«…А дневников с той поры я больше не веду»

Афанасий Мамедов, «Первым делом – самолеты». Повесть, журнал «ЮНОСТЬ», №2-2022

О солдатах столько песен и стихов, сколько стоптано солдатских каблуков.
Но тачаются, как прежде, сапоги, и не все еще написаны стихи.

Мне хочется назвать автора чудесной повести «Первым делом самолеты» Афанасия Мамедова другом, хотя мы с ним пока не знакомы. И основания для этого у меня весомые. Не только по причине того, что служили в одной армии (пусть в разное время и в разных частях). Но главное – попали в примерно одинаковые ситуации, вспоминать о которых жутковато даже спустя многие годы. И если автор с тех пор не ведет дневник, то я после армии разлюбил писать письма. Всё потому, что по нашему общему простодушному легкомыслию его дневники и моё письмо, написанное школьному другу, оказались доставленными совсем другим адресатам – в первые отделы наших воинских частей. С последующей разборкой и соответствующими неприятными оргвыводами. 

«Одно могу сказать точно: дневников с той поры я не веду, рабочие тетради уничтожаю тотчас же, как только в них отпадает надобность. Сжигаю все до последней страницы, представляя себе тот костерок, который с таким успехом развел однажды и который, как мне кажется по прошествии сорока с лишним лет, в итоге и решил мою судьбу, а вовсе не новенькие генеральские погоны начальника училища».

Вот и я, вспоминая, как кричал на меня полковник, называя «писателем сраным» (с одной стороны приятно, что назвал писателем, ибо тогда я об этом мог только мечтать, но с другой – в таком матерном контексте лучше быть просто читателем), письма теперь пишу с трудом. Мне постоянно кажется, что кто-то стоит за плечом и читает мои рассуждения в полной готовности доложить «куда следует». А всё мое вольнодумство тогда заключалось в том, что назвал своих командиров в шутку «черными полковниками». Такой юмор полковнику (он, кстати, был черноволосым) не понравился, о чем он и доложил прямо, но с кривой усмешкой. Закончилось для меня всё относительно благополучно – разжаловать солдата невозможно, а оснований для штрафбата просто не было. Ограничились несколькими нарядами вне очереди. Уверен, что и у Афанасия Мамедова дневниковые записи никакой опасности ни для кого не таили. Но бдительные армейские глаза и уши что-то учуяли и решили с присущим рвением подуть даже на эти невинные плоды «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». 

«Я осознал вполне, каким наивным был еще пять минут назад, когда майор Плисюк, до моего прихода вешавший на стену портрет маршала Устинова, положил передо мной развернутую бандероль и вытащил изо рта гвоздик. – Ваша? – спросил он, буравя меня своими голубыми навыкате глазами. – Моя. Позвольте спросить, товарищ майор, по какому праву вы распаковали частную бандероль. – О как!.. Позвольте вам напомнить, сержант, что ваша частная жизнь осталась там. – Майор показал влажными глазами за окно, за поля да степи, затем медленно водрузил на птичий нос очки в роговой оправе, став в них мгновенно похожим на лысую сову. – Когда вы к своей частной жизни вернетесь, я не знаю. И вернетесь ли вы к ней вообще, гарантий дать не могу.
Что же я натворил, о чем думал, когда писал?! О чем? Да разве мог я представить себе, как слово мое здесь отзовется. Почему никто на нашей старой улице не предупредил меня о подобных случаях? Почему никто не сказал, что в армии не пишут дневников?»

«Дисциплинка в подразделении страдает», – часто, многозначительно глядя на провинившегося чем-то воина, изрекал наш старшина. Он бы точно писать дневники в армии не рекомендовал. Хотя по натуре был человеком добродушным. Вот только строгость всегда держал в кармане наготове с открытым карающим моральным лезвием. А ведь мог автор отправить две тетради дневников домой вместе с тётей, приехавшей в часть навестить служивого племянника. Но понадеялся на крепость солдатской дружбы и надежность сейфа в ротной канцелярии. Однако, судя по всему, и дружба дала трещину, и сейф открывался без всяких волшебных «сим-симов». А может, просто так совпало, что без всякого сигнала от ротного писаря (естественно, исключительно из человеколюбия) открыл майор сейф и обнаружил какую-то тревожную писанину. Да и дал ход расследованию. А вдруг – какой-то злой умысел в тетрадях, да ещё в клеточку… 
«Разбор полетов» для незадачливого автора обернулся чередой форменных допросов, как в шпионском детективе. Это и сейчас не смешно, а уж тогда было просто страшно. 

« – На какую разведку работаете? – спрашивает меня старлей с пшеничного цвета волосами, давно уже умершие глаза его словно плавают в растворе формальдегида. Когда он задал мне этот вопрос в первый раз, я рассмеялся. На десятый – у меня некрасиво затрепетали пальцы... Я уже не знаю, как мне с ними разговаривать. Что ни скажешь, все не так…»

Не хочу раскрывать сюжетную интригу, отвечая на вопросы «как» и «почему», но завершилось расследование, как в свое время для меня, относительно удачно, без суровых последствий. Могли бы они не то что затронуть, а вовсе поломать судьбу сказителю бравых сержантских будней. Но она оказалась благосклонной (не зря, всё же, слово «судьба» женского рода). Да и времена были, как говорили, вегетарианские. Тем не менее, дневников он с тех пор не ведет. Впрочем, на качестве прозы это не отражается. Она талантливая. Вот и эта повесть, рассказывающая о недоразумении, которое могло стать причиной больших неприятностей, написана стильно и увлекательно. Подробности армейского быта, детали служебного расследования, воспоминания о домашней жизни на одной из улиц старого Баку, взаимоотношения с родителями и дворовыми друзьями – всё это интересно, узнаваемо и, как сказал бы наш прапорщик, поучительно. Сквозь прозу жизни искусно просвечивают поэтические пейзажные зарисовки, делая повествование более объёмным и атмосферным. 

«…Днем я смотрел на небо, по-хозяйски отслеживая на голубом натянутом шелке следы доверенных мне бортов, а вечером – на звезды, как на выстраданные убеждения. Медовые запахи трав дурманили голову, пели колдовскими голосами неопознанные симфонические птицы; дразнили эпической далью, манили свободой покатые вельветовые холмы с размытым синей дымкой трактором в виде неизбежного дополнения к пейзажу… Я любил «ночники», так мы называли ночные полеты, за холодный огонь светил на распахнутом ханском халате неба. Любил их за особый настрой души, за чувство скрытой опасности в сочетании с той непостижимой красотой, какую дарят порою открытый механизм небес и мигающие аэронавигационные огни, символизирующие вторжение человека разумного в дали, не подвластные его разуму».

Вот уж точно, неподвластная уму жизнь идёт своим путем, и зачастую и путь этот совершенно неожиданный, и жизнь оказывается мудрее и изобретательнее любых прогнозов. Зачем? Откуда? Куда? На эти вопросы искали и ищут ответы, наверное, все мыслители и поэты с древних времен по сегодняшний день. Да и не только поэты, но и каждый из нас пытается понять окружающий мир, даже если и не задумывается всерьёз. Не были исключением и военнослужащие отряда, где проходил службу автор повести. Может, и не говорили они об этом вслух, но своими действиями, возможно, неосознанной поддержкой их попавшего в беду полкового летописца они подтверждали, что дружба, сострадание, правда и справедливость – одни из главных ориентиров в этой непонятной, непростой, постоянно меняющейся, но вечной в своих постулатах жизни. 

«Неужели природа имеет свою историю развития, думал я, какую имеет человек, уверенный, что он ее повелитель? Не так, как две тысячи лет назад, тает день, не так плавится солнце, воды не те и плещутся у берегов не так, плотность земли и воздух совсем иные, нежели во времена Каина и Авеля, Кира и Александра... И самое главное – реальность, которую мы принуждены искать, никогда не будет прежней, той, что была мгновение назад. Все ли понимают и чувствуют, как сейчас я, что солнечный диск не просто заходит, что заход его – обещание заменить состав атомов, плотность межзвездного пространства, а следовательно, и еще недавнее положение вещей? В том числе и моих, до которых, кроме меня, никому нет дела…»

Зачем все это происходит? Куда несется мрак и свет, клубок несыгранных мелодий и неотплясанных побед? Зачем стремится сделать больно тебе и мне не друг, не враг, всего лишь хам самодовольный, без выгоды, а просто так? Зачем, куда – и нет ответа. В ответе – каждый за себя. Хоть много звезд, но мало света… И свет ласкает, не любя.

Всё в итоге завершилось, как я уже говорил, относительно благополучно. Расследование было закрыто. А служба, скрипя на поворотах и трясясь на неожиданных ухабах, добралась до станции с манящим названием «Дембель».
Видимо, и в первом отделе понимали, что, собственно, никакой крамолы в дневниках не было. К тому же, грозившая стать громкой история возникновения среди личного состава каких-то неподцензурных дневников ещё более чем для автора, была опасна для командования части. А кому они нужны, лишние проблемы? Вот и закрыли (можно сказать, замяли) это дело ко всеобщему удовольствию. Как водится, друзья и недруги познались в беде, а автор познал урок, забыть который невозможно. И потому, вероятно, вернулся домой более жестким и прагматичным. Наверное, можно сказать повзрослевшим, более житейски мудрым и опытным. Ведь беда – учитель, сколь строгий, столь и эффективный. И именно опытом продиктована истина, которой автор делится с читателями. Это честная истина. Хоть и с горьковатым привкусом. 

«Не делись сокровенным, если не хочешь оказаться в двусмысленном положении, продолжаю я, но уже почему-то папиным голосом и с его же интонациями, сокровенное должно оставаться в нас для поддержания силы жизни… И не надейся, никогда не надейся быть кем-то понятым после твоих объяснений. Объяснять себя тебе можно будет только самому себе».

И всё же, «Первым делом самолеты» – это повесть не только о тяжких и несправедливых испытаниях, выпадающих людям иногда в самые неожиданные моменты жизни. В ней нет ощущения безысходности, и света в ней больше, чем мрака. Ведь это повесть о молодости, когда все невзгоды воспринимаются легче, а надежды ещё не успели сдуться, как спасательный круг в конце плавания. Они ещё упруги и наполнены воздухом оптимизма, который уверен, что заканчивается всего лишь армейская служба. А всё остальное ещё только начинается.

Вспоминаю армейскую жизнь. Как шептал я себе: «Держись!» Как гонял меня старшина и кричал мне: «А вдруг война?..» Как я песни в строю орал, как потом в лазарете хворал. Как до блеска я драил полы, как казался себе удалым, хоть и не был большим удальцом – хмурый воин с худущим лицом. Но зато по команде «Отбой» – засыпал я, довольный судьбой, потому что служил стране, и светилась звезда в окне, потому что, как ни ряди, – жизнь была еще вся впереди.