Бродящие «бедность и воля», или Байки цыганской романтики

В последнюю субботу января традиционно отмечается День русского романса.

«Это настоящее!» Фёдор Протасов, 
герой драмы «Живой труп» по поводу цыганского пения

«В цыганской песне есть тайная, ни на что не похожая прелесть и колдовское дикое обаяние — одинаково действующее повсюду: слышите ли вы цыган в Испании, Сербии, Румынии, на Чёрной речке в Петербурге или в Москве в Грузинах».  А.Куприн

Грусть-веселье. От оперы — к эстраде

Мнемоника «развлекательная песня» — довольно широкое понятие. 
Она бывает грустной, весёлой, в конце концов военной, боевой, — которую солдаты брали с собой в окопы и блиндажи. В виде граммофонов с пластинками, включаемых по вечерам после регулярных фронтовых левитановских репортажей из больших чёрных «тарелок»-радиоточек.

Это и популярные мужественные баллады начала–середины века: возвышенные монологи о важных событиях современности. И полуироничные домашне-дворовы́е (ударение намеренно неправильно) зарисовки. Всякого рода улыбки-приколы, — то с претензией на философичность, то с откровенной ставкой на бездумное «развлекалово». 
Рядом с плакатно-гражданственной лирикой в песнях живут утончённые, чуть манерные образы вечернего интима — с долей наигранного флёра. 

Тут же — знакомый типаж героя-простака 1930–40-х годов, кудрявого парня с тальяночкой, да в тельнике, да под рюмочку беленькой! Неохотно уступающего место более интеллектуальному, духовно сложному персонажу. Подобно физикам-лирикам из «оттепельных» фильмов 50–60-х.
Считается, что в предреволюционной России жанра музыкальной эстрады не существовало вовсе. Так, например, выдающийся актёр Н. Монахов писал в театральных мемуарах о русской эстраде увертюры XX в.: «Только в Петербурге можно было найти нечто, напоминающее настоящую эстраду…»
Между тем и в Питере, и в Москве, и в крупных периферийных центрах лёгкий жанр не только процветал, но активно конкурировал с высокими музыкальными стилями: в смысле массового распространения. 
А классические, театральные артисты становились «рифмоплётами», частушечниками-балалаечниками. Тогда изрекали с неким уничижительным «фи-и…»: дескать, «шарманщик». 
На эстраде блистали «шарманщиками» великие мастера опереточного жанра А. Давыдов, Р. Раисова, Р. Радошанский, М. Вавич, мн. др. Видные презентабельные актёры оперы и театра: А. Лабинский, Б. Борисов. Популярные поэты не гнушались «поприкалываться»: такие как С. Петров-Скиталец, переодевавшийся гусляром. 
Эстрада резко дифференцировалась в соответствии с сословными перегородками. Разделившими публику.
Дорогостоящие «звёзды» гастролировали в недостижимых «чумазым» (Чехов) ночных ресторанах. Также на легендарных подмостках закрытых дворянских клубов.
В свою очередь, «хоры лапотников», куплетисты-балалаечники обслуживали летние парки и манежи, ярмарки, садовые увеселения. Народные дома.
К 1907 г. в России насчитывалось около полусотни различных шантанных эстрад. Спустя пять лет число их почти удвоилось. 
Лишь самые знаменитые исполнители — от Вари Паниной до Плевицкой и Тамары — удостаивались чести выступать в высокопоставленных аудиториях Благородных собраний. В лучших столичных театрах и концертных залах. Они с триумфом гастролировали по всей России. Вызывая живейшие отклики в прессе и массовом общественном мнении. 

Стилистика. Форма

 
Жанров (и поджанров) много:

•   Тут и задушевный гитарный наигрыш. В раздумьях о жизни, друзьях, вольном ветре дальних дорог: баллады.
•    Военно-ло́зунговая песня-марш.
•    Философские раздумья-монологи.
•    Народные песни: частушечные либо героико-повествовательные.
•    Откровенные прозападные шлягеры на отечественный «хоп-хлоп»-манер. 

•    Цыганский дореволюционный романс, воскресающий то в НЭП, то в послевоенную пору.
•    Салонно-будуарный шансон Серебряного века.
•  Неприятие «микрофонной песни» — да-да, было и такое! Когда недавно появившиеся усилители звука — веяние прогресса — попросту пугали публику. С шустрым импресарио заодно. 

Придётся немного задержаться в прошлом. И — начать с истоков, так сказать. Со сверхпопулярного, по сию пору неувядающего жанра романса. Noblesse oblige, как говорится: положение обязывает. 
Итак…

Цыгане шумною толпою…

«…Будь наш — привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и воле —
А завтра с утренней зарёй
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй — иль песни пой
И сёлы обходи с медведем». 
Пушкин. «Цыганы», из монолога Старика

Эстрадный жанр имеет своё законное, почти двухвековое классическое наследие. 
Дюбюк, Булахов, Вильбоа, Алябьев, Гурилёв, Варламов. Русские песенники, создавшие ярко национальный стиль любовного романса, — далёкие предки Соловьёва-Седого, Мокроусова, братьев Покрасс. 
Их мелодии, пройдя долгий трудный путь через девичью светёлку купеческого особняка. Сквозь шумно-пьяные содружества гусарско-студенческих сходок. Постепенно дошли до новой, новейшей истории. Так же трепетно волнуя сердца несложным мягким лиризмом. Ритмом. Приправленным сентиментальным соусом невероятной доброты.
Не забудем также, что были абсолютно безвестные авторы. Поэты, сочинения коих ушли со временем в народ. Раньше даже был такой вид соревнований на деревне — некое публичное зрелище — «поэтические баттлы», как сказали бы сейчас. То, напомним, зафиксировал Тургенев в рассказе «Певцы». 
Поющие чавелы изображены в «Войне и мире» Толстого. Его «Двух гусарах». В «Живом трупе» сцены с цыганским хором составляют едва ли не лучшие места пьесы.
Само собой, Блок с Есениным тоже не обошли эту тему. На слуху блоковское: «Табор шёл. // Вверху сверкали звёзды. // Кончил он тяжёлый, трудный путь…». Есенинское: «Шаганэ ты моя, Шаганэ! // Потому, что я с севера, что ли, // Я готов рассказать тебе поле, // Про волнистую рожь при луне…»
В статье «Фараоново племя» А. Куприн отмечал, мол, Пушкин был уважаемым долгожданным гостем, кумом и сватом у московских цыган в Грузинах (на Пресне). Где и «до сих пор, — пишет Куприн, — цыганские хоры имеют постоянное пристанище». («Синий журнал», 1911 г.)
Александр Сергеич вообще — отдельная глава в песенном вопросе. Подобно Куприну, говорившем в свою бытность о Толстом, дескать, «проклятый» старик всё уже создал до того… 
Ваш покорный слуга сходно констатирует, что и у Пушкина — куда ни сунься — всё уже написано, и про музыку тоже: «Новый год встретил с цыганами и с Танюшею, — строчит он «СМС» П. Вяземскому 2 января 1831 г.: — С настоящей Татьяной-пьяной! Она пела песню, в таборе сложенную, на голос “Приехали сани”. Знаешь ли ты эту песню?» 

Были-небылицы

А чего стоит незабвенная цыганка Стеша, Степанида Сидоровна из кишинёвского периода! — восхищавшая чудным пением Пушкина с друзьями Бенедиктовым, Апп. Григорьевым, Баратынским.
Там была целая любовная история, промчавшаяся как всегда, как всё у Пушкина, — стрелой! Правда, вошедшая в разряд баек, легенд, но тем не менее… [По нек. источникам та бессарабская феерия могла быть и раннемосковской.] Вслед чему Пушкин сочинил поэму «Цыганы». 
А имя Степаниды Солдатовой народная молва, по всей видимости, приписала, «приклеила» к поэту: настолько певица была на слуху. Там (в Кишинёве) вполне могла присутствовать любая другая девчушка. Ведь Пушкину не привыкать… к адюльте́ру.
История музыки вообще и песенного творчества в частности полны «правдивых» легенд и баек: былей-небылиц на грани бабушкиных сказок. 
Хорошо известна байка о том, как гастролировавший в России Ференц Лист, заслушавшись пением московского хора цыган, опоздал на свой концерт в Благородном собрании.
Именитая итальянская певица-сопрано, феноменальная Анджелика Каталани, услыхав в цыганском хоре Ильи Соколова (1777–1848) голос вышеупомянутой красавицы Стеши, сняла с плеч шаль, подаренную Римским Папой. И — отдала её черноокой девушке. В знак высочайшего восхищения!
Не забудем коснуться пушкинского стиха «Княгине З. А. Волконской»: 

Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой.
(1827) 

Догадываетесь, о ком тут «внемлет» рассказчик?..

Цыганский вокал невозможно было отделить от русского народа. Ибо репертуар его складывался из корневых — исконно-бытовых песнопений. Органически впитанных-воспринятых. Претворённых в специфику цыганской манеры исполнения: страстно-напряжённой, жгучей. Не передаваемой тривиальными сентенциями слов. 
Меценат-благотворитель, искусствовед Дм. Ровинский писал о цыганах в конце XIX в.: 
«Что увлекает в этом пении… Это резкие и неожиданные переходы от самого нежного pianissimo к самому разгульному гвалту. Выйдет, например, знаменитый Илья Соколов на середину с гитарой в руках, мазнёт раз-два по струнам, да запоёт какая-нибудь Стеша или Саша в сущности преглупейший романс. Но с такой негой, таким чистым грудным голосом, — так все жилки переберёт в вас. 
Тихо, едва слышным томным голосом замирает она на финальной ноте своего романса… — продолжает Дмитрий Александрович: — И вдруг на ту же ноту разом обрывается весь табор, с гиком, гамом, точно вся стройка над вами рушится… Но поведёт глазами по хору Илья, щипнёт аккорд по струнам, — в одно мгновение настанет мёртвая тишина, и снова начинаются замирания Стеши». («Русские народные картинки», кн. V. СПб., 1881 г.)

Взлёты-падения

В эпоху Апухтина, Чайковского, Островского «цыганщина» не теряла нот взаимопроникновения с лучшими традициями городского романса 1850–70-гг. «Гроза» и «Бесприданница» последнего пронизаны напевами пушкинских «кочующих кибиток». 
Цыганские хоры, солисты выступали в то время не в трактирах, а в специально арендованных концертных помещениях: навроде Московского Манежа. Репертуар составлен из благородных романсов, пленявших красотой и чистотой стиля: «Уж как пал туман», «Ноченька», «Сарафанчик». 

Перелом в музыкальной стилистике произошёл в 1880–90-х гг. Когда ромалы оккупировали купеческие рестораны типа московского «Яра» или шумные питерские трактиры на достославной Чёрной речке. 
Вкусы подгулявшего купечества вскоре наложили пагубный отпечаток и на репертуар, и на манеры цыганских трубадуров. Появились разухабистые — эх-эх, ай, на-нэ! — песни. Восхваляющие блатную «распальцовку» кабацкой гульбы: «Эх, распошёл!». — Где исчезли прозрачность, самобытность-распевность. 

Мелодии обезличивались. Делались как по штампу. Гипертрофированно, с показной утрировкой — в диапазоне от разудалого крика до надрывно-фальшивой слезы. [Чувствовалось преддверие дендизма XX в. и всевозможных «измов» — акмеизма-футуризма-кубизма etc.]
Да, эволюция цыганского пения в России — проблема сложная, многослойная.
Известно, что в 1830–40-е гг. хоровыми коллективами помимо старинного цыганского фольклора исполнялись крестьянские песни, современные бытовые романсы. В их фактуре можно различить классические фиоритуры свадебных, протяжно-лирических, обрядовых песен. Несколько трансформированных на цыганский лад. То придавало концертам полифоничности… 
Незабываема, например, грустная свадебная «Ой, матушка, что во поле пыльно», когда-то вдохновенно петая пушкинской Стешей. А в 1940-е годы XX в. талантливо воскрешённая Н. А. Обуховой. 

Музыковедение, публицистика XX в. считали, что цыганская песня выродилась во второй половине столетия. Превратившись в пошлый кафешантанный суррогат. И что настоящие таборные песни Соколовых, Фёдоровых, Шишкиных, Масальских, звучавшие несколько десятилетий назад, остались недосягаемыми образцами.
При всём том традиционный жанр цыганского романса продолжал жить и развиваться в массовом обиходе. На вершину Мельпомены выдвигались свежеиспечённые таланты. Захватившие аудиторию оригинальным пением, инфильтрированным в цыганское. Публика с интересом приняла их. Несмотря на определённую репертуарную ущербность — дурные влияния вырождавшейся «цыганщины».
Так, первые годы нового столетия — особенно период меж двумя войнами 1904–1914 гг.: — опять ознаменовались неслыханно повсеместным увлечением русской эстрадной песней.
Прогремевшие на всю Россию имена Паниной, Вяльцевой, позднее — Плевицкой, казалось, побили все имевшиеся рекорды популярности. Завоевав широчайшее признание в различных слоях общества. Притом успешно соперничая в почитании с прославленными, по праву заслуженными писателями, артистами-художниками.
О них ожесточённо спорили, посвящали статьи, фельетоны, скетчи-монологи. Их влияние на музыкальный вкус ненасытной до зрелищ публики было огромно. 

В те годы, когда в литературе на авансцену выдвигались корифеи новой поэзии — Блок, Маяковский, Есенин. А музыкальный мир млел от дерзкого новаторства Скрябина, Прокофьева, Стравинского. Массовый эстрадный репертуар представлял совершенно иной полюс художественной жизни. Откровенно обращаясь к самым элементарным эстетическим средствам — легкодоступным популярным напевам. К сентиментальным, чувственно-призывным стихам, способным вмиг растрогать. Взволновать. Воспламенить душу непритязательного слушателя. 
Расчёт — безошибочно точен. В отличие от сложнейших звуковых форм скрябинской «Поэмы экстаза» или «Весны священной» Стравинского модные песни, романсы мгновенно воспринимались. Впитывались-запоминались. Легко проникая в обиход. Не требуя эстетической, тем более специально-консерваторской подготовки слушателей.