К 110-й годовщине со дня рождения Виктора Драгунского

110 лет назад, 1 декабря 1913 года родился Виктор Драгунский

В ноябре мы отметили 115-летие Николая Носова. Буквально через недельку — отмечаем 110-летие со дня рождения ещё одного великолепного, любимого русского писателя. Тоже классика, — в особенности классика детской литературы: — Виктора Драгунского. 

Невзирая на разность жизненных линий двух почти ровесников, есть и схожие моменты в судьбе — оба малороссы (один украинец, другой белорус). Оба в той или иной степени сталкивались с театром, кинематографом, режиссурой наконец. 

Оба прославились «неспокойным» повествованием — с аналогией сюжетных фиоритур, почти идентичных по типу (не по ходу) развёртывания мизансцен: — о весёлых приключениях неугомонных мальчишек, их вполне зрелых размышлениях о том, что хорошо, а что плохо; об их безудержной шаловливости и попытках выйти сухими из воды, когда это практически(!) нереально.

В принципе, рассматривать новаторство Драгунского в науке (никак иначе!) под названием «Детская литература» невозможно без упоминаний Николая Носова. Всё-таки наиболее яркий «пацанский», — на ребятню 6-9 лет: — сборник последнего «Тук-тук-тук» вышел в 1947 г. В то время как «Денискины рассказы» — в период 1959—1972 гг. Так сказать, по носовским рельсам…

Тем не менее, филологи марки́руют общие языковые элементы двух направлений — и Носова, и Драгунского. 

Это и колоритно-живая «жанровая» речь со свойственными ей инверсией, пропусками, недоговорённостью (а зачем? — детям и так всё ясно, без лишних уточнений), псевдосочинительными функциями, многообразными предикатами. 

Ключевое же в новациях «детского» текста открылось в изображении речи, диалогов маленьких героев. Драматизирующих впечатление непосредственно и живо. Создающих «динамику повествования <…>, аутентичность представленного события, которое как будто разыгрывается перед читателем» (М. Славова).

На ум невольно приходит сравнение с «Серёжей» Веры Пановой. Эти несколько историй «из жизни маленького мальчика» восхитительно реализованы в кинематографе Г. Данелия с И. Таланкиным: текст так и просится на экран. Где блестящая операторская работа будто эксплицирована в повествование, — въяве увеличивая предметы, глядя на них с высоты роста дошкольника. Что тоже выглядело новаторством.

Однако, как ни крути, житьё бытьё Серёжи показано сквозь оптику великовозрастного беллетриста (Панова только что отпраздновала «золотой» юбилей: 50) — чрезмерная описательность, рассуждения-соображения, философствования. Всё проникнуто авторским сочувствием, жалостью, неким оттенком предубеждения. 

И на тебе! — вдруг на авансцене появляются пацаны, которые абсолютно сами по себе. Коих не ведёт по жизни за руку автор, а — они собственноручно строят судьбу: безбашенно весело, безалаберно смешно. Задорно ошибаясь и потешно выкарабкиваясь из самими же созданных «непоняток» (скажем по-нынешнему). 

Тут заметна интереснейшая тенденция.

Носов субстанционально находится на платформе почвенничества. Корнями прорастающей в народное творчество. Как бы вытаскивая ребёнка в осязание мира взрослых, — помогая ему обжиться, выучить законы-правила этой непростой вселенной, сотканной из непрестанных забот и никому не нужной суеты. 

Драгунский — «руки в карманах» фланирует, усмехаясь, рядом. Его дети — уже присутствуют здесь. О том говорит использование ими достаточно взрослой лексики в диалогах, некая инкрустация, не всегда им понятная, тем не менее: — наличествующая в языковом багаже-вокабуляре. Указывая на природу своей принадлежности к образованному классу — интеллигенции. Т.е. такие «умненькие детишки», — душевно проскрипели бы бабушки у подъезда. 

У Носова — ориентация на простонародную диалектику. Что подтверждают коммуникативные клише:

«Шут её знает!», «С ума ты сошёл!», «Ты не рассуждай, а…». 

Сравните у Драгунского:

«Где это ваша милость пропадает?», «Хорош, нечего сказать», «Я тут стараюсь, а он ситро пьёт». 

Посему никогда не спутать стилистики Носова и Драгунского — их детские «инкрустации» чрезвычайно неодинаковые. Несмотря на мнемоническую сохранность. 

Это и раскованная прямолинейность. Это и детский бунт против взрослой закостенелой неотделимости «мышления от практических действий» (К. Седов).

Дети подобно губкам впитывают взрослый язык, выпрастывая его по собственному разумению. Не понимая и не принимая абстрагированных метафор — для них мир слишком конкретен. Фактологичен.

Оттого и Носов, и Драгунский прибегают к языковой игре на грани фола: переплетению «взрослой» метафорики — и прямых «детских» значений. Но — прибегают по-разному.

Носов — вводит зрителя в большой Космос больших отношений, — чуть занижая возраст персонажей к подлинно психологическому возрасту читателя. Наделяя главного героя невымышленным, заработанным «в боях» авторитетом. За которым уверенно следует очарованный странник — зритель.

У Драгунского же детство — самоценное явление. Ребёнок и автор — партнёры. Потому читатель видит себя равным — за счёт внутреннего осознания чувства справедливости. Впитанного с книжных страниц. 

По моему мнению, в обеих вышеприведённых сентенциях отразились некоторые биографические фазисы. 

Рано оставшись без отца, В. Драгунский в дальнейшем, — довольно поздно взявшись за перо (1961), в отличие от Н. Носова (1938): — постоянно возвращается к обаятельной фигуре воображаемого им родителя. Фигуре скромного, чуткого и героического человека. Всю неуёмную сюжетно-жанровую любовь перенеся на… сына — прототипа главного героя «Денискиных рассказов». 

По воспоминаниям супруги писателя Аллы Васильевны, реальный мальчик — очень близок к своему литературному «зазеркалью». В книгах нашли отражения действительные события из жизни семьи Драгунских. 

Важно и то, что обрисовка Дениски тесно связана с представляемым, очевидно кажущимся портретом отца: фотографически проявляется как бы сам возмужавший Денис. 

Имеются обоснованные лингвистические предположения (Н. Кузнецова, М. Мещерякова), что папа и Денис — две стадии развития одного и того же художественного характера. Ангажируемого в роли авторского Альтер-эго. Словно объясняя им образ сына. Одновременно объясняя, откуда в неласково бытовой, «уличной» обыденности — так много счастья и столько замечательных добрых людей!

Вот это ощущение счастья в творческом наследии В. Драгунского (в том числе во взрослых книгах: цирковое бытие, Великая Отечественная война) — ощущение заинтересованности, сострадания, бескорыстности, умение лицезреть чудесное в привычном: — и останется навсегда с русским читателем. 

Учитывая то, что прототип неудержимого мальчугана, чуть было не проведшего 20 лет под кроватью в коммуналке, — Денис Викторович Драгунский: — находится ныне на пике всесоюз… извините, всероссийской популярности. Регулярно радуя благодарную публику искромётными скетчами, фейсбучными миниатюрами-инвенциями. Повестями и книгами. Концертными выступлениями.

И просто — улыбкой. Спасибо!