Он пришёл… 

1945 г. Июнь. Солнце — дикое! Жарища — страшная. 
Высокий, под два метра ростом, статный, увешанный звенящими медалями, он торопливым пешим ходом зашёл в маленький зелёный уральский городок под Свердловском. Один кинотеатр. Танцплощадка. Единственный Дом культуры. Но не суть… Его сразу же окружил шумный рой суетливой детворы: «Дядя, дядя, вы куда? В какую хату? На какую улицу? Вы чей папа? Свиридовых? Ивановых? Вычугжаниных? Не Пескишевых случайно?»…

Остановился. Тяжко глубоко вздохнул, взглянув в бездонное небо. Снял фуражку с потной макушки. 
Родные высокие ворота… Ласково провёл рукой по неровному дереву. Вспомнил, как таскали брёвна с отцом в 36-м. Швыркнул носом: ну, точно как пацан десятилетней давности.
Постучал... Это их с папанькой чугунное дверное кольцо. У Петровича заказывали: от Бога кузнец. «Тук-тук»...
Не стал сразу заходить: боязно. Честно говоря, трясучка в коленях. 
Оглянулся: сзади недоверчиво подползал народ: «Не может быть, вернулся!! Радость-то, радость! Валька, беги быстрей, скажи Катьке! Скажи Клавке! Людке!» 
Жена, год назад получившая фронтовую бумагу с гербовой печатью «Без вести пропавший», тут же взвыла белугой — на весь божий свет! Да так громко, что вороны с огорода разлетелись. 
На вой немедля сбежалась улица: похоронка? убили? инвалид? руки-ноги есть? 
Подтянулись старики. Появилась гармонь. Пришлый люд понёс к ним всё, что было за душой: хлеб, квас, самогон. Сухари-пироги-закусь.
Вскоре двор, распахнутый настежь всей округе, сдвинувший вместе, сообща десяток кривоватых струганных столов, закипел: загудел, запел-за́пил, заиграл, завыл по-бабьи. Э-э-э-х... ма. Горе не беда.
В дом пришло счастье. В дом — пришёл отец: семилетний пацан как приклеился к бате, не отодрать. В дом — пришёл муж. Разнося по несчётным гостям скромные с грядок соленья, она иногда забегала в сени, вытирая льющиеся ручьём слёзы: «Слава Богу. Господи, спасибо! Господи, спасибо, спасибо, спасибо… Спаси и сохрани. Почему я? Почему?.. За что? Чудо-чудо-чудо»… 
*
Нещадное июньское солнце. Знойный летний день. Они втроём — он, она, сынок рядом на подшипниковом самокате — идут в кино на «Весёлых ребят». 
Двухметровый красавец-вояка. Ну вылитый Чкалов! Непослушные волосы рвутся из-под козырька на волю — с неявно пока просвечивающейся сединой.
Прекрасная маленькая, сияющая ярче солнца — жена. Дрынь-дрынь-дрынь! — сынишка рулит поодаль по разбитому асфальту. Треща приделанными вчера к доске стальными колёсами: вместе с батей. «Отец, отец, отец пришёл!» — он готов это кричать с утра до ночи. И с ночи до утра. 
Мимо проходящие бабы — с разинутым от удивления и зависти(!) ртом — через пять-десять шагов прячут глаза в платок. Оглядываясь (неудобно же). Горько стеная: «Почему она? Почему не я? Почему, почему, почему… Почему она? Почему не я?» — В СССР шла простая мирная жизнь. Без взрывов и страшных сирен. Без криков нещадной боли. Без мёртвых штабелями людей.
Это был мой дед — двухметровый-то… 
*
1943 г. «Огонь!» — крикнул немецкий офицер. 
Расстрелянная горстка красноармейцев грохнулась оземь.
Младший командирский состав. Они ничего не сказали фрицам, — поэтому их не отправили в концлагерь: просто уничтожили за ненадобностью. 
Последнее, что пронеслось в подсознании, — внезапно радужная, яркая фантазия о невыносимо жарком июньском солнце в любимом городе детства. 
Привиделся дом с воротами. Которые они две недели кряду возводили с отцом: строгали-пилили-резали. Привиделись жинка, сын, соседи. Клуб с «Весёлыми ребятами» и сын на самодельном самокате. Всё, что осталось там, в России. О чём мечтал и помнил, и грезил ежесекундно. Всегда…
*
Дедовым именем потом назвали моего младшего брата.
И я не буду называть имя. Оно — одно из миллионов-миллионов подобных. Простое — русское, армянское, чеченское, татарское, узбекское... Помнящее. Благодарное. 
Светлая неувядающая память солдатам той войны!

Фото обложки: с сайта "Исторические фото СССР": "Вернулся, 1945".