Русская тишина Игоря Растеряева

«Ну, до чего же у тебя русская душа, Растеряев! Вот каждую её загогулинку умеешь ты на свет Божий достать! Спасибо тебе, родной!» — восклицает живой, неравнодушный человек в комментариях к недавнему альбому 43-летнего артиста «Круговорот» (2023).

Начнем с песни с многослойным названием «Вахта» (эх, так бы и назвать альбом!), именуемую порой «Песня вахтовика». 

«Каждый высотный дом — Памятник деревням!» — поёт любящий русскую деревню городской житель Растеряев, которого тоже «терзают грани меж городом и селом» (Н. Рубцов), и мы слышим здесь эхо знаменитых строк поэта Николая Мельникова «Поставьте памятник деревне на Красной площади в Москве…».

«Домик, река, лужок, / Мальчик гусей пасёт, — Миленький мой дружок, / Это нас не спасёт. / Будут дома пусты. И лишь подойдут года — / Так же уйдёшь и ты / В крупные города. / А по дворам опять / Ветер заголосит, / Вахтой пойдёт гулять / По ледяной Руси». 

С историко-геополитической пристальностью, а она вполне присуща Растеряеву, выдаёт автор трек «Лес» — с актуальной подсветкой, явственной за предлагаемой аллегорией: «Ну а друзья поедят, / Бросят меня, улетят. И назовут лютым злом / Мой русский хлеб и тепло». Достоевский полтора столетья назад предрекал в «Дневнике писателя», как поведут себя все эти «небратья», лишь только ослабнут российские имперские скрепы. «Чёрный лес» — называет эти полужизненные образования Растеряев.
Вот и пригодилась двухрядочка растеряевская  в дни Отечества трудные!
Хотя на федеральных телеканалах его не увидишь — там наглухо окопались те, кто и сидел последние тридцать лет, никаким дустом их не вытравить. И у них, «матадоров» сорокалетней давности, нет ни склонности, ни дара, ни желания допускать до эфира «всероссийского питерца» Игоря Растеряева, который собирает залы, поет многотысячным фестивалям и рвёт интернет почти каждой новой песней и новым альбомом. 
В альбоме есть и светлая грустная песня «Снег», и не менее проникновенная лирическая «Снеговик», где афористичны первые же строки «Стоит, головой поник, / Средь мартовской кутерьмы / Зачуханный снеговик, / Последний солдат зимы».
У автора живой поэтический язык, впитавший лексику и интонации от Исаковского до Фатьянова:

«Свет погашен, маски сброшены, / Главный врач ушел домой. / Вспоминай, моя хорошая, / Как я был вчера живой… / А в небесной этой благости / Всем отмерены срока! / Кому до глубокой старости, / А кому до сорока» («Памяти друга»).

Слушая Растеряева, обрадовавшись разговорной форме «срока́», я вдруг вспомнил Высоцкого, который своим высоким «высоцким» просторечьем входил в нас на слух, и на звуке в русской культуре и остается. Читать его на бумаге сложно. Да и зачем. В изустном исполнении слушатель такому автору прощает мелкие огрехи стихосложения.
Два поэтических сочинения (из 11-ти) нового альбома автор не поёт, а читает. Первый трек, «Дядька», своего рода мемориальный эпиграф, — задаёт программный тон. Поэт обращается к своему родичу, который был электриком: 

«И демоны темноты Страшатся твоих “когтей”!..
И всей твоей жизни секрет
Был в люстре над головой:
В том, чтобы идя на тот свет, 
Тут оставлять — свой».

И второе — «Госпиталь», написанное в связи с войной на Донбассе. С находкой судьбоносной рифмы — «страна—стонать». Растеряев читает замечательно, не по-актёрски, а как поэт, без аффектаций. Это произведение вызвало сильный отклик в народе. Его стали копировать, пересылать друзьям, заучивать и публично декламировать. Нечто подобное происходило с поэтическими шедеврами Великой Отечественной, такими как «Жди меня» К. Симонова. 

Бойцам в сопровождении врачей
Концерт на отделенье был намечен.
Не то чтоб там не хлопали вообще —
Там просто многим хлопать было нечем. 

А я им пел, играл на разный лад.
Они с палат тихонько подходили
И кое-где притоптывали в лад —
Те, у кого в наличье ноги были.
…
Сидели и стеснялись вслух стонать,
От боли только морщась то и дело.
Родная обожженная страна
Глазами их в мою гармонь глядела.

И я хотел их как-то поддержать,
Приободрить, сказать, что все притрется.
Что все еще когда-нибудь опять у них
Наладится, затянется, срастется.

Сказать, что все равно настанет мир —
Не век же всем ходить нам под прицелом.
Я старше был их. И еще я был
Для разговоров с ними слишком целым.
…
И я играл, а время все текло.
Я пел им о добре, любви и силе.
И главный врач стоял, смотрел в окно,
Как к отделенью новых подвозили.

Поэт-фронтовик Михаил Львов вспоминал аналогичный эпизод Великой Отечественной: 

«…в Челябинске, вечером, в длинном неосвещённом коридоре бывшей школы шел вечер поэзии. После прекрасного выступления Всеволода Аксёнова — он читал Есенина — в зале была тишина. Никаких аплодисментов. В полутьме коридора поднялся раненый в больничном халате и сказал: “Простите, мы хлопать не можем: у нас нет рук”». 

И ещё о тишине. Так называется песня Растеряева — «Тишина» (2021), набравшая в сетях миллионы просмотров.

Не нужны этой песне красивые ноты,
Я не буду в ней петь про айфон с позолотой,
Там не будет ни яхт, ни мажора на бэхе,
Ни девиц, что пищат о халявном успехе,
Не пролезет в нее потребленье кипучее,
С его карточным домиком благополучия.
А о главном чтоб думать в минуты отчаяния,
Хватит песне вполне тишины и молчания.

Эта вполне грандиозная мысль о тишине (паузе) как вершине звука и смысла отсылает нас, если угодно, к иконе «Ангел Благое Молчание».

А ещё я бы фильм показал в кинозале
О войне — в память тех, про кого не снимали.
…
Там вообще ничего на экране не будет.
Просто пусть в тишине, как бойцы после битвы,
Будут плыть их имен бесконечные титры.

И — внезапным перебивом, широковольным разбегом и раскатом, «из-за острова на стрежень» — вырывается в припеве, хочется сказать «на простор тишины», русская частушка, узнаваемо растеряевская, неповторимая, но и всеобщая:

А по Неве баржа́ плывёт — волны катятся.
Тот, кто мост не перейдёт — после хватится…

И — дух захватывает. И — слёзы вселенского родства по щекам. Хоть и пой так: «по Неве баржа́ плывёт, слёзы катятся…».
И вдруг-невдруг вспоминается ещё одно суждение столичного, питерского жителя Фёдора Достоевского: 

«Последнее слово скажут они же, вот эти самые разные Вла́сы, кающиеся и не кающиеся, они скажут и укажут нам новую дорогу из всех, казалось бы, безысходных затруднений наших. Но Петербург не разрешит окончательно судьбу русскую».

…И потом, чтобы тему раскрыть в полной мере,
Нарисую картину о Боге и Вере,
…
Я таланты свои в той картине урежу,
Я простой белый лист в галерее повешу,
Чтоб на голой стене композиция эта
Стала чистой воды воплощением света.
 
Так звучит голос эпохи. Предвосхитивший нынешнюю «злобу дня», нас возвращающий к ментальной памяти о нас самих, о нашей земле, о Боге. С двухрядкой, на «Русской дороге». 

***

Именно так, «Русская дорога», был назван первый песенный альбом Игоря Вячеславовича Растеряева, вышедший в 2011 г.

Взрывной интерес в сети, произошедший в августе 2010 г. с песней тридцатилетнего автора-исполнителя Игоря Растеряева «Комбайнеры» (написана в 2008 г.), невозможно было объяснить лишь совместными действиями сетевых топ-блогеров — число просмотров этого и других его лучших хитов — «Русская дорога», «Ромашки», «Казачья песня», «Георгиевская ленточка», — что называется, зашкалило. 
Самым цельным и пронзительным сочинением дебютного растеряевского диска мне представляется его песня «Ромашки».

Весь день по небу летают 
какие-то самолеты,
они на отдых в Паттайю, 
наверно, возят кого-то.

Уже первые строки — как литературно, так и музыкально, — выдавали человека одаренного, а также культурного, не просто хлопца из казачьего Волгоградского хутора Глинище или деревни Раковки. Местоимение «какие-то», приложенное к самолетам (достаточно было бы сказать просто — «весь день летают самолеты»), показывало авторское недоумение, несогласие — по разным поводам — с ситуацией, о которой дальше разворачивается рассказ болящей души. 
Не так уж прост и не случаен на фоне Паттайи мелодико-ритмический зачин, предъявляемый автором на двухрядной гармони. Дальше идет сюжет вроде бы традиционный для России; эта песня — пронзительное приношение спившимся и погибшим друзьям. 

А я пешком в чистом поле 
иду-бреду по бурьяну
к погибшим от алкоголя 
друзьям Ваську и Роману.

Припев дается другой мелодией (иногда Растеряев использует в песне и три мелодических хода):

У меня лежит не один товарищ 
на одном из тех деревенских кладбищ,
где тёплый ветерок на овальной фотке
песенку поёт о палёной водке.

Это чистая правда жизни и смерти: среди соседей, даже ровесников Растеряева по Раковке многих убил алкоголь. Необыденна рифма «фотке—водке», весьма выразительна образность последних двух строк этой строфы. 

Себе такую дорогу 
ребята выбрали сами
Но всё же кто-то, ей-Богу, 
их подтолкнул и подставил, —
чтоб ни работы, ни дома, 
чтоб пузырьки да рюмашки,
чтоб вместо Васи и Ромы —
лишь васильки да ромашки.

Этот внезапный ход — параллелизма Васи и Ромы с васильками и ромашками — быть может, и не нов, но пронзителен, и тоже говорит о художественном даровании автора. Рифма «сами—подставил» слабовата, конечно, но для песенного жанра терпима. Зато «рюмашки—ромашки» — это уже литературная и смысловая взрывная находка. 

Но все слова бесполезны,
и ничего не исправить, 
придётся в банке железной 
букет ромашек поставить.
Пускай стоит себе просто, 
пусть будет самым красивым 
на деревенском погосте 
страны с названьем Россия.

Мощно в последних двух строках единичный погост маленькой деревни (которой Растеряев посвятил и несколько лирических песен, в частности «Раковка») становится образом всеотечественным.
Тут уже у слушателя гарантированно перехватывает горло, и точно не в счет — городской ты житель или деревенский. Растеряев дал верный диагноз в одном интервью: 

«С кем бы мне ни приходилось разговаривать, включая "офисный планктон", все говорили: "Знаешь, я тоже детство в деревне провел. У меня батя в деревне, дед — комбайнер!". Со времен Советского Союза не так много времени прошло, и общество у нас достаточно однородное по своему происхождению — рабоче-крестьянскому. Копни любую гламурную девочку, окажется, что у нее бабушка — доярка или ветеран труда!..» 

Растеряев в литературном смысле не с Луны упал, не просто так идущий вдоль деревни мо́лодец, а вполне культурный человек, чего и следовало ожидать, если судить по непростоте его текстов. Он рассказывает, что в редкие свободные дни может читать прозу В. Астафьева по пять-шесть часов подряд, что любит также Шукшина, которым зачитывается с ранней юности.
Один из его хитов, тоже, к счастью, сразу подхваченный нашей молодежью любого свойства, — «Георгиевская ленточка». Речь идет о ленте, вплетенной в косичку девочки, едущей вместе с автором в электричке и вызывающей у автора, как и заоконные леса у «станции Апраксин», трезвые мысли, общенародные воспоминания и мистические переживания от слышимых им голосов молодых бойцов, павших здесь в Великую Отечественную.

Расчудесный уголок — не леса, а сказка!
Наступил на бугорок, глядь, — а это каска.
Чуть копнул, и вот тебе котелок да ложка,
и над этим надо всем — ягода морошка.

Вспомним, что именно морошки попросил на одре перед тяжелой кончиной смертельно раненый Пушкин. Морошка и в растеряевском случае воистину становится «надо всем».
Обратим внимание и на еще один непростой образ этого речитатива — «в этом славном боевом месте преступленья», указывающий, что автор переживает не только всенародную скорбь, не избытую и спустя десятилетия после Победы, но и горечь, вызванную, похоже, двумя обстоятельствами: во-первых, воевали в начале войны, а нередко и потом, не умением, а числом, и выстлали пол-Европы телами наших мальчишек. А во-вторых, останки многих тысяч павших не погребены до сих пор.
Этот автор осведомлен не только о наличии тайского секс-курорта Паттайя. В песне «Комбайнеры» (как и через десять лет в «Тишине») Растеряев дает, в качестве противопоставления нынешней сельской жизни, экспозицию атрибутов современной городской «упакованной» жизни, перечисляя солярии, суши-бары, популярные социально-сетевые интернет-ресурсы и т.д.
В авторе пробуждается социальный протест, выраженный не в виде призыва к сокрушению, а в виде яркого и радостного упоминания людей, которые ему дороги, но которых «совсем, вроде, как бы и нет», потому что их нет в эфире. В самом деле, отечественные СМИ навязали за два-три десятилетия ложное ощущение, что настоящих русских людей, особенно сельских, в природе вроде и нет.

Далеко от больших городов, 
там, где нет дорогих бутиков, 
там другие люди живут, 
о которых совсем не поют...
У них нет дорогой гарнитуры, 
наплевать им на эмо-культуру,
не сидят «вконтактах», в онлайнах, —
они вкалывают на комбайнах!!!!!

Строку с комбайнами Растеряев поет с пафосом, с крайней мерой выразительности. Дальше идет разухабистый припев, исполняемый в темпе конской скачки или прыгающего по кочкам передвижного средства. Это вполне новаторский текст, в котором становятся предметом песенной поэзии вещи, казалось бы, совсем не поэтические, за исключением живых и трогательных поросят:

Выпил Цэ-Два-Аш-Пять-О-Аш
сел на «Ниву Ростсельмаш», 
на ДТ, Дон-500, Т-150, 
покормив перед этим поросят…

Вот эти поросята стрелами попада́ли в сердца даже городских девушек, а не только селянок, где на танцах, по рассказам Растеряева, ему приходилось развлекать народ по несколько часов кряду, переходя с гитары на гармошку, которыми овладел самоучкой с помощью друзей и родичей. За формулой спирта C2H5(OH), за марками сельхозтехники вставали наши русские парни, получавшие тогда в месяц «тыщи три», и не отмазывавшиеся от армии в грозное время. «Комбайнеры, трактористы, грузчики арбузных фур, / Эти парни не являются мечтой гламурных дур…». Песня разгонялась, набирая боевой пафос, солидарно с народным пониманием называла Кондолизу Райс сучкой («никогда, отребье натовское, не возьмете нас!»), становилась социальным гимном (неслучайно друг-комбайнер называет Растеряева Че Геварой), буквально материализуясь в повседневную нашу жизнь. Растеряев подчеркивает в интервью, что аполитичен и никаких призывов не делает. Но песня сама собой — декларация ценностей, а потому является боевым патроном.

…и пошел зябь пахать, молотить ячмень, 
будет долгим-долгим-долгим твой рабочий день.
Эта песня посвящается всем сельским пацанам — 
волгоградским комбайнерам, трактористам, пастухам! 
Слава вам!

Заплачешь тут! Давненько мы не слыхали такого! Последние слова — как трамплин, потому что подпрыгнув вместе с песней, мы зависаем над пропастью и, глядя в бездну, изумляемся: как же случилось с нами, что из нашего поля зрения и сердца совершенно ушел человек труда, созидающий все на земле, кормящий нас всех, а заполонили эфир те, кого прямо и иносказательно Растеряев называет беснующимися.
Об известной артистической искушенности автора говорит как родовая наследственность (его родители — художники, а дядя Василий Мохов, из той же Раковки, — автор лирических песен, исполняемых И. Растеряевым под гитару), так и профессия: Растеряев до 2015 г. двенадцать лет служил артистом театра «Буфф» (окончил Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства, лауреат Всероссийского конкурса артистов эстрады 2006 г., снимался в кино). И что за дело нам, что этот парень живет в Питере (в Раковке у него отцовские корни и купленный дом), изысканно одевается и ездит на иномарке. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», — так сказал Пушкин. У Высоцкого (разумеется, чтимого Растеряевым), скажем, был крутой для времен «застоя» «мерс», но разве стали его песни от этого менее значимы для слушателей? 
И потом, это ведь Игорь Растеряев, выросший среди донских казаков, поет и об их же жизни — словно изнутри их душ, словно говоря их речью, их болью. То есть и нашей общей, русской. 
Взлохмаченный парень с двухрядкой выносит нечто, оказывающееся важным для нас, на простор интернета и музыкальных каналов. И я бы сказал еще шире: на русский простор, на «русскую дорогу». Навязшие у всех в зубах попсу и гламур Растеряев просто-таки пробивает — своей былинной силой, словно голову врагу, той самой заточенной железкой, о которой поет в лихой, страшной и точной «Казачьей песне».

Кстати, этой песни можно убояться, риторически вопросить о «дружбе народов», если только позабыть о той реальности, в которой пребывают уже не только наши южные пределы, но, увы, и столицы даже. «Голову снимаю легко, как будто шляпу с подсолнуха...» — пел Растеряев еще до 2010 г. о рубке с врагом. Даром что, по словам автора, «Казачья песня» — историческая, не связанная с сегодняшним днем. 

«Песня о ранней истории казаков XV—XVII веков, когда они постоянно сражались с врагами. Мы однажды вынуждены были заночевать прямо на земле, кострище отгребли. И мне приснился сон, близкий к песне. Потом выяснилось, что спали мы в родовой станице, откуда все Растеряевы пошли корнями. Сам я с шашкой обращаться умею, конечно, но немногим лучше, чем все остальные». 

Отчего же мы сглатываем слезы, слушая Растеряева? Могу сказать это и о себе, но вот читаю такое же признание в блоге ЖЖ у режиссера ГТРК «Владивосток», поэта Елены Васильевой, и не только у нее. И вижу проникшиеся, если не сказать просветляющиеся лица парней и девчонок в телестудии, в которых словно изнутри прорастает Родина. Значит, в них, молодых городских жителях, пришедших на съемку в комфортабельное студийное помещение, это русское чувство, эта вдруг прорезавшаяся любовь к гармошке, к разудалой, но и грустной, словно изначальной, русской песне, существовала как бы «до опыта».
Это вам не «бардов картонные копья». Отдав должное лучшим из наших бардов, я хочу сказать, что у Растеряева — принципиально иная песенная энергия, эстетизированная, конечно, городской культурой, но в основе своей укорененная в деревенском фольклоре (замкнутом на современную ритмику, в том числе и рок-стилистику). А совсем в первооснове — подлинная, настоящая правда кормильцев страны, трудяг и защитников.
Уже предпринимались попытки истолковать феномен Растеряева, очертить его истоки, однако у Растеряева — своя особинка, неповторимый лирический характер. В нем имеется удаль, но удаль какая-то умная и тонкая, что ли, — без черного надрыва Башлачёва, без непреодолимых тоски и крика Шевчука, без пофигизма Чистякова. Грустные глаза Растеряева несут в себе и вековую мудрость донской степи, и готовность отстаивать свои ценности даже на последнем рубеже. Выйти к людям сегодня, в технократичное время, с гармонью, — это и творческая дерзость, и уверенность в послании. Этот автор сущностью своей чувствует русские скрытые, подспудные токи. 
Растеряев объективно — выразитель очень важных тенденций и энергий. В нем сплавлено многое: он говорит вполне новым языком современных проникающих ритмов (ими глаголет время, и от этого никуда не деться, о том однажды и сказал великий Г. Свиридов изрядно удивившемуся прозаику В. Астафьеву), он наделяет речью, прорывает немоту долготерпеливого народа (который хоть и безмолвствует, но подчас все же говорит; и это тот самый случай).
Песня Растеряева «Русская дорога» стала притчево-сказительной метафорой нашей жизни, отозвавшись в сердцах русских людей разных поколений и разных социальных слоев.

По плачущей земле, не чуя сапогов,
наш обескровленный отряд уходит от врагов.
…
А наши якобы друзья засели за бугром, 
и смотрят, как нас бьют, не отрывая глаз, 
и только длинные дороги полностью за нас.

 — Вытри слёзы, отдохни немного!
Я — русская дорога…

Чудесным образом в этой песне нас спасают то русские дороги, то русские морозы, то русские леса.
«Природа на войне — нам как родная мать, / но есть время хорониться, а есть время наступать…» — утверждает Растеряев, в первой строке двустишья даруя нам русский афоризм, а во второй аукаясь с ветхозаветным Экклезиастом.
В фольклорном настрое мы принимаем за чистую монету и склонение «не чуя сапогов» (правильно сказать — «сапог»), не говоря о том, что это перифраз оборота «не чуя ног». 
«Я к себе с юмором отношусь, серьезно расфуфыриваться как-то нелепо, смешно, — умудренно признается Растеряев, — На все воля Божья!»

Запомните загадочный тактический приём:
Когда мы отступаем, это мы вперёд идём... 
…
Просто нам завещана от Бога
русская дорога, русская дорога, русская дорога.

Снова процитирую Е. Васильеву: 

«В "Русской дороге" — вообще гоголевская широта осознания России. Это же "Мертвые души", том два! Когда придёт время последней мировой битвы, не вопреки, но благодаря своему отставанию Россия окажется впереди всех. Это как голос самой земли… Здесь маета и пропасть душевная, настежь и запросто открытая. И это скорее не о поэтическом таланте речь, а о человеческом, об аутентично-русском».

Игорь Растеряев, своим творчеством фиксирующий некий поворотный пункт русской истории, — это не просто гармошечные самопальные наигрыши на завалинке. Это — просыпающееся национальное самосознание, поддержанное гармоничной гармошкой. 
«Вот когда пробуждается русская речь», как сказал бы наш современник, поэт Юрий Кабанков. В случае Игоря Растеряева мы имеем дело с речью ещё и мелической. Цитируем его «Возвращение», из аудиоальбома 2023 г.

В родной, забытый сельский дом —
В саду, у пру́да —
Вчера вернулся мой дружок,
Пришёл оттуда,

Где довелось ему взглянуть 
В лицо эпохе,
И чудом не остаться там
В чертополохе.
…
Он говорил, как их смело́ 
Одним ударом,
Как шли в огонь штурмовики
Под Соледаром,
…
Как их зашло сто пятьдесят, 
А вышло тридцать.
…
Болтали в телеке опять, 
С лукавым смехом.
И, как всегда, остались здесь,
А он — уехал.

Друг вернулся на фронт СВО защищать рубежи Державы от всемирного зла, и кинематографически впечатывается в сознание слушателя точная, зримая деталь эпохи, ухваченная в метком звучном частушечном припевании: «Снова огурцы-перцы; / На крыльце стоят берцы».

А вот и глас народа в грамотно и внятно написанном комментарии под роликом нашего героя:

«Игорь, Ваши песни — лучшая на сегодня музыкальная пища для души. Враги народа заполонили ящик чертями размалеванными, поющими пустые дешевые песенки, а Вас там нет. Вы должны быть на центральных каналах. С вашими честными, добрыми, настоящими, бьющими в самое сердце и самую душу песнями. С Вашей волшебной гармонью, от музыки которой хочется реветь с первых нот. Спасибо Вам. Храни Вас Бог!»

​