Болотные солдаты

К столетию со дня рождения  ветерана Великой Отечественной войны Леонида Дмитриевича Горохова предлагаем первую главу из его военной поэмы «Болотные солдаты».

 

Вместо предисловия

Опять меня витии учат,
Как надо понимать войну,
Что пропустить, на всякий случай,
Где дёрнуть нужную струну…

А я войны не понимаю, — 
Я просто ею жил, как мог, 
В сырых землянках замерзая, 
Я на себе её волок:
И мок, и дрог, и полз, и топал,
Превозмогая боль и страх,
И в обвалившемся окопе
Она хрустела на зубах; 
Взрывной волной хлестала в уши,
Как искры, сыпалась из глаз,
И выворачивала душу,
И тело втаптывала в грязь…

Иди, греми теперь костями,
Доказывай, что ты герой,
Тем патриотам с именами,
Что тёрлись за твоей спиной… 

Да, время память остудило… 
И ещё горше от того,
Что в тех безвременных могилах — 
Частица сердца моего…

Глава первая

1.
Кто не любит «бабье лето», —
Золотой убор земли,
С пламенеющим рассветом,
С белым облаком вдали;
С тем родным неповторимым
Жарким трепетом ветвей,
Стороной плывущим клином
Бесприютных журавлей? —

Всё так хрупко и ранимо,
И тревожно, и светло
В красоте невыразимой,
Но на сердце тяжело...

Мина плюхнулась в трясину,
Глухо чавкнув, взорвалась,
Выворачивая тину,
Перемалывая грязь.
Недолёт... А вот другая…
Залп. Уже по огневым…
И высотка, как живая,
Заходила, приседая,
И пахнул огонь и дым.

Наш опорный пункт — высоты,
Если можно так назвать,
Отвоёванные ротой
Три холма среди болота
Вдоль отметки «35». 
 
Это — всё, чем мы богаты.
Раньше были хутора,
Если верить старой карте, —
Два сарая, три двора.
А теперь — пустое место,
Всё изрытое войной,
Всё истерзанное, вместе
С гарью, кровью и землёй,
И болотом за спиной.

И всего одна дорога… 
Слишком громко, может быть, —
Стёжка, проклятая богом, — 
Ни полшага вбок ступить! 

Лес рубили, гать гатили,
Восемь суток — дождь не дождь, — 
Надрывались, мокли, стыли...
Немцы — бах! — и разбомбили,
Вновь барахтаться пришлось.

И опять руби сосёнки,
И опять стели настил,
И заравнивай воронки...

Только въехала трёхтонка,
Немец снова нас накрыл.

Где капот, а где колёса,
Где солдатский провиант? 
Трое наших — под откосом: 
Два солдата и сержант…

И опять всё через силу,
И опять за рядом ряд,
Как грибы, растут могилы
Наших стриженых солдат.

2.
Тяжело, сержант Залётов,
Как на людях ни крепись,
Но болота есть болота, — 
И откуда вы взялись?!

Не напрасно ты вздыхаешь,
дрожью думаешь о том,
Что солдата ожидает
В этом месиве потом,
Если только доживём…

Если... Сколько этих «если»,
Выбирай, хоть наугад, — 
По отдельности и вместе, —
Все они твои, солдат! 
Не уйдёшь, не разминёшься,
Не поделишься с людьми, —
Не убьют, так сам загнёшься
От чахотки, чёрт возьми! 

Ну, так вот. Сержант Залётов
Рядовым попал в пехоту.
Под Митавой — принял взвод.
Выводил — сержантом — роту
Из Веденинских болот;

После госпиталя снова
Колесил вокруг Холма:
Топал прямо из-под Пскова
До местечка Яхрома, —

И опять попал в палату. 
Отоспался в тишине,
И опять — вперёд, с лопатой 
По болотной целине…

Как он горько сокрушался:
Если б воля — в Сталинград!
Но начальство есть начальство,
А солдат — всегда солдат.

Рад не рад, а «рад стараться!»,
Приказали — принял взвод.
На него теперь равняться,
По нему и спрос, и счёт.

Круг очерчен без изъятья,
По уставу и расклад:
Схорони погибших братьев,
Накорми живых солдат;
Обеспечь боеприпасы
И уже, само собой, —
День ли, ночь ли, — по приказу
Будь готов вести их в бой.

У войны свои законы
И всему своя цена:
Если принял оборону,
Отвечай за всё сполна!
Ну, а жизнь — она повсюду,
И не хочешь, да живёшь.
Так ли, нет ли, но отсюда 
Дальше кухни не уйдёшь.

3.
Ночь — как ночь: то вдруг ракета,
То ударит пулемёт,
То левей, за лесом где-то,
Вспышка в небе полыхнёт, — 
И начнём палить все сразу
С той и с этой стороны, —
То опять, как по заказу:
Вот война — и нет войны. 

Тихо. Все угомонились.
Мелкий дождь заморосил.
А в траншее, как в могиле,
Воздух спёрт, тяжёл и стыл.

Пахнет сыростью болотной,
Стынут ноги в сапогах.
Душно, муторно и знобко, —
Тьма да зайчики в глазах...

***
На посту всегда тревожно.
Шаг вперёд — и шаг назад, 
И маячишь осторожно,
Крепко стиснув автомат.

То прижмёшься к пулемёту,
То к фашине припадёшь,
То почудится в болоте
Чей-то шорох — и замрёшь...

Вот как будто тень мелькнула —
И глядишь во все глаза...
Ветерок. Дымком пахнуло.
Закачалась рогоза,
Будто вздрогнула осока,
Кто-то юркнул в камыши...

Бесприютно. Одиноко.
Ночь. Темно. И ни души.

4. 
Это было под Жарами…
Пробрались мы в те Жары
С тыла, попросту, — задами,
Затаились до поры,
Ждём. Тройчатка... Мы — ракету… 
И пошла писать война!
Взяли мы деревню эту,
Закрепились, а к рассвету
К нам добрался старшина.
Харч, патроны и гранаты, —
Наш паёк на новый бой.
С ним какой-то друг-приятель
Из газеты фронтовой.

Нас они не обходили, 
Военкор один, другой 
Нам румяна наводили
Патетической строкой...

— И о чём писать? — не знаю.
Дали очерк на «подвал»…
Пятый день в частях болтаюсь —
Всё не тот материал!
Взводный, ротный, батальонный,
Батарейцы, повара, — 
В этом царстве полусонном
Нынче — то же, что вчера:
Спят иль бодрствуют... И это
Называется войной,
Вместе с этой вот ракетой,
Что повисла надо мной? 

Но «всяк страждущий да ищет»,
Благо случай:
— А скажи,
Думал ты о чём, дружище,
Когда этого душил?

Он кивнул на труп фашиста,
Что валялся в трёх шагах, — 
Толстомордый и плечистый,
Весь в медалях и крестах…
А солдат — усталый, грязный,
Весь в запёкшейся крови,
Что-то вымолвил несвязно,
Видно, суть не уловил.
Не хотел об этом, мёртвом,
Говорить и думать он,
Но писатель, дока тёртый,
На подсказки был силён:
— Чай, о Родине? — вздохнул он. 
И хотелось же ему, 
Чтоб солдат на клюкву клюнул, 
Раз подсказка по уму! 

— Нет, когда мне было думать?
Он душил, и я душил, —
И насупился угрюмо, —
Жил бы, гад, а вот — убил...

— Может, мать перед глазами?
— Нет, когда он сгрёб меня,
Всё в глазах пошло кругами, — 
Не до дум: иль он, иль я...
Душит. Чувствую — слабею.
Улучил какой-то миг,
Изловчился — цап за шею,
Да зубами за кадык!
Хруст и кровь… Обмяк, ворюга.
Так что, думай или нет,
А вцепились мы друг в друга — 
Тут одно: иль жизнь, иль смерть.
Сам не помню, как поднялся,
Помню только: весь дрожал.

Немец, — тот уж отбрыкался 
И в окопе затихал...

И сейчас меня колотит,
Тошно так, что сам не свой, — 
И солдат глаза отводит,
И качает головой...

Все притихли, замолчали,
А за траверзом в кустах
Трое наших умирали
У девчушек на руках...

5.
Неуютно в нашем «доме».
Как предел мечты солдат:
Раздобыть бы где соломы
Да поспать, как люди спят;
Обсушиться, отогреться
И, чего греха таить,
Возле любящего сердца...
Помечтаешь — легче жить!
И теплей в сырой землянке...

Снял Залётов сапоги,
Размотал свои портянки
С забинтованной ноги
И поморщился от боли:
Раны старые опять
Не дают ему покоя, — 
Ноют, чешутся, зудят.

— Всё болят?
— Да хвастать нечем.
— В медсанбат бы...
— Так пройдёт,
От контузии не лечат,
А до свадьбы — заживёт!

Тут Синицын рассмеялся: 
— Да, брат, свадьба... — и вздохнул,
И цигарку толще пальца,
Обстоятельно свернул... 

У печурки душно, жарко,
Сел поближе к огоньку,
Взял огарок и цигаркой
Приложился к угольку.
С наслажденьем затянулся
И, пуская в дверцу дым,
Снова грустно улыбнулся 
Тем же горестям своим:
— Далеко моя сторонка...
Как-то там старушка-мать?
С кем теперь моя девчонка
Ходит клюкву собирать?
Что гадать: журавль, синица? 
Всё теперь — далёкий тыл… 
Наша свадьба, как жар-птица:
Пожалел — и упустил.
Смерть кругом, в обнимку ходим, 
Но — смешной же мы народ! —
Огороды всё городим
Сразу на сто лет вперёд,
А что завтра будет с нами — 
Как-то в голову нейдёт.

Замолчал и будто замер:
— С финской — вот уж пятый год…
Был бы сын, а может, дочка,
Даром совесть нечиста, 
Нет, Залётыч, с этим — точка...

— Эх, святая простота!
Если б отпуск на недельку,
Я бы с ходу — и в мужья,
Чтоб качала колыбельку, 
Пусть бы даже без меня!
Вырос мой Иван Иваныч
Иль Егор Егорыч твой...
Вдруг убьют сегодня в полночь — 
Кто продолжит нас с тобой?..

Спи, а я посты проверю.

*** 
Только вышел — волчий вой.
Странно: чуют что-то звери…
И почувствовал спиной
Страх, — невольно оглянулся,
Вспомнил: прошлою зимой
Как он, раненый, столкнулся 
С волчьей стаей под Столпой.
Хорошо — была винтовка...
С той поры, заслышав вой,
Брал всегда наизготовку
Всё, что было под рукой.
А глаза их как горели... 
Безоружный был бы — всё! 
С сапогами вместе съели, — 
Растерзало бы зверьё.
 
— Эх, судьба наша судьбина! — 
Даже волк уже не тот: 
Наглотался мертвечины,
А теперь — живых пасёт…

Стало тихо, но тревожно.
Полусумеречный свет
И какая-то нервозность: 
Тихо, а покоя нет.
На востоке — чуть светлеет,
На болота лёг туман
И пополз во мрак траншеи,
Расходясь по сторонам.
Обнажился край обрыва, 
Снизу роща, как в дыму,
Но ни вспышки, и ни взрыва, 
А тревожно... Почему?

Он не верил предрассудкам,
Но под ложечкой сосёт, — 
Вот уже вторые сутки
Он чего-то смутно ждёт.
И звонки по телефону:
То дежурный, то комбат…
Ротный — тоже возбуждённый, —
Все волнуются, не спят.

Прошлой ночью взяли «фона»,
А в отместку — артналёт.
Час трещала оборона, 
Так что нынче — их черёд. 
Приползут иль грянут с боем? — 
И задумался сержант,
Возбуждённый волчьим воем
И судьбой своих солдат…

А восток уже алеет,
Ветер гонит листопад, —
Над туманом из траншеи
Только головы торчат.
Зябко ёжатся солдаты:
Предрассветная пора
Всякой пакостью чревата.
Так тревожно — ждать утра…

*** 
Обошёл посты Залётов,
Позвонил и доложил…
Спят Синицын, Вдовин, Зотов, — 
Прикорнуть и он решил.
Лёг, закрыл глаза — не спится,
Стал считать — не помогло,
И предчувствие, как птица,
Зябко встало на крыло.
— Не к добру, — успел подумать...
Только выскочили вон, 
А землянку словно сдуло: 
Щепки, брёвна, дым, огонь, — 
Всё тряслось, метались взрывы,
Бушевал по гребню шквал...
Появился ротный: 
— Живы?
А связного — наповал…
Я предчувствовал: икалось
И знобило... Вот ведь как.
Мина рядом разорвалась,
Я — к нему, а он — обмяк…

*** 
Немцы! — рота? — полурота? — 
В темноте не разобрать! —
Вот бегут через болото...
Ближе, ближе...
— Не стрелять! — 
Лейтенант припал к траншее: 
— Вдовин, Старостин — ко мне!
Мы прижались поплотнее
К обвалившейся стене.
Вот видны уж каски, лица…
Поднимаются на склон...
— Отсекай, Синицын, фрицев! — 
И скомандовал: — Огонь!
Сам привстал, метнул гранату... 
— Вдовин! Старостин! За мной!
Вот он, гад… Сюда, ребята! 
Крики. Брань. И дикий вой…

Здоровенный, пучеглазый...
Ну и было с ним хлопот!
Но язык, как по заказу, —
Еле втиснули в окоп.

А под вечер у завала,
Где снаряды срыли гать,
Мы связного откопали
С тем, чтоб снова закопать…

6.
— Командира к телефону! —
Вызов. Знаем, — не на бал.
Доложили кто мы, что мы,
Будто нас никто не знал…
Пригласили к карте-сотке:

— Ну, что скажете? — 
Молчим.
На злосчастную высотку
Настороженно глядим.

Этот взгорочек покатый,
Весь заросший сосняком,
Между двух болот зажатый,
Нам с весны ещё знаком.
Сколько раз уже пытались,
Но откатывались вновь,
Скольких мы недосчитались,
Но закон войны суров.
Приказали:
— Взять — и баста!
Не сказали только: как...
А ещё спросили:
— Ясно? —
Кулаком по карте — шмяк!

Этот, новенький, однако,
Крут и, видно, без затей…
Только как идти в атаку? —
Ни снарядов, ни людей.
Но с начальством не поспоришь, —
Лихо мыслит, зло вельми.
Хмыкнул:
— Тоже мне — герои…
Засиделись, чёрт возьми!

— Воевать-то мы не против,
Но зачем же на рожон,
Под огонь бросать пехоту? 
Ради ордена, погон? — 
Ротный сунулся с вопросом.

— Трусишь? — гаркнули в ответ. 
Огонька — не хнычь! — подбросим,
А «штыков» — не клянчи! — нет. 
Всё! — и коротко, и ясно:
В ночь — разведка, завтра — бой.
Жали больше на согласных
Тех, кто на ухо тугой...

Дисциплина… И отлично.
Как на фронте без неё? 
Скажут нынешние: — Личность!
Что же, каждому своё.

7.
Говорят не ради фразы:
«На войне, как на войне», — 
Не тебе писать приказы,
А высоты брать — тебе.

На бумаге всё красиво:
Стрелы, линии, кружки, —
Всё расписано на диво, —
Вот он, враг, бери в штыки!
Навались, — и дальше топай
По крутой стреле вперёд... 

А как глянешь из окопа:
Видит око — зуб неймёт.

Ров. Вода, как стылый дёготь. 
Дальше — минные поля,
И «колючка» вдоль окопов 
В два ряда и в три кола… 
А на скате и урезе
Безымянного ручья
Столько всякого железа,
Столько всякого «огня»,
Что присмотришься — и страшно.
Но страшись иль не страшись,
А земля-то эта — наша,
И судьба, и наша жизнь.
Не по карте — по болоту,
И не с палками — с людьми
В лоб идти на пулемёты,
А солдат-то в каждой роте —
Кот наплакал, чёрт возьми!
 
***
И задумались над картой
Этой гиблой стороны
Лейтенанты да сержанты, —
Безответные войны. 

Им — вести солдат в атаку,
Неотлучно быть в строю
И бросать, вздохнув, под траки
Жизнь короткую свою;
И под грохот канонады
Да осколки бомб и мин 
Им — идти с солдатом рядом,
На «колючку» мёртвым падать, 
Чтобы дать пройти живым;
Им — тонуть на переправах,
На плацдармах землю грызть, — 
Им дано святое право
На бессмертие и жизнь.

8. 
Наш комбат — майор Шумилов
Тяжело поднял глаза.
Ох, не просто это было! —
Просто взять да приказать…

Вроде скор ты на решенья,
В бой не раз водил людей,
Но, как червь, грызёт сомненье:
Столько разных предложений,
А которое — верней? 

Снова в памяти жестокой
То бои под Лозовой,
То на Знаменских высотах,
То в болотах под Столпой;
То тяжёлый, горемычный
Путь от Ровно до Займищ...
За приказом, как обычно,
Чья-то кровь и чья-то жизнь.
Ошибёшься — не поправишь.
Если б всё предусмотреть...

Командир имеет право
Посылать людей на смерть
И не спрашивать солдата,
Где ему стоять и быть,
Но какой придётся платой
Это право оплатить?..

— Значит так, — сказал Шумилов, —
Немцы нас не ждут... в обед.
Мы подумали, решили,
Лучше времени и нет!

— Налегке, без артналёта,
В полдень с флангов обогнём... 

Призадумалась пехота, 
Но решаем все: рискнём!

9.
Ночь тревожная, глухая,
Не туман, не дождь, не снег, —
Морось стылая, гнилая
Обволакивает всех.

Непонятная тревога
И гнетущая тоска,
Как пред дальнею дорогой:
Бьёт озноб, дрожит рука…
И чинарь пошёл по кругу.
Обжигаемся, дымим 
И «прости!», как бы друг другу,
Молча, взглядом говорим.

Соловьёв, Ткачук, Синицын... 
Эх, обнять бы вас, друзья,
Но разведчикам журиться
Раньше времени нельзя.

Вот опять взвилась ракета.
Пулемёт всхрапнул — и стих,
Лишь полоска мёртвым светом
Разделяет нас и их.

Потянул туман с болота. 
Лейтенант сказал:
— Пора! —
Первым вылез из окопа, — 
Ну, ни пуха, ни пера! 
 
10. 
Утро выдалось дождливым,
Обложило всё кругом.
Догонять да ждать — тоскливо,
Как и мокнуть под дождём, —
Вот ведь не было напасти! 
Но, бывало, старики
Говорили: дождик к счастью, — 
Лёгок путь и всё — с руки.

Немцы нас не ожидали.
По землянкам разбрелись,
Часовые продремали
Или кашей увлеклись,
Иль промозглая погода
Их закутала в плащи, —
Мы рванулися их проходы, 
Аки дьяволы в нощи…

Немцы всякое видали,
Но чтоб так, средь бела дня, 
Даже в мыслях не держали, —
Растерялись, побежали,
Заметались от огня.
Мы гранаты — в трубы, в двери…
Командир кричит: 
— Вперёд!
Мы за ним — через траншеи...

Вдруг ударил пулемёт, —
Залегли, в окоп скатились…
Кто-то сзади закричал:
— Гады, ротного убили! —
 Подползаем — наповал.

***
...Все имеют это право,
Но не каждому дано
Заменить в бою кровавом
Командира своего.
Что тут, кажется, такого:
Встал с земли и гаркнул:
— Взвод!
И метнул стальное слово
Под огнём врага:
— Вперёд!
Кто решится на такое?
Кто скорей других поймёт,
Что судьба людей и боя
В этом слове, в этой воле,
В этом мужестве:
— Вперёд!

...И тогда сержант Залётов
Встал, взмахнул рукой:
— За мной! —
Поднялась родная рота, —
Кто тут мёртвый, кто живой, —
Овладели высотой.

Вот и связь.
 Комбат Шумилов
Срочно требует «Оку»:
— Ранен?
— Пуля зацепила…
— Можешь двигаться?
— Могу.
— Продержись ещё немного,
Продержись, сынок, прошу!
Подойдёт сейчас подмога,
Полковушку подошлю.
Закрепляйся...
Будто кто-то
Землю выбил из-под ног, —
И упал, поплыл Залётов,
А куда — понять не мог…
Всё. Убит. Но он очнулся:
— Слава богу, у своих! —
Встать хотел, но пошатнулся, 
Рухнул снова — и затих...

*** 
Трое суток не смолкая
Всё здесь рушилось, рвалось:
Высота-то — ключевая
И торчит, как в горле кость.

Были трудные минуты,
Только немец вдруг остыл: 
Две высотки почему-то
Нам без боя уступил.

Да, меняются с годами
Представленья о войне:
Фриц не тот уж перед нами,
Да и мы уже не те.

11.
Нынче стало слишком модно
Бить во все колокола:
Умереть, де, благородно 
Мать-Отчизна позвала.

Говорят об этом важно,
Как о подвиге святом,
Горы ереси бумажной
Наворочали о том.

И звучит патриотично,
Будто, в самом деле, смерть,
Как пасхальное яичко, —
Просто любо посмотреть.

Позови её «во имя»...
Но Отчизна-мать, как мать,
Хочет видеть нас живыми,
Чтоб обнять и приласкать.

А народ — и мы, солдаты:
Сыновья, отцы, мужья, —
И для нас светла и свята
Наша горькая земля.

И с каким бы упоеньем
Ни нашёптывали мне,
Но плохое утешенье, —
«На войне, как на войне…»

Люди просто умирают,
Смерть у каждого своя.
Кто же этого не знает? — 
На войне без жертв нельзя.

Говорить легко, но если 
Стать той жертвой самому? 
Может, многие воскресли б, —
Те, что пали за войну.

Может, многих бед народных
Мы могли бы избежать, — 
На чужой-то счёт удобно
Благородно умирать…

Всё приемлю как солдатство,
Но ведь жертва жертве — рознь,
А великий подвиг братства
До трагического прост.

*** 
Смерть... Но кто о ней, проклятой,
Говорит, когда она
Волочимтся за солдатом,
Как постылая жена.

И не люба, да голуба,
Как в народе говорят,
Приголубит — врежешь дуба,
Не попятишься назад!

Все мы здесь пред нею вровень:
И солдат, и генерал,
И никто не застрахован,
Если горький час настал.

И недаром говорится:
На миру — и смерть красна...

А к тебе, сержант Синицын,
К одному пришла она,
Злобно лязгнула затвором:
— Поднимайся, рус Иван!
А Ивана звать Егором,
Он лежит под косогором, 
Умирающим от ран…

Немцы сгрудились, хохочут.
И пинки — то в бок, то в пах, — 
Отличиться каждый хочет,
Благо раненый в руках.

Никого... Один остался.
Чуть в сознание пришёл
И не то, чтоб испугался, —
Понял: всё — отвоевался,
Красным дня черту подвёл.

Ноги — пулями прошиты,
Всё плечо и грудь в крови, — 
С жизнью квиты иль не квиты,
Мать-земля, благослови! 

Велика ли та утрата?!. 
Что не так, пусть будет так:

Вырвал он чеку гранаты
И — прощай! — разжал кулак…

12.
В блиндаже, куда зашли мы,
Пахло кровью, табаком,
Тем особым, нестерпимым,
Одуряющим теплом,
Кисловато-душным потом,
Перегаром и вином...

Будто выругался кто-то...
Пригляделись. Под столом,
На полу — живой и мёртвый:
Без ушей, без глаз, без рук,
На шинели распростёртый
Умирал Вадим Ткачук.
Не просил солдат пощады,
Бился, корчился, стонал:
— Пристрелите лучше, гады!
И зубами скрежетал…

Боже, что мы пережили!

А по тропке вдоль траншей
Наши пленных уводили, —
В тыл живых вели зверей...

Офицер тащился сзади
Без фуражки, без ремня…

А в ушах: «Добейте, гады…» —
Добивало и меня.

13.
...Роем братскую могилу.
Чуть копнул — уже вода,
И сырой болотной гнилью
Стыло пахнет от пласта.

Не в гробах и не в обновах, —
Нам бы их не напастись! —
Нет, не мёртвого — живого
В пот и в дрожь бросает снова,
Только глянешь сверху вниз... 

Мёртвый — он великодушен,
Сделал всё, что мог, в бою...
Зубы сжал, а слёзы душат
Душу грешную мою.

А услужливая память,
И не звал, а тут как тут,
Шепчет ссохшими губами:
— Не почти беду за труд!
Было трудно, было страшно
Под бомбёжкой, под огнём, — 
Бились рядом в рукопашном
Под Демянском, под Холмом;
Сколько вёрст мы отмахали,
Сколько с марша — прямо в бой…
Вместе ели, пили, спали
На дороге фронтовой, —
Что ещё мы можем сделать?
Лапник, что ли, подостлать?

Положили тело к телу, 
И — прощай, Отчизна-мать!

Вот и холмик — дом и крыша.
Залп. И плачем, и палим...
Что слова? Они не слышат.
Говорят слова — живым. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

Обложка: коллаж с сайта «Мой СССР»