Антиподы
Антиподы
А.С. Пушкин. 15 ноября 1826 года. Село Михайловское
На официальный заказ от императора Николая Первого:
«Чины сделались страстию русского народа. Озабоченный лишь продвижением по службе, дворянин входит в свет безо всяких основательных познаний, <...> всякая мысль для него нова. Он не в состоянии ни поверить, ни возражать».
<...>
«В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное; ребёнок окружён одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести».
<...>
«А так как в России всё продажно, то и экзамен сделался новой отраслию промышленности для профессоров».***
1831 год. В Государственный совет записка от императора Николая Первого
«О некоторых правилах воспитания молодых людей...»
«Детей от 10 до 18 лет обучать только в России, а за нарушение лишать возможности поступать на государственную службу. Исключением может быть только разрешение самого Николая I по очень веским причинам. <...> С отъезжающих за границу брать подписку, что их дети не будут обучаться за пределами России».
21 апреля 1832 год. Зимний дворец
Уваров С.С.
Сенатор Сергей Семёнович Уваров уже в который раз измерял шагами приёмную императора Николая Превого, дожидаясь своей очереди. Перебирал в уме все возможные прегрешения, за что мог быть вызван «на ковёр». Таковых не прослеживалось. Разве что некоторые стычки с поэтом Пушкиным, но ведь было за что. Нельзя же всё как есть спускать с рук пииту, пусть даже и первому в Империи! Незаметно мысли перенесли его в далёкую юность. Вспомнилось, как он, сын одного из адъютантов самого легендарного Григория Потёмкина, однажды взял да изложил русскую национальную идею, состоящую всего из трёх слов: «Православие. Самодержавие. Народность». Много лет тому назад именно он стал инициатором создания общества «Арзамас». Тогда в него вошли самые что ни на есть вольнодумцы, некоторые из которых позже примкнули к декабристам. И совсем ещё юный Пушкин не раз бывал на их заседаниях, помнится, читал сказку «Руслан и Людмила». А почему мы тогда назывались «Арзамасцы»? Ах да, вспомнил. В конце наших жарких споров всегда на стол подавали жареного гуся «По-арзамаски». Жаль, конечно, что в восемнадцатом году «Арзамас» развалился…
— Извольте-с пожаловать в кабинет! Его высочество вас ожидает — прервал его воспоминания секретарь, распахивая огромную дубовую дверь.
***
— Есть несколько вопросов, на которые я желал бы услышать ваш ответ, — при этих слова Самодержец поднялся с кресла и подошёл к окну, взглянув на площадь и людей, снующих внизу: — Итак, первое. Признайтесь честно, как вы относитесь к господину Пушкину и его сочинениям?
— Весьма положительно, — без раздумья ответил Уваров, — год назад я перевёл на французский язык его поэтические творения: «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России». За что получил от автора благодарность следующего содержания: «Мне остаётся от сердца благодарить вас за внимание, мне оказанное, и за силу и полноту мыслей, великодушно мне присвоенных вами», — Сергей Семёнович хотел ещё что-то сказать, но Император его перебил:
— Достаточно, перейдём к следующему вопросу. Сколько лет мы с вами знакомы?
— Давненько, ещё ваш покойный брат нас знакомил, — нерешительно ответил Уваров, лихорадочно соображая, зачем Император затеял этот разговор и куда он клонит.
Меж тем самодержец продолжал:
— Карамзин и Сперанский, и многие другие. Все, все горячо рекомендуют именно вас на эту должность.
— Кка-ку-ю?! — почему-то заикаясь, поинтересовался сенатор.
— А разве я не сказал?! Сейчас поясню. Вся наша система образования ориентирована на запад. Учат из рук вон плохо! Настало время с этим что-то делать! Вот вам записка господина Пушнина шестилетней давности, почитаете на досуге. Там очень дельно всё изложено. Посему я желаю, чтобы в нашей империи образование, наконец, стало системным и… патриотическим! Кому, кроме вас, сей воз тащить, не знаю. Подумайте и соглашайтесь. Ныне министр народного просвещения в летах, немалых. С годик послужите его товарищем1, а потом с божьей помощью и возглавите всё ведомство! С чего начнёте? Поделитесь с царём? — Николай Павлович подошёл к растерявшемуся Уварову и по-отечески его обнял.
— Надобно резко увеличить количество государственных гимназий. Далее — пришло время в Киеве открыть университет. Город развивается, следовательно, нужны местные образованные кадры. А в действующих университетах надобно увеличить штат профессоров и в первую очередь наших, русских, но прошедших стажировку в лучших учебных заведениях Европы! Стране также надобны различные технические училища, коих по пальцам перечислить можно. И ещё обсерваторию, оборудованную по последнему слову техники…
— Ну, это вы уж лишку загнули, — Николай Первый улыбнулся, — казённые деньги да на заморские стекляшки?! Звёзды, что ль считать?! Впрочем, готовьте реляции, будем рассматривать. А сейчас ступайте с богом, я рад, что вы согласились взвалить на себя этакую ношу.
Уже стоя в дверях, Уваров обернулся:
— И ещё цензура. Она должна быть закреплена за министерством.
— Но ведь есть же — Бенкендорф с его третьим отделением?! Или вы считаете, что он не справляется? — хорошее настроение государя стало улетучиваться, и он, насупив брови, бросил: — Пишите! Всё пишите. Если убедите — передадим и цензурный комитет в ваше ведомство. Была бы только от этого польза.
3 декабря 1832 года. Кабинет Уварова в Министерстве просвещения
Сергей Семёнович в который уж раз перечитал письмо, пришедшее накануне:
«Президент Российской Академии А.С. Шишков обратился к членам Академии с предложением избрать в действительные члены Академии пять человек:
- Титулярный советник А.С. Пушкин,
- отставной гвардии полковник П.А. Катенин,
- директор московских театров М.Н. Загоскин,
- протоиерей А.И. Малов,
- археограф Д.И. Языков».
В голове всплыла недавняя обида, заключающая в том, что этот кандидат в академики, минуя его ведовство, добился-таки разрешения на издание своей газетёнки «Дневник» в Министерстве внутренних дел! Взял перо, макнул его в чернильницу, да так и застыл с ним. Решил ещё раз прочитать документ от начала до конца:
«Так как в голосовании этого предложения приняло участие менее двух третей членов Академии, в соответствии с Уставом остальным членам Академии были посланы извещения о произведённой баллотировке с просьбой "дабы благоволили прислать в Академию свои голоса в особой запечатанной записке"».
***
«15 декабря 1832 года», — на этом документе всё же появилась лаконичная подпись Уварова: «Согласен», благодаря которой поэт Александр Сергеевич Пушкин стал действительным членом Российской Академии Словесности!
Четыре месяца спустя
Из распоряжения по Министерству народного образования:
«Первое. Творения академика Пушкина цензурировать “на общем основании” без всяких на то привилегий!
Второе. Исключить из поэмы данного автора восемь стихотворных строк. Без разъяснения причины!»
***
Поэт негодовал. И причина этого заключалась не столько в министре, сколько в издателе, которому текст был уже продан и за него получен нешуточный гонорар — по десять рублей за строчку! Творчество Александра Сергеевеча оценивалось весьма недёшево!
Министерство народного просвещения
— Ваше сиятельство Сергей Семёнович, как можно-с целых два катрена исключить из самого Пушкина, — невысокого роста цензор переминался с ноги на ногу и заискивающе заглядывал в глаза грозного начальника: — Господи помилуй, ведь скандал будет аж на восемьдесят рубликов. Поэт такого ни за что не простит, до Царя-батюшки самолично дойдёт...
— Угомонитесь! — оборвал его Уваров. В этом здании за всё отвечаю я! И таково моё последнее слово. Коль он у нас первый поэт Империи, то так уж и быть! Разрешаю публиковать сей опус, но только без этих строк. Так и передайте… Пушкину. Не нравится, пусть идёт жалуется… хоть, — при этих словах хозяин кабинета недвусмысленно поднял палец вверх.
***
Александр Сергеевич встречаться с министром не стал, но придя к цензору потребовал, чтобы вместо вычеркнутых строчек там были проставлены точки в количестве, равном исключённым буквам. Пусть издатель заплатит мне за эти точки, коль я их сочинил, а вы вымарали!
***
Издатель выкладывать кровные рубли за знаки препинания — отказался. Александр Сергеевич на попятную не пошёл и своего добился. При помощи и поддержке друзей и поклонников его таланта поэма была напечатана, причём в первоначальном варианте без какого-либо вымарывания неугодных цензору сток! Но после этого вяло текущая вражда между Уваровым и поэтом вышла на новый уровень. Из дневника А.С. Пушкина: «10 апреля (по новому стилю). О проведённом накануне вечере у Уварова: скука смертная!»
***
В светских салонах шушукались:
— Несмотря на всяческую неприязнь, наш Пушкин снизошёл до очередной встречи с министром. Хлопотал за Гоголя, хотел, чтобы тому предоставили кафедру всеобщей истории во вновь открывавшемся Киевском университете.
— И представляете, кафедру таки предоставили, и даже в самой столице.
— А писатель, неблагодарный, маленько попреподавал, а потом взял да и уехал.
***
Пушкинскую «Историю пугачёвского бунта» Николай Павлович прочитал лично, откорректировал некоторые моменты и одобрил к публикации. Книга вышла в свет. Но Уваров где только мог критиковал это издание:
— Как можно такое публиковать? Это же форменное безобразие! Вот ежели бы сей опус проходил через мой цензурный кабинет, то я бы ни за что! Невзирая на все прошлые заслуги автора.
Из дневника А.С. Пушкина:
«Февраль 1835 года. В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже — не покупают! Уваров — большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении... Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя! Царь любит — да псарь не любит!»
Год спустя
Шереметев Д.Н.
В провинциальном Воронеже тяжело заболел один из богатейших людей империи — граф Дмитрий Николаевич Шереметев. В светских салонах начались пересуды на тему:
— Дни его сочтены, и кому же достанется несметное богатство вельможи?
— У бедняги наследников по прямой линии не просматривается!
***
Уваров, женатый на одной из сестёр Разумовских, мать которой доводилась родной тёткой Шереметеву, посчитал себя претендентом на огромное состояние и приказал незамедлительно опечатать Петербургский дом Шереметева. Рассуждал примерно так:
— Мало ли что! Пока будут хоронить покойного графа да поминки устраивать, так и из имения вынесут всё самое ценное. С этой челяди — станется!
Однако граф Шереметьев внезапно взял да и… поправился. Этим тут же воспользоваться Александр Сергеевич, сочинивший и опубликовавший оду «На выздоровление Лукулла»:
А между тем наследник твой,
Как ворон к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки твоей конторы;
И мнил загресть он злата горы
В пыли бумажных куч.
В обществе новое сочинение Пушкина произвело эффект разорвавшейся бомбы. И без того натянутые отношения между поэтом и министром перешли в разряд открытого противостояния.
Министерство народного просвещения
— Вызовите ко мне этого… Пушкина! Желаю объясниться с ним лично! — приказал Уваров стоящему по стойке смирно секретарю.
— Осмелюсь поинтересоваться, — может быть, всё же послать бумагу с приглашением посетить наше ведомство. Человек ведь известнейший, как бы чего дурного не подумал. — Чиновник много лет служил в министерстве и боялся, что в случае чего крайним могут сделать именно его.
— Делай как велено! Или забыл, что за всё, что здесь происходит, перед Императором отвечаю лично... я!
***
О чём беседовали два этих антипода нам доподлинно не известно. Но после их встречи поэт обратился к всесильному шефу жандармов с письмом:
«Моя ода была послана в Москву без всякого объяснения. <...> Всякого рода намёки тщательно удалены оттуда. <...> В образе низкого пройдохи, скупца, ворующего казённые дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т.д. — публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности. <...> Мне не важно, права публика или не права. Что для меня очень важно, это — доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было».
Министр просвещения также обратился к Бенкендорфу, прося у того защиты от зарвавшегося поэта, «нанёсшего ему оскорбление не столько частному лицу, сколько сановнику, занимающему крупный пост в государстве». Пришлось Александру Сергеевичу отправиться на ковёр и к начальнику Третьего отделения.
***
«Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот этих ваших стихов. Хотя вы назвали их Лукуллом и переводом с латинского, но согласитесь, что мы, да и всё русское общество в ваше время настолько просвещено, что умеем читать между строк и понимать настоящий смысл, цель и намерение сочинителя!»
***
После этого случая министр с поэтом более не разговаривал, но, затаив злобу, попытался отомстить Пушкину даже после его кончины.
***
Николай Первый, узнав о последствиях дуэли, приказал издать за казённый счёт полное собрание сочинений Александра Сергеевича, а все доходы от продажи оного передать семье убиенного. Уваров противиться воле государя не мог, но потребовал, чтобы каждая сточка будущих книг прошла через возглавляемый им цензурный комитет! К чести Самодержца — он повторного вымарывания текстов не допустил. Книги увидели свет в первоначальной редакции.
***
Прошли годы. Пушкина помнят все, Уварова — только историки. Но вот высказанная им триада «Самодержавие. Православие. Народность!» — нет-нет да и промелькнёт на страницах журналов или всплывёт на каком-нибудь сайте всё помнящего интернета.
Примечание:
1 В царской России «Товарищ министра» означало «заместитель министра».
