«Там колыбель моего Онегина»... Крым в русской литературе

Крым настолько мощно, ярко и неотменимо присутствует в русской литературе, что одно перечисление имен и сочинений займет немало времени. Кровь и лимфа Крыма, его воздух, море, горы, растения и солнце существенно присутствуют в русском, если угодно общерусском ментальном коде. Крым для русского человека — это, несомненно, «праздник, который всегда с тобой», это, если угодно, ветка итальянской, ливадийской сосны, привитая к русской ели или сибирскому кедру. Следует также помнить, что слово «ливадия» с греческого переводится как «вход в рай».

Уроженцем Бахчисарая московским писателем Александром Люсым предложен философский геокультурный термин «Крымский текст». Его исследование «Крымский текст в русской литературе» вышло в свет в 2003 г. По аналогии с выделенными ранее в филологии Петербургским и Московским текстами устанавливается, что Крымский текст возник в рамках эволюции Таврического мифа, являющегося в свою очередь южным полюсом Петербургского мифа. А. Люсый даже выделил оппозиционный Таврическому Киммерийский (то есть восточно-крымский) литературный миф как качественно новый этап Крымского текста. Крымский текст, как и крымский менталитет, — сформированы веками, абсолютно неповторимы, глубинны — и всегда свежи, готовы вбирать новое, взаимообогащаться древностью и современностью, создавая нечто, невозможное в других уголках планеты. Крымский текст соотносим с разными уровнями Петербургского текста — одическим, онегинским, повествовательным, что проявилось в творчестве «перво-поэтов» Крымского текста С.С. Боброва, поэта «гениального, но полузабытого», А.С. Пушкина. В формировании Крымского текста принял участие и Московский текст (К.Н. Батюшков, А.С. Грибоедов и др.).
Следует обозревать Крымскую тему в русской литературе, начиная с «Корсунской легенды», повествующей о походе киевского князя Владимира на Херсонес, с чего берет начало крещение Руси, и с древнейшей на русском языке надписи на так называемом Тмутараканском камне. «Югофильство, — утверждает в своей книге “Природа, мир, тайник вселенной” М.Г. Эпштейн, — первая, во многом утопическая антитеза балтийской ориентации России, предрешенная Петром I». В действительности, однако, Петр I вполне серьезно пытался вначале «прорубить окно» именно на юге, на что были направлены Азовские походы 1695 и 1696 года. Реанимирован был еще Юрием Крижаничем составленный план основания новой русской столицы в Крыму. Следует вспомнить также путешествие в Крым Екатерины II, после которого здесь появляются имения российской знати (в частности, уже при Александре I, первое каменное сооружение на Южном берегу Крыма — дом Э. Ришелье в Гурзуфе; в этом доме, уже у Раевских, довелось гостить и сочинять Пушкину). Проводят и параллель между освоением Крыма и петербургских земель при Петре I. Устанавливается, что в дальнейшем роль архитектурного организующего центра взял на себя дворец М.С. Воронцова в Алупке, а еще позже — императорский дворец в Ореанде, ансамбль которого соотносим с Петергофом.
В 1798 г. С. С. Бобров выпустил поэму «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе». Этого автора филологи называют поэтическим Колумбом Крыма / Тавриды, в творчестве которого крымская тема явилась в русскую литературу в масштабнейшем своем выражении. Пушкин завершает формирование образа романтичной Тавриды, где он работал над поэмой «Кавказский пленник», написал несколько лирических стихотворений; некоторые из них посвящены дочерям Н. Н. Раевского — Елене и Марии. Здесь возник у поэта замысел поэмы «Бахчисарайский фонтан» и романа «Евгений Онегин». Поэт вспоминал о Крыме: «Там колыбель моего Онегина». В целом в изображении Тавриды у Пушкина доминируют светлые тона — «златой предел», «счастливый край», сень Аюдага. Но Пушкину был знаком и другой таврический мифологический полюс — Шайтан-капу, Чертовы (Золотые) ворота Карадага. Элегия Батюшкова «Таврида» была одним из любимых произведений Пушкина. Он называл своего учителя «певцом Тавриды».
От участника похода против Наполеона 1813—1814 гг. К. Батюшкова перейдем к участнику Крымской войны, которую называли предтечей Первой мировой, артиллерийскому офицеру, молодому графу Льву Толстому с его «Севастопольскими рассказами». Лев Николаевич был участником событий в Севастополе 1853-го года, а в 1855 г. со своей батареей находился на самом опасном месте Севастопольской обороны — на знаменитом 4-м бастионе. В «Севастопольских рассказах», написанных и опубликованных в 1855 г., Толстой изобразил три момента «великой и грустной эпопеи Севастополя, которой героем был русский народ». Это — подчеркнуто простой и деловой рассказ очевидца, стремящегося сказать правду о войне. 
Следует сказать и про вспышки краеведно-публицистического интереса к местности после Крымской войны, отразившиеся в творчестве А. Майкова, Ф. Тютчева, К. Леонтьева, А.К. Толстого, А. Фета, П. Вяземского, И. Бунина, И. Анненского. Вспомним и крымский мемуар А. Фета, «Мои воспоминания 1848—1889», вышедший в двух частях в 1890 г., за два года до кончины поэта. Фет, будучи офицером в отставке, с замечательными деталями описывает, как ехал из Харькова, затем по степи в послевоенный Крым и прибыл, наконец, в Севастополь:

«Нигде и никогда не испытывал я того подъема духа, который так мощно овладел мною на братском кладбище. Это тот самый геройский дух, отрешенный от всяких личных стремлений, который носится над полем битвы и один способен стать предметом героической песни. (…) На каком бы умственном уровне ни стояли мы в настоящее время, — вековечный пример защитников Севастополя, почиющих на братском кладбище, никогда для нас не пропадет, и Россия не перестанет рождать сынов, готовых умереть за общую матерь». 

Не очень довольный Ялтой, Фет приводит эпизод поездки из Ялты в Севастополь: 

«Когда на третий день мы поднимались в коляске по живописной горной дороге, открывающей виды с птичьего полета на великолепные приморские дачи, начиная с Ливадии, за нами раздался поспешный конский топот, и казак, приблизясь к коляске, торопливо сказал: “Господа, потрудитесь дать дорогу: Царь едет”. К счастию, дорога представляла на этом месте некоторое подобие платформы, и коляска наша, по настоянию моему, сдвинулась к краю, очищая путь. Вылезши из экипажа, мы стали ожидать царя, тотчас же выехавшего на вороной казачьей лошади и в казачьем мундире из-за скалы на повороте дороги. Как ни старались мы дать место ему и проезжавшей за ним коляске, в которой между прочим сидел прелестный рыжий сеттер, — государь проехал мимо нас на расстоянии трех или четырех шагов. Лицо его было бледно и уныло, и он милостиво ответил на наши поклоны. Но вот мы на высоте горного хребта и медленно въезжаем в знаменитые Байдарские ворота, откуда путнику, едущему из Севастополя на южный берег, вдруг, как со вскрытием театрального занавеса, впервые представляется величественная картина необъятного моря. Прощай, море!» 

Тут Фет, конечно, цитирует Пушкина: «Прощай, свободная стихия!..» Житель Ялты Антон Чехов к сентябрю 1899 г. построил для себя в ялтинской Аутке «Белую дачу», а для своей жены, актрисы Ольги Книппер приобрел маленький домик в Гурзуфе, на скале над бухтой, в которой, как рассказывают энтузиасты, причалил вернувшийся из «Хожения за три моря» тверской купец Афанасий Никитин. В обоих домах с советских времен, не прекращая, работают музеи. Близ Ливадии находится прекрасная Ореанда. И не здесь ли за 11 лет до кончины сидел 75-летний П.А. Вяземский, чьи восторженные впечатления нашли отражение в стихах «Крымские фотографии 1867 г.»? В Ореанде побывали и герои чеховского рассказа «Дама с собачкой» (1899). Медицински точно, внимательно и проникновенно обозрел окрестности Антон Павлович! Читаем: 

«…В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве». 

Сопровождая царскую семью в 1837 г., Ореанду посетил поэт Василий Жуковский. Летом 1867 г. сюда приезжал Марк Твен, здесь он увидел генерала Э. И. Тотлебена, героя Крымской кампании. О руинах Ореандовского дворца (на них позднее был возведен санаторий) упоминал в рассказе «Морская болезнь» Александр Куприн. Замечено, сколь постоянны пересечения пути лирического героя В. Набокова и некогда бывавшего здесь А. Пушкина. Оба лирических героя — пушкинский и набоковский — как бы встречаются в пределах «Бахчисарайского дворца». Обращают внимание на то, что если у Пушкина прикосновение к каждой вещи сразу же влечет краткую их историю: «Я видел ветхие решетки...», то Набоков избегает прикосновений, за предметами его мира не стоит история, позволяющая понять, что и почему заметил и запомнил, и что и почему пропустил мимо. Сильное впечатление на Набокова, как когда-то на Грибоедова, произвел «мертвый город» Чуфут-Кале, где «небес я видел блеск блаженный, / кремнистый путь, и скит смиренный, / и кельи древние в скале». 
«Киммерийский миф М.А. Волошина» находится приблизительно в такой же связи и отталкивании от мифа Тавриды, как Петербургский миф по отношению к Таврическому. В 1920 г. О. Мандельштам жил в Феодосии и писал о ней стихи и прозу. При Врангеле он был неожиданно арестован. Чтобы вызволить поэта, пришлось вмешаться писателю В. Вересаеву. Мандельштам осуществил повторное, вослед пушкинской «Тавриде», «воссоединение» Крыма с Элладой — через царство мертвых, оставив конкретное и географически достоверное указание, изменив лишь одну букву в названии мыса «Меганон», за которым находился еще Гомером воспетый и нарисованный Пушкиным вход в Аид. Обратим внимание и на характер прощания с Тавридой у «Бояна казачества» Н. Туроверова, уходившего от погони «Увы, не в пушкинском Крыму», с его знаменитыми строками «Уходили мы из Крыма».
Эпопея «Солнце мертвых» (1923) Ивана Шмелева — одна из самых трагических книг за всю историю человечества. История одичания людей в братоубийственной Гражданской войне написана не просто свидетелем событий, а выдающимся русским писателем. Как сказал по поводу этой книги Томас Манн: «Читайте, если у вас хватит смелости». Эпопея создавалась в марте-сентябре в Париже, и у Буниных, в Грассе. Шмелев еще не знал, что никогда не вернется на родину, еще таил надежду, что его единственный сын Сергей, расстрелянный во время большого террора конца 1920 — начала 1921 гг. в Крыму, жив, еще не отошел от пережитого, после страшного голода в Алуште и массовой резни, учиненной большевиками в Крыму. Реквием И. С. Шмелева — «о смерти русского человека и русской земли, о смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба, о смерти русского солнца, о смерти всей вселенной, — когда умерла Россия — о мертвом солнце мертвых...» «Страшней этой книги есть ли в русской литературе?» — заметил А. И. Солженицын. 
Крым вошел в русское сознание и как фэнтезийная константа. Уроженец Вятской губернии Александр Степанович Гриневский (псевдоним Александр Грин), музей которого теперь находится в Феодосии в трех шагах от моря, вдыхая воздух Крыма, сформировал некое фантастическое пространство, которому впоследствии литературоведы дали название «Гринландия» — «это мироздание, … вселенная, у которой есть свои пространственно-временные параметры, свои законы развития, свои идеи, герои, сюжеты и коллизии. Гринландия — это предельно обобщающий, романтически-условный миф ХХ века, имеющий символическую природу».
Маленький, саманный, без электричества, с земляными полами домик в Старом Крыму, где провел последние годы жизни писатель А. Грин, стал мемориальным домом-музеем. В одной из комнат полностью сохранена обстановка, скромный быт, который окружал писателя. Уже тяжело больной, он из раскрытого окна любовался видом окрестных гор и очень радовался этому жилищу: «Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости — покой. И хозяев нет». Много писал о Крыме, Грине, а более всего о родном Севастополе («Мне пришлось видеть много городов, но лучшего города, чем Севастополь, я не знаю») К. Паустовский, чей дом-музей теперь тоже есть в Старом Крыму.
Нельзя не вспомнить и нашумевший «альтернативно-исторический» роман советского «шестидесятника» Василия Аксенова «Остров Крым», который был написан частично во время пребывания автора в Коктебеле в 1977—1979 гг. Или — прозу нью-йоркского харьковца Юрия Милославского, чьи крымские рассказы стали названиями сборников: американского, что вышел в «Ардисе», — «От шума всадников и стрелков» (1984, о немецкой оккупации Крыма), и первого российского сборника «Скажите, девушки, подружке вашей…» (1993). Вторая половина ХХ века и начало ХХI-го дали большой ряд поэтических шедевров, связанных с Крымом. 

*** 

И в годы новой России, и в последние, после воссоединения Крыма с РФ, вышло в свет немало пространных антологий, пытающихся охватить как нескольковековую, так и современную литературу, в которой присутствует, живет Крым. Критик и литературовед Виктор Калугин для изд-ва «Вече» собрал большой, красиво и обильно иллюстрированный том «Крым в русской поэзии и искусстве» (2014). Где в аннотации утверждает, что Крым — «мекка» русской поэзии и русской живописи — «впервые представлен в антологии от первой державинской оды 1783 года о мирном присоединении Крыма и первых картин “художника Светлейшего князя Потемкина-Таврического”, участника всех его военных походов Михаила Иванова, от “Херсониды” Семена Боброва, “Бахчисарайского фонтана” Александра Пушкина, “Тавриды” Андрея Муравьева до картин и гравюр самых знаменитых “видописцев” первой половины ХIХ века Емельяна Корнеева, Кюгельхена, Никанора Чернецова, крымских живописных шедевров Айвазовского, Левитана, Коровина, Богаевского и крымской поэзии ХХ и начала ХХI веков. В книге не в отрывках, а полностью публикуются крымские поэтические циклы Ивана Бороздны, Владимира Бенедиктова, Михаила Розенгейма, А.К. Толстого, Петра Вяземского, Арсения Голенищева-Кутузова, Владимира Палея, Максимилиана Волошина, Владимира Набокова и “забытой” поэтессы Надежды Броницкой, создавшей в 1918 г. поэтический реквием “Терновый венец” о “красном терроре” в Ялте и Севастополе». 

Десять лет назад, 28 июня 2014 г. в Крыму был презентован огромный многостраничный семитомник «Крым в поэзии» («Каравелла», сост. В. Бойко). Он составлялся 10 лет. Первый том антологии начинается с древнегреческих авторов (Гомер, Эсхил, Овидий), с их первыми упоминаниями о Киммерии и Тавриде. А затем резко перебрасывается в русский ХVIII век… В отдельных томах составитель собрал крымские стихи поэтов Серебряного века, поэтов-фронтовиков и далее. 
Есть и красивый крупноформатный том «Крымские страницы русской поэзии. Антология современной поэзии о Крыме (1975—2015)», составленный А. Коровиным и А. Скворцовым и вышедший в питерском издательстве «Алетейя» в 2015 г. 
В Крыму уже много лет проходят форумы и чтения, посвященные русским писателям, в частности, Бунинские, Шмелевские, Чичибабинские, Гриновские и др. Центром Международного пушкинского праздника поэзии в начале июня в Крыму бывает то Гурзуф, то Севастополь, рядом с которым в с. Байдары (Орлиное) и в Свято-Георгиевском монастыре Александр Сергеевич останавливался на ночлег. Пока жива русская литература, крымский ген в ней внятен и неотменим.

На обложке: Церковь Воскресения Христова в Форосе