что-то случилось. Я на секунду.
– Давай уже, иди. Поем спокойно.
Оля дождалась. Она дернула меня за галстук.
– Шеф ищет.
– Зачем?
– Не знаю. Зайди к нему.
Ловко огибая кучки студентов, сгрудившихся возле дверей душных аудиторий, к нам подплыл профессор Зямин в футболке ЦСКА. Его лысина блестела, а рот растянулся в белозубой улыбке.
– Привет, красотуля, – он манерно кивнул Оле и сухо пожал мою руку. – Секретничаете с доцентом?
– Пока не доцент, – усмехнулся я.
– Да ладно? А кто? Красотуля, ты его опасайся. Опасный, я смотрю, тип.
Он скрылся в аудитории и оттуда раздался его громогласный голос. Что-то по поводу юбок и шпаргалок.
– Ты и правда хорошо выглядишь, – сказал я, но Оля не заметила. Она что-то искала в телефоне и покусывала губу.
Оля всего-то года на три меня старше. На новогоднем корпоративе было почти незаметно, что она уже лет пять (а по ее словам – все двадцать пять) тут работает. Смеялась над шутками Леонидовича и делала растерянный вид. Потом я танцевал с ней, наступая на ноги, а она помогала впихнуть меня в такси. Но это я помнил уже плохо. Все мысли про Олю мгновенно выветрились из головы, когда я увидел Иришку. Она торопливо плыла по коридору в окружении подружек.
– Привет, – я шагнул навстречу, а Иришка замерла в шаге от меня. – Как дела? Готова?
Она кивнула. Прижала конспекты к груди.
– В столовую? – спросил я.
– Да, повторим еще немного с девчонками.
– Ну, скоро увидимся, – многозначительно подмигнул я и попытался коснуться ее талии. Она ловко увернулась, улыбнулась и погрозила мне пальцем.

***

Шеф не был зол. Но и день бородатых анекдотов, на которые следовало снисходительно и вежливо улыбаться, тоже был не сегодня. Он что-то бурчал под нос и раскладывал билеты на столе.
– А, академик, – сказал он, увидев меня. – Готов?
– Всегда готов, – отшутился я.
– Вот и умничка. Оля, сделайте ему папку члена комиссии, чтобы не сидел как на именинах. А где Оля?
– Уже идет, – сказал я.
– Ага, значит у меня к тебе будет просьба. Открой ее компьютер, найди где-то там папку про госэкзамены и сделай себе табличку по образцу. Разберешься. Ты парнишка умный.
Он вернулся к билетам и продолжил бубнить. Слово «умный» я услышал еще раза три, но уже не в мой адрес.
В компьютере Оли разобраться несложно – достаточно понять, что никакой системы тут нет, открыть поиск и жать кнопки наугад. Папок с названием «ГОСы» нашлось шесть и еще одна с припиской «новое».
Шеф раскладывал, снова собирал и перекладывал билеты по-другому. На некоторых делал пометки, сминал и отправлял их в корзину. Другие подписывал, то ругаясь на дешевую шариковую ручку, то извлекая из кармана золоченый Паркер. На секунду он отвлекся, подмигнул мне и забубнил громе. Я понял, что он напевает.
«Большая честь», – сказал я ему мысленно.
«Что, сынок?» – не понял он.
«Ну, сидеть в комиссии. Я только год работаю».
«А, так ты – умничка. Ты справишься», – отвечал он в моей голове и продолжал петь и там же, и в реальности.
Зашла Оля. Покосилась на меня, расположившегося за ее столом, вопросительно уставилась на шефа.
– А, Оленька. Помоги, будь добра, нашему дружочку. Нужна папка члена комиссии.
Она пожала плечами и мягко выгнала меня.
– Стой, – догнал меня ее хриплый голос. – Тебя по отчеству как, напомни?

***

– Вот ты где. Смутьян. Бросил меня в окружении красоток и сидит тут чай пьет, – Фрол сграбастал меня за плечи, оценил обстановку вокруг. В узком кабинете возле кафедры шел зачет. Унылые студенты из тех, кому не досталось позаимствованных из «поточки» стульев, сидели на корточках, вяло переговаривались и пытались читать пухлые тетради.
– Чего смотрим? Кореш мой. Препод ваш, между прочим, и очень хороший человек. Будете про него лишнего трындеть, прорежу зубной ряд, – он делано почесал щетину и снова потрепал меня по плечу. Кто-то из студентов смущенно улыбнулся, кивнул мне в знак приветствия на всякий случай, хотя их курс был со мной совершенно незнаком.
Шеф вышел в коридор и, поправив очки уставился на Фрола.
– Здрасьте, Иван Иванович, – козырнул Фрол и неожиданно протянул руку. Шеф охотно пожал его лапу и назвал по имени. Фрол – вообще-то не Фрол вовсе. Просто звали мы его так курса со второго. А на первом вообще побаивались и не звали никак.
– Смотрю, ты все больше и крепче. Как диплом, пригодился?
– Для самооценки, – улыбнулся Фрол. – Говорили мне, кажется вы, Иван Иванович, что пригодится под пивной стакан класть, чтобы не скользил. Так вот, неправильно это. Скользит.
Шеф поднял брови, а потом захохотал.
– Так что, все на своем складе? Цемент таскаешь?
– Кто-то же должен. Не этот же хлюпик, – он сдавил мое плечо и внутри что-то протестующе хрустнуло.
– Ну, добро, – шеф снова пожал его руку и поклонился. – А ты давай далеко не уходи. Скоро начинаем.
Фрол раскланялся в ответ. Подмигнул выглянувшей из аудитории студентке.
– Ща начнем, не убегай. Сказал он ей.
– А? – не поняла она.
– Говорю, доценты сейчас перетрут и придем к тебе на экзамен, читай пока, – он специально сделал ударение на первый слог и прозвучало как бритвой по ушам. – Хорошенькая, – добавил он, когда девочка исчезла в аудитории.
Я скинул его руку и поправил пиджак.
– Слушай, хватит клоуна корчить. Тут работа – не цирк.
Он улыбнулся в ответ, но как-то растерянно. Затем протянул руку.
– Ладно, запозорил тебя. Извини. Я тут пройдусь пока, поздороваюсь. Может, меня еще кто помнит. Не прощаюсь, еще загляну.
Он приложил пальцы к глазам, проходя мимо студентов.
– Не логику сдаем, парни, нет? Помним: мой кореш, зубы. Логично?
Придурок.

***

У Киры Степановны изумительные духи. Этого запаха не может быть много, но его и не было много, даже несмотря на то, что сидел я рядом с ней и изредка случайно касался локтем ее прохладной гладкой руки.
Шеф сидел по другую сторону он меня, согнувшись над папкой и смотрел на отвечающих поверх очков. Такая же папочка была и у меня. Ровная колонка фамилий, графы с ответами на три вопроса и общим итогом. Только у меня один лист, а не четыре. Завтра Плотников обещал закрыть больничный и выйти, и мои услуги уже вряд ли пригодятся. Сегодня я тоже был не слишком полезен. Задавали вопросы Кира Степановна и шеф, и каждый был точным и острым, как выстрел в лоб. Логичный и холодный вопрос, словно специально продуманный на случай, если студент слишком понадеялся на удачу. Я так не умел, но очень хотелось. Леонидович все время выбегал поговорить по телефону и ему никто не делал замечание.
Иришка волновалась. Она в сотый раз перечитывала и складывала стопочкой мятые листы, кусала губы и каждый раз поднимала голову на ответ, который она знала. Тихо шептала про себя и что-то помечала в черновике. Красивая. Волосы аккуратно убрала за уши и подколола. В лучах солнца, вливающегося в окно, поблескивали ее тонкие золотые сережки. Я пытался подбодрить ее улыбкой, но она не смотрела на меня. Только однажды наши взгляды пересеклись, и я коротко кивнул – все будет в порядке.
– Дружочек, можно ручку попросить, – шепнул шеф. Показал свою сломанную и погрозил ей Оле.
Душно и жарко. Я экономно пил воду, но она все равно стремительно убывала. Шеф пододвинул мне свою.
Иришка отвечала в середине, как я и советовал. Уже не было того запала у разморенной жарой комиссии узнать все и вся у несчастной жертвы, вызвавшейся в первых рядах, но и снисходительно склонять к тройке пока тоже настроя не было. Она отвечала хорошо, уверенно и только изредка подглядывала в листки, а я едва заметно кивал ей на каждый ответ, зная, как сильно это помогает.
И вот последний вопрос. Кира Сергеевна задала неожиданно легкий, посмеялась над не менее простым, но логичным ответом и отпустила Иришку. Легко ткнула меня локтем в плечо и подмигнула, почти незаметно. Иришка скрылась за дверью. На ее месте за кафедрой запыхтел розовощекий Егор.
Надо было выйти и похвалить, но раньше, чем через час все это представление закончится вряд ли.
Дверь приоткрылась, следка скрипнув. Небритая щека Фрола и его острой нос появились в просвете. Он вопросительно задрал подбородок.
– Можно? На минуту? – шепнул я шефу, тот только коротко кивнул и поправил очки.

***

– Надолго вы тут? – спросил Фрол. От него пахло сигаретами и кофе.
– Еще час примерно. Может больше. Обсуждение оценок – это тоже время занимает.
– Ну, я понял, – перебил Фрол. – Пойду, пожалуй. Ты забредай, а то на складе бывает скучно. Нет, с мешками особо не поскучаешь, конечно, но, когда разгрузки нет – хоть на стену лезь. Ну и это, если нечего будет делать – давай на лодке покатаемся.
– Не сегодня, – напомнил я. – Но обязательно.
Последнее произнес с легким стыдом. И он и я понимали, что вряд ли пересечемся скоро.
– Ты не видел тут?.. – я поводил взглядом по пустому коридору. На лавке дремал тощий двоечник. Приоткрыв глаз, он пожал плечами.
– Никого не видел, корешок, извини, – Фрол обнял меня и потопал к выходу. 
Из фойе в коридор лился зеленый свет, заглядывала искусственная пальма и самый настоящий фикус. Охранник тоже заглядывал, подозрительно косясь на Фрола. У стены стояла Лена Самсонова и, совершенно не стесняясь никого, над ней нависал Леонидович, почти касаясь губами ее уха. Пальцы нетерпеливо постукивали по ее голой талии. На мгновение все это пропало за широкой спиной Фрола, а потом и он сам.
Я вернулся в кабинет. Щеки Егора были еще более красными, и он виновато молчал, раздумывая над вопросом. Стул подо мной еще не успел остыть, зато вода в стакане нагрелась.
– Как бы не вспыхнул от наших вопросов, – тихо заметил я, наклонившись к шефу и улыбнулся.
– От наших вопросов, – ответил шеф. – Уважаемый, потрудитесь тоже хоть иногда их задавать, а не просто сидеть как мебель. Почему Кира Сергеевна должна работать за вас, пока вы ходите потрепать языком с вашими приятелями?
Егор что-то ответил невпопад и шумно выдохнул, утирая пот со лба скомканным платком. Тихо приоткрылась дверь, впустив Леонидовича в притихший кабинет.

***

Июньское солнце нагрело камни за этот длинный знойный день, и сейчас они медленно остывали под нами. Мелькали стрекозы. Над редкой березовой рощей, огороженной покосившимся железным забором, медленно плыли кучерявые, словно из детских книжек, облака. Лодка тихо покачивалась возле берега, распугивая мальков.
– Покурил, на закат посмотрел, башку в норму привел – вот тебе и пассивный доход, – отвечал своим же мыслям в голове Фрол. – Покупка бестолковая... А мне нравится. А тебе как?
Я украдкой взглянул на экран дешевого телефона, слепнущий на солнце. Ни звонка, ни сообщения. Только мое последнее, еще не прочитанное.
– А котлеты не меняются. Что на первом курсе, что сейчас – та же дрянь. Подлива зачетная. Еще зайду. Ты не против?
– Не против.
– Не всех увидел, жалко. Может в отпусках. У вас там вообще, когда отпуск? Два месяца, говорят. Круто же. Или врут?
– Не врут.
Я взглянул на солнце, уже перекрасившее себя в оранжевый цвет. Сжал в руке острые грани телефона. Вечер, а слишком ярко. Как в детстве, навернулись и задрожали над веком крупные капли, грозя сорваться вниз предательски блестящими дорожками.
Фрол разжал мою руку, забрал телефон и положил возле себя.
– Не засоряй тут природу. Видишь, как чистенько. Хорошее озеро, хоть и не настоящее. Земснаряд прокопал, когда нас с тобой еще не было. Так и потонул тут потом. Но это я к слову. Хватит тут на дне железа. Да и деньги побереги. Зарплата, думаю, не в мешках исчисляется.
Он достал из пачки мятую сигарету. Запыхтел. Над гладью воды поплыл сизый прозрачный дым.
– Бывает, кореш. На погрузке тоже ляпнешь себе мешком по пальцу. Вроде и силы есть, а тяжелые они, собаки. Пополз по руке и хренак! И наворачиваются в глазах с градину. Особенно если на мозоль. Посидишь, покуришь, послушаешь, как батя орет, а потом на плечо его и в машину.
Он усмехнулся и потер шею ладонью и подмигнул мне.
– А знаешь почему? Ерунда все это – вот почему. Вроде сильный, а цемент пока сильнее. Но ничего, мышцы нарастут, жизнь наладится. Знаешь, и мозоль на пальце и этот долбанный цемент – оно же мое. Вроде, как и не отнять. Зато лодка есть, – он усмехнулся, – без пассивного дохода.
– Нарастут, ты думаешь, мышцы? – растерянно спросил я.
– Да куда ж им деваться, кореш? Ерунду спросил, а еще вроде как препод. Академик или кто ты там?
Солнце коснулось берез и перестало слепить. Если представить, что там не запад, а восток, то может показаться, что и не закат вовсе, а самое-самое начало дня. 
– Ну а на лодке-то поплывем? – спросил я.
Фрол пожал плечами.
– Конечно поплывем. Сейчас докурю и поплывем.

Художник: Ф. Решетников.