«Хочу воспеть Свободу миру…» К 225-летию А.С. Пушкина

Памятная годовщина со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837) с новой силой ставит вопросы постижения неизведанных глубин творческого наследия гения. 

<…> Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну <…>¹, —

так провидчески писал Пушкин в «Евгении Онегине» (1823—1831). Этот роман в стихах с его обширными и многообразными лирическими отступлениями был справедливо оценен литературным критиком В.Г. Белинским (1811—1848) как «самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, в которой личность поэта отразилась с такой полнотой, светло и ясно. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его, здесь его чувства, понятия, идеалы».
Пушкин по-прежнему дарует всё новым и новым поколениям живущих — «племени младому, незнакомому» — радость приобщения к своему художественному миру, доброкачественную духовную пищу для сердца и ума. 

Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой! (4, 126)

«Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия; никакого наружного блеска, всё просто, всё прилично, всё исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; всё лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия. Слов немного, но они так точны, что обозначают всё. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт»², — восторгался пушкинским творчеством ещё один наш гениальный писатель-классик Н.В. Гоголь (1809—1852).
По своему необъятному таланту, непревзойдённому художественному мастерству Пушкин неизмеримо возвышается над всеми теми,

<…> которые на свете
Писали слишком мудрено,
То есть, и хладно и темно,
Что очень стыдно и грешно! (1, 356)

Но не только эстетическое наслаждение доставляет чтение произведений Пушкина. В нём нередко обретаем мы утешение среди бед и невзгод, житейских бурь и гроз, спасение от душевных тревог и отчаяния:

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живёт;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдёт;
Что пройдёт, то будет мило. (2, 96)

Христос укорял учеников: «Ещё ли не понимаете и не разумеете? Ещё ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните?» (Мк. 8: 17-18). Уберечь человека от подобного греха «окамененного нечувствия» также способны вдохновенные пушкинские строки: 

А ты, младое вдохновенье,
Волнуй моё воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь,
И наконец окаменеть. (4, 130)

Перечитывая Пушкина, ещё пристальнее вглядываемся мы в современные события, стараемся осмыслить их сущность в перспективе будущего.

Но лишь Божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы. (2, 179)

Поэт-пророк не сгибался перед теми, кто «жадною толпой» стоял «у трона» и кого впоследствии М.Ю. Лермонтов (1814—1841) в стихотворении «Смерть поэта», посвящённом трагической гибели Пушкина, назвал «Свободы, Гения и Славы палачи!»: 

Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждёт;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!³   

Опираясь на свой собственный горький жизненный опыт, Пушкин утверждал:

Беда стране, где раб и льстец    
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу. (2, 196)

«Светоч», «дивный гений», кому Господь послал «свободный смелый дар», не мог и не желал склоняться или безмолвствовать перед неправедной властью и её бесчеловечными установлениями — «перед позором наших лет»:

Ты, слово, звук пустой... О, нет!
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет. (2, 84)

В кругу многообразных тем и мотивов пушкинской лирики, отразившей «все впечатленья бытия», особое место занимает тема свободы в самом широком понимании: свобода взглядов и убеждений, личная независимость, политические права и свободы, освобождение народа и страны от самодержавно-крепостнического гнёта. Неустрашимый певец «вольности святой», «свободы сеятель» в своей вольнолюбивой лирике: «Вольность», «К Чаадаеву», «Noël. Сказки», «Деревня», «Свободы сеятель пустынный…», «Кинжал», «Узник», «Андрей Шенье», «Во глубине сибирских руд…», «Арион» и во многих других поэтических шедеврах — отважно призывал сбросить мертвящие оковы, направить мощные народные силы, до поры подспудно дремлющие, на освобождение от рабства, деспотизма, тирании.

Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий,
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?
<…>
Взыграйте, ветры, взройте воды,
Разрушьте гибельный оплот!
Где ты, гроза — символ свободы?
Промчись поверх невольных вод. (2, 9)

В свой «жестокий век» Пушкин неустанно прославлял свободу, во имя её приближения и победы совершал свой писательский подвиг. В арсенале поэта — самые разные средства художественной выразительности. Возвышенным слогом в жанре оды воспевает Пушкин «Свободу миру», подчёркивая её непреходящую духовно-нравственную, социально-политическую ценность и высоту прописной буквой: 

Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
<…>
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы! (1, 44)

Остроумно использует поэт и шутливо-ироничный стиль, когда говорит о бессмысленном долготерпении народа, помрачении его разума, препятствующем обновлению и воскрешению жизни многострадальной России:

Христос воскрес, питомец Феба!
Дай Бог, чтоб милостию Неба
Рассудок на Руси воскрес;
Он что-то, кажется, исчез. (1, 356)

Жажда свободы с исключительной эмоциональной глубиной проявлялась и в глубоко личных, лирических стихотворениях. Например, в изящном маленьком шедевре «Птичка», созданном в южной ссылке. В основу лирического сюжета положен православный обычай на праздник Благовещения отпускать на волю певчих птиц, которых до весны держали в клетках. Соблюдая эту милую русскую традицию, сам поэт — звонкоголосая птица певчая — продолжает оставаться в неволе.

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать! (2, 7)

Уже в XX столетии замечательный поэт Серебряного века Александр Блок (1880—1921) мысленно обращался за духовной поддержкой к величайшему русскому певцу свободы Золотого века русской литературы:

Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе! («Пушкинскому Дому»)

Чувство личной свободы, как воздух, было жизненно необходимо Пушкину для творчества: 

Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум. (4, 34)

Однако чаще всего гениальный поэт ощущал себя словно в оковах: опасности, политические гонения, ссылки, полицейский надзор, цензурные препоны, недоброжелательство, зависть и травля светской черни («свет завистливый и душный», как характеризовал высшие круги «клеветников ничтожных» Лермонтов) — без конца преследовали Пушкина, отравляли недолгие годы его быстротечной жизни.

Заутра с свечкой грошевою
Явлюсь пред образом святым:
Мой друг! остался я живым,
Но был уж смерти под косою. (1, 353)

Нелёгкая судьба изгнанника капризна, своенравна, враждебна человеку, от Бога получившему дар свободы: 

Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье;
Уснув, не знаю, где проснусь. —
Всегда гоним, теперь в изгнанье
Влачу закованные дни. (2, 28)

Это стихотворение «К Языкову («Издревле сладостный союз...»)» было создано в Михайловской ссылке. «Изгнанья тёмный уголок» томил одиночеством, тоской, унынием. Пушкин звал в гости своего друга-стихотворца Н.М. Языкова, считая его «роднёй по вдохновенью». 

Надзор обманем караульный,
Восхвалим вольности дары
<…> 
Вниманье дружное преклоним
Ко звону рюмок и стихов,
И скуку зимних вечеров
Вином и песнями прогоним. (2, 29) — 

Мечталось поэту-изгнаннику, находившемуся под неусыпным полицейским надзором. 
Друг не приехал, лишь отозвался в ответ стихотворением «А.С. Пушкину» («Не вовсе чуя Бога света...»). «Скуку зимних вечеров» заточённый в глуши поэт пытался развеять общением с единственным своим собеседником — старушкой-няней Ариной Родионовной. Её образ, ставший легендой, увековечен в пушкинских стихотворениях «Зимний вечер», «Няне». Благодарность, нежность к состарившейся женщине из народа, нянчившей поэта с колыбели, родство духовное с дорогим человеком захлёстывают эти стихи такой волной душевной теплоты, какая нечасто встречается даже в любовной лирике: 

Подруга дней моих суровых,    
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня. (2, 152)

«Бегут, меняясь, наши лета, Меняя всё, меняя нас» (2, 307), — философски замечал Пушкин. Но неизменной оставалась мысль об освобождении от гнёта, в каком бы виде он ни проявлялся: социально-политическом, экономическом, бытовом, в виде бремени светских условностей («условий света свергнув бремя») или вязкой «тины мелочей».

Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шёпот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня? («Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы» — 2, 318). 

«Жизни мышья беготня» отнимает драгоценное время, подтачивает физические и душевные силы, препятствует движению на пути к идеалу. Поэту желалось освободиться от обыденной, докучливой «суеты сует»:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,
Где мысль одна плывёт в небесной чистоте... («Надеждой сладостной младенчески дыша…» — 2, 12)

Эта идея доминирует в системе поэтической образности множества пушкинских произведений. Один из излюбленных символов — образ моря — могучей, своевольной, никому не подвластной «свободной стихии» («Погасло дневное светило…», «К морю», «Завидую тебе, питомец моря смелый…» и др.): 

Ищу стихий других, земли жилец усталый;
Приветствую тебя, свободный океан. (2, 11)

Вольнолюбца Пушкина не оставляли мечты об освобождении, мысли о побеге из ссылки. Эти мотивы нашли поэтическое выражение не только в лирике, но и в стихотворном романе «Евгений Онегин»: 

Придёт ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег. (4, 30—31)

«Пора, мой друг, пора!..» — словно вторил самому себе несколько лет спустя Пушкин, уже освобождённый из ссылки, вернувшийся в столицу из изгнания. Но с прежней остротой «духовный труженик, влача свою веригу,» (2, 441) не переставал ощущать суровые тиски неволи: 

На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег. (2, 387)

В стихотворении «Не дай мне Бог сойти с ума…» тоска по воле выражена с необыкновенной лирической силой:

Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в тёмный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса. (2, 384)

Той же идеей проникнуто стихотворение «Странник»:

Пошёл я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег. (2, 441)

В сюжете отразились евангельские мотивы неустанного стремления от рабства, душной тьмы к внутренней свободе, простору и свету, к спасению через духовный подвиг — «тесные врата», «потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7: 14). Это новозаветное наставление преподано лирическому герою-страннику в диалоге с повстречавшимся на пути таинственным юношей, который тихим взором, вдумчивой речью, всем духовным обликом своим напоминает ангела: 

«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг. (2, 442)

Знаменательно, что семья, друзья и близкие сочли лирического героя безумным, пытались препятствовать ему. Однако именно все эти далёкие от Бога, самоуверенные «сбиватели» человека с единственно верного пути — духовно незрячие и душевно повреждённые существа. Пусть они в большинстве, но им нельзя слепо подчиняться, необходимо противостоять им, хотя бы и малыми силами, уповая на помощь Божию. Слова библейского пророка предостерегали: «Не верьте другу, не полагайтесь на приятеля; от лежащей на ложе твоём стереги двери уст твоих. <…> враги человеку — домашние его. А я буду взирать на Господа, уповать на Бога спасения моего» (Мих.7: 5-7). Святые апостолы Пётр и Иоанн смело возражали иудейским начальникам и старейшинам, самонадеянно считавшим себя высшими авторитетами: «судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?» (Деян. 4: 19)
В отличие от внутренне непросветлённой массы, герою пушкинского стихотворения ясно открылась Божественная истина. И странник спешит ей навстречу, торопливо удаляясь от своего прежнего окружения: 

Побег мой произвёл в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата. (2, 442)

«Заветная лира» Пушкина пробуждала и продолжает будить в людях «чувства добрые», «милость», «свободу» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…») — все непреходящие духовные ценности. Поэт призывает сохранять душевную бодрость, жизнеутверждающий дух, не сходить с праведного пути:

И чувствует путник и силу, и радость;
В крови заиграла воскресшая младость;
Святые восторги наполнили грудь:
И с Богом он дале пускается в путь. (2, 52)

Примечания

¹ Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. — М.: ГИХЛ, 1959—1962. — Т. 4. — С. 126. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.
² Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. — М.: АН СССР. — Т.VIII. — С. 55.
³ Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т. — СПб.: Пушкинский Дом, 2014. — Т. 1. — С. 275.

На обложке: И.Айвазовский, И.Репин. «Прощание Пушкина с морем», 1877. Всероссийский музей А.Пушкина.