Поэма «Болотные солдаты». Продолжение
Поэма «Болотные солдаты». Продолжение
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ
К столетию со дня рождения ветерана Великой отечественной войны Леонида Дмитриевича Горохова, автора этой военной поэмы. Светлая память всем солдатам той войны!
Глава вторая
1.
На войне всего в излишке,
Не по чину даже честь,
Люди есть и есть людишки,
Подлецы и шкуры есть.
Вроде что возьмёшь с солдата,
Жизнь и та уж не его, —
Кроме брани, кроме мата
Не услышишь ничего.
Но пусть будет слово к слову.
Письмецо пришло вчера:
Дядю Прохора Бурдова
Отходили доктора.
Пишет: в Горьком залежался,
Искалечен, но живой.
Дальше как решит начальство,
Рад бы в строй — нестроевой…
И приветы, и поклоны
Всем, кто жив иль был живой,
Всем по-братски, поимённо
И с отцовской добротой.
И невольно сердце сжалось:
От былых взводов и рот
Только кладбища остались
Да и те — среди болот.
Вот бы всем такое счастье —
Дядю Прохора иметь
И ворчливое участье
По-мальчишески терпеть.
Под его крылом мужая,
И в борьбе с самим собой
Мы входили и вживались
В грозный мир передовой.
Не скажу: всё было гладко,
Жизнь окопная — не мёд,
И росли мы не на грядках —
В пекле боя, в тьме болот,
Где порой казалась страшной
Нам, мальчишечкам вчерашним,
Неокрепшим, бесшабашным
И таким ещё домашним, —
Нет, не смерть, а эта жизнь, —
Эта грязь, болота эти
И в промозглом беспросвете:
«Шире шаг!», да «подтянись!»…
2.
Шли мы маршем на Стожары
И как вехи на пути
Пепелища да пожары,
И воронки, и завалы, —
Ни проехать, ни пройти.
Чуть свернул с дороги — мины...
У сожжённого моста —
И телеги, и машины,
Кухня, пушка без щита,
Видно, срезало снарядом,
И торчит она в грязи...
«Опелёк» сгоревший рядом,
С искорёженным шасси.
Было пасмурно и стыло,
Мы всё шли, и шли, и шли,
И не просто щётку, мыло
В рюкзаках, как раньше было, —
На себе войну несли.
Весь запас её и справу,
От иголки до меню,
Всё по штату, по уставу, —
Жизнь свою и смерть свою.
— И куда нас только гонят? —
Вот как скажут: — Разойдись!..
Но надежды наши тонут
В грозном слове: «Подтянись!»
Грязь и грязь — не разминуться.
Только сделали привал, —
И откуда? — бомбы рвутся,
Двое наших — наповал.
Так их рядышком в воронку...
И опять: «Вперёд, солдат!»
А навстречу и вдогонку
Бомбы — сотки, полутонки —
Нам на головы летят.
Хорошо, коль кухня рядом
И идёшь в строю всреди,
Задремал — идёшь как надо,
А споткнулся — впереди
Ткнёшься в чью-то спину носом,
И опять — давай шагай
И крути свои колёса,
Матюгнутся — извиняй!
А дадут под зад — не сетуй,
Значит, больно надоел,
И тяни свою карету,
Помня: есть всему предел.
Занемели руки, ноги,
Вот, казалось, шаг шагну, —
Только шаг! — и на дороге
Тут же ноги протяну…
Прохор вышел на полшага,
Взял ружьё наперевес,
Улыбнулся, сунул флягу —
Я глотнул и вновь воскрес
От участья иль от счастья, —
Разделив беду на части,
Он себе взял больший вес...
3.
Эх вы, ноги, наши ноги,
В мокрых грязных сапогах
Наши нехристи и боги,
Все в мозолях и рубцах.
Вам бы гимны петь родные,
Безотказные в пути.
И без ходу ходовые,
Если долг велит идти.
Свалит сон, а ноги сами
Тело грешное несут
И тяжёлыми шагами
По войне войной идут.
Ранят... Разум помутится…
Эх, шальная голова, —
Вам, усталым, не лежится,
И трава вам не трава,
И палата не палата, —
Вроде в холе и тепле —
Всё несёте вы солдата
По истерзанной земле!
То бегом, то «дать сто сорок!»,
То ползком, то сходу вплавь —
Пусть Великая иль Сороть,
Но плыви, греби и правь.
А убьют... Как ни был труден
Шаг последний, шаг вперёд,
Но потом уж будь что будет, —
Что должно — пускай придёт!
Тут друзья тебя за ноги
Приподнимут и — прощай! —
Закопают у дороги,
Что ведёт из ада в рай —
Вот уж там и отдохнёте...
Но мне кажется, и там
Вы покоя не найдёте,
Ковыляя по садам.
Так спасибо вам, родные,
Что несёте вы мой крест —
За грехи мои земные
Я пою вам благовест.
***
Но пока беда-злодейка
Нас обходит стороной:
Перешли узкоколейку,
Вышли к базе торфяной,
Повернули на Стожары...
Горизонт в дыму, в огне,
Слы́шны тяжкие удары
Впереди и в стороне.
Или наши наступают,
Или немец «когти рвёт».
Что мы знаем? —
Мы шагаем.
Скажут, если припечёт.
Всё слышнее канонада,
Ближе всполохи...
Горит
Деревенька. За оградой
На кладбище смрад стоит.
Смотрим: трупы... Наши, наши...
Расстреляли, гады, их,
А прибавь мы шаг на марше —
И застали бы живых!
Мы невольно присмирели,
Горько чувствуя вину:
Ног-то вроде не жалели...
Вроде ног и не жалели...
Вот и сетуй на войну.
4.
Первый бой...
Пусть будет пятый
И десятый, а потом
Позабудут счёт солдаты
Сколько были под огнём.
Первый памятен до гроба,
Не такой как все — особый,
Самый страшный, может быть,
И у каждого солдата
Есть своя святая дата,
И её нельзя забыть.
… Первый бой в лесу, за речкой, —
Бой, как мне казалось, вечный:
Немцы сбросили десант
И хватили из засад.
Был запал, да скоро вышел,
Подпусти они нас ближе,
«Клок волос не пожалей» —
Не собрать бы нам костей.
Но в бою солдат бывалый
Сто́ит роты... Подмывало
Драпануть скорей в кусты,
Лишь бы ноги унести.
Глядь-поглядь, а Прохор рядом.
Где застало, там и падай, —
Вспомнил, этому учён...
Что же будет делать он?
— Сбрось мешок, возьми гранату
И давай за мной по скату
Вон туда, за бугорок.
За меня держись, сынок.
Поползли по-за кустами.
Глядь, а немцы перед нами,
Вот, совсем рукой подать.
Прохор шепчет: «Не стрелять...»
Затаились, ждём сигнала.
С кем такого не бывало:
За кустом в траве лежу,
Взмок — с чего бы? — и дрожу.
Вот один до нас шагает,
У того куста как раз,
Надо же, нужду справляет,
Сволочь! — чуть ли не на нас.
Все мы бравые ребята,
Коль над нами не течёт,
Тут же — сжал в руке гранату
И лежу ни жив, ни мёртв.
А лицо и шея — в мыле, —
Пот, какой-то липкий пот...
Прохор шепчет:
— Страшно было?
— Очень страшно...
Руку жмёт:
— Не робей, сынок, пройдёт...
И... Ракета!
Наши встали,
Молча бросились вперёд.
Немец этот наш, очкарик,
Видим, лёг за пулемёт.
— Ну! — тут Прохор размахнулся,
И гранатой...
А потом,
Будто свет перевернулся, —
Всё ходило ходуном.
Я бежал, орал, как пьяный,
Автомат дрожал в руках,
Вдруг упал… Похоже, ранен, —
Кровь и зайчики в глазах...
— Пуля? Тело молодое, —
Прохор вскрыл пакет, — Терпи!
Ранку мы сейчас прикроем,
А держался ты героем,
На-тка, хлопец, подкрепись…
5.
На Рубцовской переправе
Среди бела дня, глядим, —
Прилетел «понюхать славы»,
Не ахти какой, но чин.
Портупея и фуражка,
И планшетка, и бинокль,
И блестит на солнце пряжка,
Как солдатский котелок.
Прохор выругался хлёстко:
— Ишь ты, Вася-василёк!
Не махра, а папироска,
Зажигалкой — щёлк да щёлк...
— Эка невидаль, сиденье
На плацдарме, — говорит,
Пыль стряхает с оперенья,
А осанка, голос, вид, —
И бинокль к глазам:
— Прекрасно!
Трупы, каски, кровь и грязь...
Гаркнул:
— Кормят вас напрасно!
Мы в ответ, конечно, ясно,
Что напрасно кормят нас…
Что нам делать остаётся,
Ведь солдат — всегда солдат.
— Почему, — и голос жжётся, —
Тот рубеж ещё не взят?
Норовит ужалить фразой,
И не в бровь, а прямо в глаз.
Вдруг как будто по заказу,
Контратака — в третий раз.
Танки... Вздрогнула пехота.
Подсчитали: снова — шесть.
Покатилась по окопам
Эта тягостная весть…
— Посмотрите, посмотрите! —
Кто-то сзади закричал.
Посмотрели — наш «воитель»
На бегу подмётки рвал…
— Ишь, глядите, как несётся.
Вот тебе и «тот рубеж»,
Вот и взял бы — не даётся!
Наша каша шибко жжётся,
И хотел бы — не поешь…
— Пристрелить бы паникёра, —
Прохор вскинул автомат…
Взрыв, ещё, — и нет позёра! —
Вот и весь его расклад.
Трус всегда найдёт могилу
Раньше, горше и страшней…
Мы и в этот раз отбились,
Потому что были злей.
Глава третья
1.
Есть чарующее что-то
В бесприютности земной.
Кто вас выдумал, болота,
С вашей грозной красотой?
Будто здесь сошёлся клином
Распластавшийся по мхам
Леденящий мрак трясины
С рыжей тиной по краям.
В серой дымке кочка с кочкой,
В хляби, стылой и густой,
Разбегаются цепочкой
Над водой и под водой.
А в узорах и разводах
Отражённые слились
Серый сумрак небосвода,
Свет и тени, ширь и высь.
И болотное раздолье —
Как нелёгкий дар судьбы
Вместе с кровью, вместе с болью
И предчувствием беды...
***
— Где ты, друг ты мой, Залётов?
Если жив, то отзовись,
Ведь в Веденинских болотах
Наши стёжки разошлись.
Труден путь до медсанбата
По урочищам лесным.
Говорили мне ребята,
Что доставили живым.
А уж там — как Бог поможет,
Как в народе говорят,
Снова встретимся, быть может,
Дорогой ты мой сержант...
2.
Вызывают... В грязь-то снова...
Но не спросишь: «А зачем?»
У начальства что ни слово,
То приказ, и будь готовым
Выполнять и в грязь, и в темь.
— Вот — знакомьтесь. Гость. Писатель.
Забирай его к себе.
Я взмолился:
— Да некстати!
Худо в нашей худобе, —
Говорю, — но если надо,
Только немец больно лют:
Не скупится на снаряды,
Чуть заметит — и салют!..
— Не пугай. Ну, братцы, с богом!
Надо засветло успеть.
Пять-то вёрст — не так уж много,
Но их надо одолеть…
Одолеть! — и право слово.
Вышли, я и говорю:
— Слышал? Ничего другого
Я тебе и не сулю.
Передумаешь, быть может?
Ведь никто не попрекнёт.
Рисковать — себе дороже,
Есть ли в том тебе расчёт?
***
— Просто в гости к нам не ходят,
Но уж если блажь пришла,
Или прихоть, или мода
В путь-дорогу позвала,
Следуй доброму совету:
Здесь в болотах да лесах
Рубежа сплошного нету:
Взяли мы высотку эту —
И сидим, как на углях.
Здесь — болото, там — болото,
Там — болото, здесь — болото,
Всюду — немцы, всюду — мы…
Где гарантия, что кто-то
Не пальнёт из-за спины?
Разберись, — свои? чужие? —
Страх всегда слепит глаза,
А тропинки-то — лесные,
Кто тут может предсказать?
Треснет жёрдочка иль ветка,
Закачавшись, знак подаст,
Померещится разведка —
И пальнут в недобрый час…
Надо засветло добраться,
Чтобы не подстерегли:
В три — начнёт уже смеркаться,
В шесть — темно, хоть глаз коли.
***
И пошли. Болотце, речка,
Мостик — просто три слеги
Поперёк, — на шаг! — дощечки
И перильце для руки…
Дальше — лес и луговина.
Снова речка, мостик, гать
И заросшая осиной
Парамоновская падь.
Слева — топь. Тут мы лесочком,
А за ним — большой прогал,
Где пристреляны все кочки,
Но спасает чернотал…
Снайпер! — просто не проскочишь,
А в прицеле чуть мелькнёшь
И... Но, если жить захочешь,
Ткнёшься носом, — поползёшь…
Наши — там, на тех высотах.
Здесь же кухня, коновязь,
За высоткой — миномёты
И окопная напасть.
Здесь живём мы, здесь и пашем, —
Худоба не худоба, —
География-то наша
Тоже — целая судьба.
3.
...А вот это — наша хата:
Не берлога, не нора,
А прибежище солдата
С лазом с заднего двора.
Да, живём мы неприглядно.
Мы б отгрохали дворец,
Но вода, будь ты неладна,
Нас измучила вконец.
Расшатал фашист накаты,
Стены сдали по углам,
Грязь пузырит ноздревато,
Пробиваясь по комлям.
Плесень — пеною бугристой,
Пол, как оспенный больной,
Плащ-палатка вся провисла
Пузырём над головой.
Над печуркой по землянке
На трофейных проводах
Сохнут мокрые портянки
И ботинки на шнурках.
Сапоги — у печки тоже,
Пар валит из голенищ,
Да и сам ты, зябко ёжась,
Ближе к печке норовишь…
В изголовьях — автоматы
И лопаты у стены,
В нишах — диски и гранаты, —
Наш карманный бог войны…
Подгорев, чадит «катюша» —
Гильза с ватным фитилём.
Копоть лезет в нос и в уши,
И висит под потолком.
А на ящике снарядном
Весь комплект на восемь ртов
И газеты, аккуратно
Чуть початые с краёв
Для цигарки, «козьей ножки»,
Иль другой какой нужды,
Книжка в серенькой обложке
И комплект для бороды...
Это всё — моё и наше.
Может, кто-то попрекнёт,
Но варюсь я в этой каше,
Видит Бог, не первый год.
Простотой своей сердечной
Никого не удивишь:
Не поэзия, конечно,
И не проза — просто жизнь.
Да, окопная, земная,
Без прикрас, какая есть,
Но другой пока не знаю
И узнаю ли, бог весть.
4.
Что я, кто я, что я значу
Здесь, в окопах, на войне?
Ох, и трудную задачу
Задаёшь ты нынче мне.
Что я? — Капля в грозном море.
Кто я? — Жалкий мотылёк.
Затерялся где-то в поле
И лечу на огонёк.
О себе скажу немного, —
Не в привычке быть судьёй, —
Нынче жив — и слава богу,
А убьют — придёт другой.
Может, лучше, может, хуже,
Будет так же, как и я,
Копошиться в этой луже
За себя и за меня.
Должностей не выбираем,
Этот — ранен, тот — убит,
Свято место занимаем,
А надолго ли? — не знаем,
Как кому уж подфартит.
Говорят, что жизнь — копейка,
Такова и наша суть:
Обойдёт беда-злодейка —
Погрешим ещё чуть-чуть.
А фортуна улыбнётся —
Из мальчишеских штанов
Прыгнешь прямо в полководцы
Батальонов и полков.
Отвернётся — боже правый! —
Тут уж каждому своё,
Не обманешь, не слукавишь,
Что бы ни было — твоё.
Такова уж наша участь,
Как и кадровый вопрос.
Эко слово-то: «текучесть»,
А смакуется всерьёз…
Да, стороннему — всё просто,
Как сказал один: «За то
Есть и перспектива роста». —
Да не рад тому никто.
И утешен — не утешен,
У кого душа болит,
Рад бы в рай, да больно грешен,
Только тем и знаменит.
Так чему тут удивляться? —
Чем богат, тому и рад.
Ведь всего-то — девятнадцать,
А, гляди -ка, — лейтенант!
Скажешь: маленькая сошка...
Здесь всему я — голова
И пожалуй, свет в окошке,
Коль начну качать права.
Но бог милостив, по-братски
И по совести живём,
Честно делим хлеб солдатский, —
В переносном и в прямом.
5.
Что ж, присаживайся ближе,
Будешь первым гостем здесь:
— Шнапс? Коньяк?
— Ну ты, я вижу,
Отоварился, как Крез.
— Хлопцы к немцам в тыл ходили,
На начпрода набрели,
Всей «европой» угостились,
Ну и нас не обошли…
Он крутил в руках бутылку:
— В наше время это — сон!
И приблизившись к коптилке,
Прочитал: «Наполеон».
— Да, коньяк-то наикрайший.
Вот ведь, гады, как живут:
Топчут наше, грабят наше,
А коньяк французский жрут!
Закуси — и будешь злее.
Сыр-то, видишь? — Амстердам.
Шоколад-то — Пиринеи,
А паштет — стокгольмский штамп.
А тушёнка, глянь-ка, — шведы.
И ребята говорят:
Что случилось там отведать
И заморский суррогат…
Ну, что скажешь? — штампы, знаки…
Вот он — весь иконостас.
Получается, однако,
Вся Европа против нас:
Кто на танках, кто с паштетом,
Не вино, так автомат…
— К сожалению, об этом
Нынче вслух не говорят...
— Да, политика, конечно,
Только нам-то оттого
Этот крест нести не легче
У окопа своего.
6.
— Вот они, мои герои.
— Обобщаешь?
— Нет, взгляни,
Каждый, может, роты стоит, —
Непарадны, но они.
— Орденов, конечно, мало
И медалей... Но медалей...
— Да, представь.
Орденов не перепало, —
Ты хоть в повести прославь
Этих скромных, безответных
И бесстрашных пареньков,
Что хлебнули мук несметных
В восемнадцать-то годков.
И к тому же славы нашей
Хватит нам с тобой по гроб…
Не садится муза ваша
С нами рядышком в окоп?
Не престижно?
Да, не спорю.
Честный пахарь — не герой.
Подавай вам всем героя
С генеральскою звездой...
***
Мой рассказ — лишь капля в море,
Подзадорь-ка ты ребят —
И наслушаешься вволю,
И испишешь всю тетрадь.
Вот сидит Серёжа Крюков,
Жмётся, съёжившись, к огню.
У него в Великих Луках
Расстреляли всю семью.
Морячок. Его списали.
Прямо с палубы — и к нам.
Астма — не было печали! —
Душит парня по ночам…
Фотографии висели
Под иконой на стене.
Немцы — шасть! — и разглядели,
Растоптали — и к жене.
Та схватила кочерёжку
И хватила одного...
Сирота теперь Серёжка —
Никого и ничего.
Как придёт с поста — и курит.
Дым, конечно, ест глаза…
Неспроста он брови хмурит,
Но слеза — всегда слеза.
***
Ко всему привыкнуть можно.
Грязь — пусть с горем пополам,
Но елозим, сколь возможно,
По фашинам и по мхам.
Холод — стерпишься и тянешь,
Есть печурка, наконец,
Нет — так всё равно оттаешь
От тепла людских сердец.
Голод — тут сложней и хуже,
Тут попробуй успокой!
Затяни ремень потуже —
Вот тебе обед и ужин, —
И протянешь день-другой…
Страх? — кому в бою не страшно?
Боль? — дай срок, пройдёт и боль,
Лишь рубцы беды вчерашней
Будешь век носить с собой.
***
— Прорывались мы к Ловати, —
Говорит Кузьмин, — глядим,
Как над хутором Всесвяты
Поднимался чёрный дым.
Как там было, я не знаю,
Но когда мы подошли,
У горящего сарая
Бабку старую нашли.
С треском рухнули стропила,
И под брёвнами в огне...
— Боже праведный, помилуй! —
Подползла она ко мне.
— Видишь что, сынок, осталось
От моих-то... Вся семья…
Разрыдалась — и упала:
— Господи, возьми меня!..
Я растерянно и дико
Озирался. Боже мой,
Чем ей в горести великой
Мог помочь я, рядовой?
— Навестить сестру ходила,
А фашисты тут как тут!
И она заголосила…
А солдаты что-то ждут.
Крикнул я:
— За мной, ребята!
И тропой — наперерез.
Какова была расплата,
Знает только тёмный лес...
***
— Вот вы пишете: «фашисты»,
А народ — не виноват.
И на чистых и нечистых
Подстригаете солдат.
И они — народ! И кстати,
Грабят, зверствуют и жгут
Эти самые солдаты —
Трудовой, рабочий люд...
Под Петровском — склад посылок.
Посмотрели бы, что шлют, —
Хоть бы, гады, кровь отмыли! —
Торопились, не дойдут…
Не дошли. И божья кара
Палачей подстерегла, —
В старой яме за амбаром
Им пристанище нашла.
***
В разговор вступил Забродин:
— Да, политика… И всё ж,
Солидарность нынче в моде,
Тут от правды не уйдёшь!
Начал я войну под Ровно, —
Ночью прибыл эшелон,
Разгрузили всё спокойно.
Я и Старостин Семён
Были посланы в разведку...
Немец... Мы по шее — шмяк!
Притащили эту «детку»,
Что ты думаешь? — поляк!
Командир развёл руками,
Был не меньше удивлён:
Оказалось, перед нами
Встал Варшавский легион…
Ранен. Месяц в Чебоксарах.
Фронт. Разведка. И опять
Притащили двух мадьяров,
Что их — миловать? Кохать?
Ночью с Крастыньшем в Пиратах
Мы пошли за «языком» —
И его родного брата
Взяли в бункере штабном…
Эшелон застрял в дороге
Где-то у Великих Лук,
Нас поставили на ноги
И направили на юг.
Долго мы маршировали,
Наконец пришли. Село.
Мы — в разведку. Немца взяли, —
И опять не повезло:
«Макаронник» горько плакал,
Притворялся сиротой,
А в меня стрелял, собака!
Жаль, что нужен был живой…
И пойми вот нас, жальливых!
А они сожгли мой дом,
Расстреляли мать в Разливах
И глумились над отцом...
Да, политика. Не спорю.
Только кто их звал сюда?
Но пришли — себе на горе:
Смерть за смерть — и вся нужда.
***
Хорошо писал Твардовский:
«Что отдали, всё вернём»...
Да, отдать легко и просто,
Всё вернуть — вот тут загвоздка
С непредвиденным концом.
Вот у Саши Ермакова
Было четверо детей...
Ни семьи теперь, ни крова —
Пепелище да репей.
Дали отпуск по раненью —
Поседел как лунь солдат:
Взять-то взяли ту деревню...
Кто же в этом виноват?
Неужели мы, солдаты,
Мы, продрогшие в грязи,
Без вины, а виноваты
В тяжких бедствиях Руси?
Ночью вскакивает: — Мама! —
И зовёт жену, детей...
Кровоточат наши раны
С каждым часом всё сильней, —
Чем утешишь безутешных?
Кто нас, грешных, вразумит? —
Хоть поплакал бы, сердечный, —
В дверь уставился, молчит,
А в глазах такая мука...
Глянешь, вспомнишь о своём —
Что твоя беда-разлука? —
И помолишься тайком.
Хорошо — изба родная
Не разграблена войной,
И семья твоя большая —
За солдатскою спиной.
Что бы ни было со мною,
Как-нибудь переживут...
Да, вернём, вернём с лихвою!
Но что было, не вернуть.
Пепелища да кладбища —
Больше не на что смотреть.
Не «вернём», а строго взыщем:
Кровь за кровь
И смерть за смерть!
— От беды добра не ищешь, —
Утешает старшина, —
Ничего, брат, не попишешь,
Дело страшное — война.
У него беда другая, —
Каково-то утешать?
Ведь до Минска от Валдая
Нам ещё шагать-шагать…
С сорок первого — разлука…
Что он на сердце таит,
И какая ещё мука
Поперёк пути лежит?
Вновь затянем «козьи ножки»,
Подымим вот так, молчком,
Или выпьем на дорожку
И закусим сухарём, —
И пойдём на заготовки:
Лес валить да гать гатить,
Иль вязать в кустах циновки,
Иль траншеи городить.
Вот и вся политбеседа.
Унывай не унывай,
А беда тащи́тся следом,
Кровью хлещет через край…
...Схоронили вскоре Сашу,
Рядом с ним и старшину
Положили в землю нашу,
Что «вернули» за войну…
А до Минска путь-дорогу
Занесёт ещё не раз...
Да, отдали слишком много,
Но — вернули... Ради бога,
Не судите строго нас!
Русь, родная Русь... Помилуй,
Сохрани тебя, Господь!
И на братские могилы
Пусть тропа не зарастёт, —
Прояви в том волю божью!
Никого ж не возмутит:
За красивой нашей ложью
Правда страшная стоит.
7.
Есть и ловкие писаки,
Что шныряют по фронтам,
Словно вольные казаки:
Нынче — здесь, а завтра — там;
За чайком у генерала
Посидят часок-другой —
И статья в два-три «подвала»
Или очерк фронтовой;
Что солдату остаётся?
Знай, мотай себе на ус.
— Пишут люди, — улыбнётся, —
Что им сделается? — пусть!
У него — свои печали:
Как там дети, как жена?
Сколько хлеба нынче дали
Или всё свезли с гумна?
Отелилась ли корова,
Сколько сена запасли? —
И вздохнув, закурит снова...
Горек хлеб родной земли.
Молча выйдет из землянки,
К пулемёту припадёт:
— Эх ты, жизнь моя жестянка! —
И печаль-тоску сорвёт.
Пулемёт как зверь завоет, —
Дрогнет твердь и тишина...
Он-то знает, что такое
Настоящая война.
— Пишут... Пусть и нас услышат,
Каждый праведен в своём.
Мы ведь тоже книгу пишем
Кровью, потом и ружьём...
8.
В золотых лучах рассвета
Гаснут звёзды. Тишина.
И не верится, что это —
Настоящая война.
— Тихо как у вас.
— Бывает.
То лимит, то дефицит.
На войне не всё стреляют —
И устраивают быт.
Обжились и мы немного:
Проложили эту гать,
Валим лес, мостим дорогу
В Парамоновскую падь.
Смастерили чудо-баньку:
Протопи — и парься всласть!
И отгрохали землянку —
Батальонную санчасть.
А вот здесь — передовая...
Видишь каску? Это — он…
Между кустиков шныряет,
Тоже чем-то возбуждён.
Может, нас с тобой заметил?
И гляди, что в нашу честь
Мину или пулю влепит,
И конечно, повод есть:
Офицерские погоны,
Офицерская шинель,
Значит, важная персона,
А в бинокль — всё на ладони!
Ну скажи, разве не цель?
Попадись-ка мне такое,
Я бы мин не пожалел…
Видишь, высунулись двое,
Значит, взяли на прицел.
— Эх, пальнуть бы в них снарядом!
Знаешь, дома засмеют,
Скажут: был со смертью рядом,
В самом что ни есть «капут»
И...
— И пусть смеются. Чести
Ты ни в чём не запятнал!
— И моя душа на месте:
Взял живым, живым и сдал.
Проводил его честь честью,
Дал он мне свой адресок…
Через год о нём в «Известьях»
Был короткий некролог. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
