Лобио

1

В Сухуми я остановился у своего однокурсника Володи. Точнее, он учился курсом младше меня на филфаке минского университета, но мы жили в одной комнате в общежитии, и нас можно было считать однокурсниками. Преподаватели и предметы те же, на занятия только ходим врозь.
Володя встретил меня в аэропорту.

— Будешь жить у моей бабки, — сказал он. — У неё целый дом свободный, ты на втором этаже, она на первом.
— Абхазка? — спросил я.
— Мингрелка, но по-русски говорит плохо. Вам, впрочем, говорить не надо, жестами объяснитесь.
— А деньги?
— Какие деньги? — удивился Володя.
— За квартиру.
— Мне отдашь. А мы их пропьём. Это же курорт!
Я в курортах разбирался слабо и пожал плечами.
Мы приехали на такси к бабке. Судя по надсадному рёву мотора «Волги», дом был где-то высоко в горах.
— Далеко от моря? — спросил я Володю.
— Рядом, — ответил он. — В гору метров триста, не больше.
— А ты где живёшь?
— В Синопе! — гордо сказал Володя. — То же самое, что и в центре города, только лучше. У нас медицинский пляж.
— Какой пляж?
— Песчаный. А дома сталинские. Мой предок физик-ядерщик. Трёхкомнатная квартира.
Я с уважением посмотрел на него. Физиков-ядерщиков я не встречал, но знал, что это полубоги вроде Геракла. О них нам рассказывали на лекциях по древнегреческой литературе.
Бабка Володи оказалась ветхой старухой с живыми глазами, внимательно меня изучающими. Она не говорила, лишь кивала и показывала рукой, куда надо идти.
«Надо же, у нас есть люди, не знающие русского языка! — удивился я про себя. — Как её назвал Володя?»
— Мингрелка, — сказал он. — А звать Манана.
— Выходит, ты тоже мингрел?
— Частично. Мать у меня русская.
— Понятно, — сказал я. — Среди мингрелов знаменитости есть?
— Конечно, — напыжился Володя. — Берия.
— Сам Берия?! — поразился я.
Для меня это было новостью, я думал, он грузин, как и Сталин.
— В Сухуми много мингрелов, — сказал Володя. — Здесь наша историческая среда обитания.
Он сказал — наша.
— Обезьяны тоже у вас?
Я где-то читал, что из обезьянника под Сухуми в горы выпустили обезьян для размножения в природе. Для них горы тоже должны были стать естественной средой обитания.
— Говорят, передохли, — пробурчал Володя. — Зимой здесь холодно. Устраивайся в любой комнате на втором этаже, и пойдём ко мне.
— Зачем? — спросил я.
— Познакомимся, перекусим. Ты же голодный?
— Немного, — кивнул я.
Бабка что-то сказала по-мингрельски.
— Предлагает перекусить, — сказал Володя.
— Ты знаешь мингрельский?! — удивился я.
— Немного, — махнул рукой друг. — Будем перекусывать?
«А чем этот перекус отличается от того, что у Володи?» — подумал я.
— Здесь надо выпить, — вздохнул Володя. — У Мананы крепкая чача.
Бабка, несмотря на всю свою ветхость, метнулась на кухню с прытью четырнадцатилетней отроковицы и вернулась с большой бутылью, наполненной прозрачной жидкостью.
— А закуска? — спросил Володя.
Манана поставила бутыль на стол под навесом, затянутым виноградной лозой, и снова ушла на кухню. 
Мы сходили наверх и оставили мою сумку в самой маленькой из четырёх комнат.
— Я бы в большой спал, — сказал Володя.
— Эта рядом с лестницей, — объяснил я. — Да и не люблю я большие комнаты.
Мы вернулись под навес, а бабка всё ещё ковырялась на кухне.
— Так мы не уйдём никогда, — пробурчал Володя. — Манана, неси сыр!
Я обратил внимание на переменчивость его настроения. В Минске он был гораздо спокойнее.
— Там холодно, — сказал Володя. — И нет чачи.
Манана стала носить из кухни тарелки. На одной лепёшки, на другой сыр, на третьей крупно порезанные помидоры, на четвёртой что-то вроде сальтисона, знакомого мне с далёкого детства.
«Да тут целый пир!» — подумал я.
— Для тебя старается, — сказал Володя. — Ей ведь не с кем выпить.
— А ты? — спросил я.
- -Я здесь редко бываю, — вздохнул товарищ. — В гору ходить неохота.
«Всего триста метров», — подумал я.
Володя взглянул на меня, но ничего не сказал.
Манана, наконец, принесла стаканчики. Володя взял в руки бутыль и разлил по ним чачу. Манана с неодобрением посмотрела на капли, пролившиеся на стол.
«У меня бы ещё хуже получилось», — подумал я.
— Я из нормальных бутылок привык разливать, — сказал Володя. — А тут пещерный век. Ну, за знакомство!
Он выцедил свой стаканчик до дна. Я хватанул стаканчик залпом и закашлялся, из глаз потекли слёзы. Это был настоящий спирт, а не чача. Манана выпила полный стаканчик, не моргнув глазом, и аккуратно вытерла тыльной стороной ладони губы.
Я закусил чачу сальтисоном, и слёзы из глаз потекли ещё обильнее. Сальтисон был приправлен жгучим перцем, в наших Ганцевичах его делали по-другому.
— Я же говорил — крепкая, — сказал Володя. — Давай по половинке, иначе из-за стола не встанем.
Похоже, он был хорошо знаком с чачей Мананы.
Бабка ещё раз посмотрела на него, и в этот раз её взгляд стал уничтожающим. Несовместимость поколений была налицо.
Мы выпили по полстаканчика. Я закусил сыром. Он был намного лучше сальтисона.
 Возьми помидор, — пробормотал Володя.
Он, кстати, ел всё подряд. А Манана почти не закусывала. Володя наполнил её стаканчик.
— Нам ещё у нас сидеть, — сказал он мне. — А Манана остаётся дома, пусть пьёт.
Чувствовалась, бабке хотела многое сказать своему внуку, но она, к сожалению, не знала русского языка. Свой стаканчик она выпила в полном молчании.
Мы поднялись и вышли из двора.
— Вечером я дорогу сюда найду? — оглянулся я на дом Мананы.
— Провожу, — успокоил меня товарищ. — Сейчас со своими стариками тебя познакомлю. У нас, кстати, гость из Тбилиси, тоже физик.
— Ядерщик? — спросил я.
— Конечно! — почему-то обиделся Володя. — У нас других физиков не бывает.

2

Володя открыл своим ключом дверь квартиры, и мы прошли в его комнату. По звукам, доносившимся из других комнат, я понял, что в квартире полно народу.
— Я же сказал — гости, — сказал Володя. — Физики с дочкой.
— Из Тбилиси? — уточнил я.
— Да, из Академии наук, но наш институт лучше. Сам Берия организовал!
— Для создания атомной бомбы?
— Конечно! Привезли сюда немецких учёных, и понеслось… Под институт выделили санатории «Синоп» и «Агудзеры». А квартиры сотрудникам давали в лучших домах рядом с институтом.
Я подошёл к подоконнику и выглянул на улицу. Судя по ширине подоконника, стены в доме были толстые. Наверное, хороший дом.
— Лучше здесь нет, — заверил меня Володя. — Запах из кухни слышишь?
Я принюхался.
— Что-то готовят, — сказал я.
— Лобио! — посмотрел на меня, как на маленького, Володя. — У нас его в каждом доме варят. А сегодня гости готовят, специальную приправу привезли из Тбилиси.
— На закуску?
— Лобио едят утром, днём и вечером. Национальное блюдо. С утра варится.
— Почему так долго?
— Это же фасоль! Пойдём, посмотрим.
Мы прошли на кухню. Следом за нами на кухне появились родители Володи и гости, муж с женой. Все они по очереди заглядывали в котёл и снимали пробу ложкой, лежащей на тарелке рядом с котлом.
— Скоро будет готово, — сказал мне гость, по виду типичный физик. — На столе уже тарелки расставлены.
Мне стало не по себе. Уж не для меня ли устраивается пиршество?
— Для всех, — сказал Володя. — Папа, что будем пить?
— Коньячный спирт, — ответил папа.
— Дядя Серго дал?
Папа промолчал. Видимо, ему не хотелось заострять внимание на происхождении коньячного спирта. Володя, впрочем, на этом и не настаивал.
Я открыл рот, чтобы спросить об отличиях коньячного спирта от самого коньяка, и тут в кухню вошла она. И у меня пропал дар речи.
Как студенты филфака мы с Володей были привычны к особам противоположного пола. Нам, кстати, и одна девушка нравилась, Надя Зашивалова. Тонкая, длинноногая, с русыми волосами, — типичная филологиня. Но здесь, в Сухуми, на кухню явилось нечто из ряда вон выходящее.
Тоже тонкая, тоже высокая. Густая чёрная волна волос, захлёстывающих открытые плечи. Чёрные глазищи в пол-лица. Нос не какая-то картошка, пришлёпнутая к лицу, а точёный кавказский носик с горбинкой, не очень большой. Яркий рот, нисколько её не портящий. И грудь. Я был уверен, что если бы где-нибудь в мире проводился конкурс «Мисс грудь», эта девушка уверенно заняла бы на нём первое место. Но самое главное — у неё была абсолютно белая кожа, может быть, алебастровая.
«Неужели ей пятнадцать лет?» — посмотрел я на Володю.
Он неопределённо пожал плечами.
Девушка что-то сказала на грузинском языке. Я догадался, что речь шла о лобио. Видимо, он чересчур долго готовился не только в моём понимании.
— Как её зовут? — шёпотом спросил я.
— Ия, — сказал Володя.
Да, не наше имя. По-латыни «и а» — я пойду. А просто «и» — иди. 
Взрослые засуетились. Папа девушки выключил огонь на плите и ушёл вместе с дочкой. Мама унесла к обеденному столу лепёшки.
— Пойду рюмки поставлю, — ретировался вслед за ней папа Володи.
— На пляж хочет, — посмотрела на нас Володина мама. — Одной ей нельзя.
— Почему? — одновременно спросили мы.
— Маленькая.
— Пусть с нами идёт, — сказал Володя. 
— С тобой?! — возмутилась мама. — Ты даже с Анаидой на пляж не ходишь, не только с маленькой девочкой.
Меня здесь никто в расчёт не брал, и мне стало обидно.
— Ей надо хотя бы немножко загореть, — сказал я. — Совсем белая.
— Белая — это красиво, — с укоризной взглянула на меня мама. — Это у вас в Минске чёрные ходят.
Она махнула рукой.
Мне стало понятно, что в Минске, Тбилиси и Сухуми разные представления о красоте. Кстати, некоторые из наших с Володей однокурсниц умудрялись за сессию загореть на Комсомольском озере именно до черноты.
— Кто такая Анаида? — спросил я Володю, когда мы в кухне остались одни.
— Невеста, — хмыкнул он. — На пятом курсе женюсь. Старики уже обо всём договорились. Между прочим, дочка директора гастронома на набережной.
Он щёлкнул языком.
Я понял, что Ия для этого гражданина пустое место. А для меня?
— Она в Тбилиси уедет, ты в Минск, — растолковал мне Володя. — А я вернусь в Сухуми. Папик обещал меня в газету устроить.
— В какую?
— У нас одна газета — «Сухумская правда», — твёрдо сказал Володя. — Очень уважаемая газета.
Я о своём трудоустройстве ещё даже не думал. Вот она, правда жизни.
— Жить будете с родителями? — спросил я. 
— Подумаем, с чьими, — вздохнул Володя. — У Анаиды квартира на набережной.
Я догадался, что в Сухуми центр — это набережная. Но оно и понятно. Море, как говорится, и в Африке море.
— Вечером искупаемся? — спросил я.
— Зачем?! — уставился на меня Володя. — Осенью будем купаться, когда спадёт жара.
Теперь я уставился на него.
— Мальчики, за стол! — заглянула в кухню мама Володи. — У нас секретничают после обеда.

3

Мы вошли в гостиную. На одной стороне стола сидели гости, на другой хозяева. Я и Володя примостились рядом с хозяевами. Но это и хорошо — можно разглядывать, не стесняясь, Ию.
Она сидела между папой и мамой.
«Ишь, как охраняют, — подумал я. — Не умыкнуть».
Папа Володи торжественно разлил по рюмкам коньячный спирт, и трапеза началась. Женщины свои рюмки лишь пригубили, Ия к ней не притронулась.
«Молодец», — снова подумал я.
— Очень хороший лобио, — сказала мама Володи. — Как и положено, из красной фасоли. Грецкий орех положили?
— Конечно! — обиделся папа Ии. — Помидоры, лук, чеснок, перец… Траву тоже положили.
— Кинзу? — уточнил папа Володи.
— Базилик, тимьян, мяту, — вмешалась мама Ии.
— Я ещё укроп люблю, — слегка покраснела мама Володи.
Грузины, как по команде, уставились на неё. Не подняла глаз одна Ия.
«А разница между кавказцами и русскими всё же существует, — подумал я. — Володя тоже укроп любит?»
— Мне грецкий орех нравится, — сказал Володя. — И не только в лобио.
«Мингрел, — согласился я. — Но как же атомы, термоядерная реакция и прочие биномы Ньютона? Физики здесь или не физики?»
— Здесь обед! — сказал Володя. — Ешь лобио.
Мне это серо-буро-малиновое варево не очень понравилось, и я потихоньку таскал со стола нарезанную колбасу и сыр, благо, закусок хватало. Ия, между прочим, не ела почти ничего. Капризный ребёнок.
— Она ещё устроит жизнь своему мужу, — шепнул мне в ухо Володя. — Я грузинок знаю.
— Твоя Анаида тоже грузинка? — спросил я.
— Армянка.
Я, по большому счёту, не знал ни тех, ни других, и промолчал. Пусть сами разбираются в своей кавказской жизни.
Да, Ия была красивая девушка, но существовал один нюанс, из-за которого я чувствовал себя не в своей тарелке. Она была практически одного роста со мной и Володей. И если Володе на это было чихать, то я слегка переживал.
— Кого она выберет себе в мужья? — придвинулся я к Володе. — Витязя в тигровой шкуре?
— Здесь не она выбирает, а родители, — покосился на меня друг. — Тут даже твоих борцовских подвигов не хватит.
— Каких борцовских? — посмотрел на меня через стол папа Ии.
— Шурик у нас чемпион, — сказал Володя. — Что ты там выиграл?
— Призёр республики, — ответил я и покраснел.
— Какая борьба? — не отставал папа.
— Вольная.
— Молодец! — сказал папа и налил в рюмки мне и себе. — Надо выпить за борьбу!
Я знал, что физики борьбу любят. В университетской секции борьбы, где я начинал, их было большинство. Но на республиканском уровне результат давали химик Куприн, географ Соколов и филолог Кожедуб. Я, правда, уже давно тренируюсь в «Трудовых резервах», однако на первенстве ВУЗов выступаю за университет.
— На спартакиаде народов СССР я видел, как боролся Леван Тедиашвили, — сказал я папе. — Классный борец.
— Ты видел Тедиашвили?! — вскричал папа. — Это великий борец!
Я был с ним согласен. Своей грацией Тедиашвили походил на горного барса, а силой на медведя.
— Он мингрел? — повернулся я к Володе.
— Кахетинец! — снова вскричал папа Ии. — Меня тоже Леван зовут!
Мы пожали друг другу руки.
В глазах папы мои акции стремительно пошли в гору. Дело было за мамой. Ию, как я уже знал, никто ни о чём спрашивать не станет.
Интересно, куда она пойдёт учиться после окончания школы? Неужели на физфак?
— Она у нас будет искусствовед, — сказала мама Ии.
Я только сейчас обратил внимание, что почти все из старшего поколения за нашим столом по-русски говорили с акцентом. Акцента не было лишь у мамы Володи, хотя и она некоторые слова произносила не так, как мы с Володей. Я это относил к долгой жизни в чужой языковой среде. Послушать бы произношение Ии…
Девушка впервые за весь вечер мельком взглянула на меня. Глаза её оказались ещё красивее, чем я думал.
От растерянности я положил себе на тарелку ложку лобио.
— Молодец! — ласково сказал папа Ии. — Приедешь к нам в Тбилиси, мы тебя настоящим чакапули угостим.
Взрослые оживлённо заговорили на грузинском языке.
— Что такое чакапули? — шёпотом спросил я Володю.
— Какое-то блюдо, — пожал тот плечами.
Я, конечно, подозревал, что мой друг легкомысленный человек. Но что до такой степени…
— Баранина, — сказал папа Леван. — Очень вкусная.
Мы сидели практически друг напротив друга, и при хорошем слухе можно было разобрать любой шёпот. У папы, как выяснилось, слух был хороший.
— Ты собираешься в Тбилиси?! — хихикнул Володя.
И эта привычка хихикать не там, где надо, была мне известна.
— Будут соревнования в Тбилиси — приеду, — сказал я. — Между прочим, я уже боролся в Одессе и Кишинёве.
— У нас часто бывают соревнования по борьбе, — кивнул папа Леван. — Чаще, чем симпозиумы по физике.
Все засмеялись.
«А что они изобретают, эти физики? — подумал я. — Атомную бомбу? Так она давно изобретена».
— Хорошая бомба никому не помешает, — сказал папа Леван. — Мы над этим работаем.
Папа Володи кивнул, подтверждая его слова. Женщины на них не обратили внимания. Привыкли, наверное.
— А что мы с тобой изобретём? — спросил я Володю.
— Мы напишем поэму, — сказал Володя. — Ты можешь роман.
Он знал, что я кропаю рассказики.
Ия, глядя в свою тарелку с лобио, хмыкнула. У девочки тоже хороший слух. Жалко, что ей нельзя с нами на набережную.
— А что ей там делать? — сказал Володя. — Меня, кстати, давно ждут Жан и Жорик.
«Они тебя ждут, — подумал я. — А я бы с удовольствием прогулялся по набережной с Ией».
— Тебя тоже ждут, — поставил меня на место товарищ. — Папа, мы уходим в город.
— Скоро и мы придём, — сказал папа. — На море шторм?
— Нет, тихо.
— Нужно погулять перед сном, — взял в руки бутылку папа. — Леван, ты ещё лимит не превысил?
— Нет, — сказал папа Леван.
У двери я оглянулся, поймал взгляд Ии, полный отчаяния, смешанного с завистью, и сразу простил ей всё. Хорошая девочка.
— Сухуми — это столица Абхазии? — спросил я Володю на улице.
— Нужно говорить — Сухум, — ответил Володя. — Конечно столица.
— За нашим столом ни одного абхазца не было.
— Абхазы в Очамчире и Гудауте, — махнул рукой куда-то за спину Володя. — В горах, короче. Сухум смешанный город.
«Сейчас даже белорусы в нём есть, — усмехнулся я. — Кстати, а как Володя попал в Минск?»
— Наш родственник главный бухгалтер вашего университета, — сказал Володя. — Пойдём на троллейбус, вечер уже кончается.
С моей точки зрения, тёплый сухумский вечер, напитанный запахами цветущих олеандров и магнолий, был в самом разгаре. Но хозяин здесь Володя, он знает, когда начинается и заканчивается вечер в Сухуме. Вот если бы ещё умел готовить лобио…
— Анаида может, — сказал Володя. — У них лобио ещё лучше, чем у нас.
— Пробовал?
— Конечно! В Сухуме сначала кушают лобио, потом знакомятся. У нас уже был лобио с родителями.
Меня резало слово «кушают». Я твёрдо знал, что кушают котики, люди — едят.
Я запрокинул голову и в очередной раз удивился яркому свету звёзд. Здесь, на юге, звёзды находились намного ближе к земле, чем у нас на севере. Да и количество их было значительно больше.
«Что сухумские физики делают лучше — изобретают атомную бомбу или варят лобио?» — подумал я.
— Конечно лобио, — сказал Володя. — Бомба на работе, а лобио дома. Для себя делают.
— А Ия? — не сдержался я.
— Научится, никуда не денется. Ей ведь здесь оставаться, а не ехать в какой-то Минск.
Мы побежали к троллейбусу, подъезжающему к остановке.
К сожалению, жизнь была устроена по законам, нарушить которые не могли даже такие уникумы, как я или Володя. Можно было лишь попытаться это сделать.