Балетные. Или вискарь без закуски

— Здравствуйте!
— Да-да, хэллоу, — еле проснувшись, разбуженный громкой совковой трелью, с трудом сел на постели: — Алло, что вы хотели?
Мне уже сто лет никто не звонил по домашнему «сталинско-брежневскому» телефону. Который я сохранил в бабушкиной квартире чисто по приколу.
— Э-э-э… Меня зовут Андрей Вершинин. Я… 
— Простите, — голимая ошибка, прикинул.
Бросил взгляд в окно — идёт ли дождь?
— Я… — сын Ольги Вершининой.
Кроны деревьев с высоты моего пятого этажа мягко колыхались в сторону заходящего за Первопрестольную солнца.
— Извините, а кто это — ваша Ольга?
— Танцовщица из Питера, помните? Правда, ныне она в московском Мюзик-холле работает.

***

Я с детства был мальчишом-плохишом. К тому же толстячком-крепышом. Невысоким. Кряжистым. Боксёр-борец. (Хулиган, точнее.) «Вася, подай патроны!» — это про меня. Всегда на острие. На подхвате. На стрёме. Да. Э-э-х. Насчёт личной симпотности не скажу — кому как, но… Но — ко мне всегда почему-то клеились балетные чувихи. И я не знал, почему. Ну, типа липнут и липнут — какая разница. Теперь только понял, когда уж под сраку лет. О том — чуть позже…
А тогда я просто кайфовал. Деффчонки попадались в мужской капкан, как правило, выше ростом, грациозные, осанистые. Пробивные. Причёска гулькой. Губки гузкой. Всегда такие аккуратные, разодетые. По сравнению со мной — ангелы во плоти. [А уж про дикие помыслы в адски настроенном сервере моего мозга — ваще молчу.]
Я их, как водится, встречал раньше с кружков-занятий. Позднее, уже в институтском Питере (в Москве не смог поступить), — забирал с театральных выступлений-представлений. Даже достиг знаменитой Мариинки. Хм… Как дошёл, так и ушёл. Та, — что из Мариинки: — сразу раскусила. Прочухав вятский мой провинциальный подвох, вырвавшийся в столицы великой страны, — в бабушкины московские хоромы. [Скорее всего, у балеринки были слишком серьёзные намерения-планы насчёт меня. Что не про мой характер — явно.] 
Помню, однажды у сверхуспешного в 90-х певца-казановы Криса Кельми поинтересовались насчёт распространённого мифа о его необычайной любвеобильности. Дескать, сколько у вас было женщин? — лез в душу корреспондент какой-то жёлтой газетёнки. Артист, не задумываясь, выдал, мол, сбился со счёту на 10 000. Ясен пень, — когда выкатывают столь космически нереальные цифры, значит, не всё в порядке в датском королевстве. Вернее, вообще не в порядке. Судьба не пощадила автора «Ночного рандеву» в конце жизни, как известно. Но не суть… 
На исходе 80-х пошла мода на всевозможные кабацкие варьете: пышные, шумные, с мощным фирменным бэкграундом — оформлением-цветомузыкой. Да, подобные массово-попсовые хороводы-потанцульки пользовались популярностью и раньше, при СССР. Но дело в том, что в горбачёвскую перестройку кабаре встали на коммерческие рельсы. И главное: у этих шоу-групп — при должной профессиональной подготовке — появилась маза выехать в загранку. Сорвать банк. Большой (огромный) куш по советским меркам. И уезжали. И не возвращались. Кто-то из кордебалета цеплялся за иностранца во время консумации (положнякового знакомства) с клиентом после концерта ли, стриптиза. [Не путать с «консуммацией» — древним брачным обрядом.] Кто-то, — не успев толком насладиться западными прелестями, — садился на наркоту. И в Союз приезжал уже иной — конченный сторчавшийся маленький чеховский человечек. 
Я неплохо разбирался в музыке, аппаратуре, музыкальных инструментах (как и любой уважающий себя социалистический спекулянт). Поэтому меня частенько приглашали приятели — пацаны-«продюсеры» (тогда ещё в кавычках). Посмотреть-послушать настройку саунда в ресторане. Качество записи, согласование с компьютерным интерфейсом. (В ту пору аналоговые синтезаторы, ламповые гитарные усилки «Marshall» вовсю соседствовали с зарождающейся цифровой техникой: будущей гильотиной живой музыки.) 
Таким образом, я постоянно проводил в питерских кабаках вечера, практичеки жизнь. Якшался с девчушками-хохотушками из кабаре. Весело зажигали-бухали-танцевали. Потом шумно — насквозь! — прожигали белые паруса алых невских ночей. (Или наоборот?) Катастрофически путая в пьяной ажитации время суток. Вповалку засыпая ненадолго у кого-нибудь на съёмнике. Затем — вновь на работу, на сцену. Мне — туда же в заведение. К ним — на опохмелку. 
Ту Олю из мюзик-холла я зафиксил… Пробивная. Нереально красивая. Погружённая в себя. Целеустремлённая на Запад. Нацеленная на самоусовершенствование. Неразговорчивая. Гордая. Прекрасная. Когда я просыпался, она уже что-то напряжённо вязала спицами. (Может, причиндалы-прибамбасы для костюмов.) Давая понять, — ей абсолютно не до меня! Тихо собирался и на цыпочках выплывал, — чтобы не дай бог услышала хозяйка квартиры в соседней комнате.

​

Сколько у меня было похожих Оль?

Немного, конечно, но — сколько-то было. Балетные — они такие: — блестящие, нарядные. (Особенно по ночам.) Требующие быстрого (к тому же аккуратного) с ними обращения: не до сантиментов. Пробивные. По утрам они уже мысленно на сцене. Днём — на репетициях. Вечером — на работе. Ночью — … Ночью. Да, я был крайне неприхотлив. Невзыскателен. Без претензий. Был таким, какой им нужен: subservient. На скорую руку. Но чтоб — с чувством. С юморком к тому же. Да, таким я и был в молодости: пристрастным и непритязательным. 

***

Андрей Вершинин неуклюже сидел передо мной. Нервно скрипя нашей деревянной "политбюровской" семейной реликвией — витиеватым резным "дворянским" стулом. 
— А что вы хотели? — я изобразил, что ничего не разумею. Хотя и, собственно, вспомнил Ольгу: — И… И… Как она попала в Москву?
Гость будто ждал вопроса:
— Мама тогда уехала в Европу, — быстро, словно заученно начал он: — Но вскоре поняла, что беременна.
Я обмяк. Сел. Закурил.
— Там как раз у них возник свежеиспечённый продюсер, который устраивал выступления, концерты, выезды. Во-о-от… С ним она и возвернулась — уже в столицу.
Я приободрился. Возжелав почему-то выпить.
— Он же и пристроил её в Мюзик-холле, — продолжил Вершинин-мл.: — Пока в положении, костюмершей. Когда родился я — поставил её в труппу. Кордебалет. Подтанцовка. А там и главные партии. 
Я угрюмо молчал. Потушил сигарету. Слушал.
Дураку понятно: он, этот нескладный высокий чувак, — мой сын. И то, что у него есть (был?) приёмный отец — типа продюсер: тоже факт. Но что ему надо сейчас? Зачем он меня нашёл? [Чёртов «сталинский» старинный телефон.] Ведь, в общем-то… Я — по итогу стал никем в жизни: в плане материальной выгоды. 
— Подождите… — необходимо было что-то сказать. 
— Нет, ты меня послушай, папа! — Андрей повысил голос.
Ругаться с незнакомым (пусть родным) сыном я не собирался.
— Но что… — прокряхтел я.
— Видите ли, наш «официальный» отец. Ну, тот продюсер, про которого я рассказал. Так вот он — умер. 
У меня похолодело внутри.
— А где Ольга? — внезапно спросил я. 
— Рядом, — камнем по голове: — Она внизу, во дворе. Даю трубку, — протянув мобилу.

***

Потом уже, намного позже, когда обмусоливал всуе результаты своей никчёмной (но весёлой) жизни, понял, почему балетные чувихи выбирали именно меня — неказистого, но проворного, уверенного в себе толстячка. А скажем, не из их же тусовки — навроде грациозных мускулистых «лебедей». Точнее, сизых «голубей». Уединявшихся в минуты отдыха с себе подобными. Непосредственно бабы им — балетным мужикам — не по кайфу априори. Видимо, такая уж сложная необычная профессия — танцы. Что всё так запутанно. Как итальянское спагетти, замешанное в узбекском чане.

Прошло время. Наступили 90-е… 

Крутые танцевальные труппы одна за другой сваливали из страны. Начался повальный исход творческого люда. Им, озорным пробивным чувихам, было не до меня. Мне — равнозначно стало не до них. Жизнь повернулась на 180 градусов. Забросив кабаки, занялся бизнесом. Время летело, как нынешняя ласточка-аэроэкспресс до Шереметьева ли, Внукова. Взрывались дома, гибли люди. Шла война. Пацаны исчезали в случайных перестрелках. Появлялись новые друзья. Новые напарники. Так же быстро, как вылуплялись, — предавали-подставляли. И — всё повторялось сначала. По бесконечному галактическому кругу — ленте Мёбиуса. И вот — я давно уже не при делах. Не при капусте. Бац! — ни фига себе — в июле 2024 года ко мне заваливает это (тридцатилетнее, требуется заметить) чудо. А его мать, оказывается, ждёт в машине. Во дворе. И я не ведаю, что им надо…

***

— Вы не волнуйтесь, Игорь Владиславович, — сказал сын: — Нам деньги не нужны. 
Звонок в дверь.
— Мама, — сказал сын.
[«Б…! — подумал я. — Лять-лять-лять», — подумал я.]
— Здравствуйте, — мягко произнесла Ольга.
Высокая статная женщина. С былой красотой, перешедшей в красоту другого рода — мудрую, спокойную. Величаво-Екатерининскую. Это была — Дама с большой буквы. Блоковская Дама. По сравнению с коей я выглядел не более чем тупой придурковатый бомж на привокзальной скамейке рядом с помойным контейнером. Ещё и с бодуна к тому же.
— Я… Я… Я… — заякал вдруг я.
— Игорь. Мы по делу, — сказала Ольга.
— Как вы меня нашли? — неуместно спросил я.
— По номеру телефона в справочнике, — тихо ответила Ольга, по-доброму улыбнувшись. 
У меня чуть отлегло.
— Выпьешь?
— Нет. За рулём. 
Сползал на кухню. Притаранил вискаря. Плеснул себе и сыну. Хлопнули без закуски.
— Тут вот какой вопрос… — скромно кашлянула в кулак Ольга. (На улице ни за какие ковриги не узнал бы!)
Несомненно, тут же подумалось о всяческих жульнических схемах. Но в том-то и цимес — я не их, мошенников, пассажир. Брать с меня точно не хрен. Стопро.
Она продолжила:
— Понимаешь, после смерти нашего… «папы». Приёмного папы. Я сошлась с одним весьма высокопоставленным человеком. 
Я крякнул, косясь на вискарь. 
— Не перебивай! — властно приказала она.
— Так вот, — выпрямившись: — Этот мужчина — один из приближённых замов… — Она по-шпионски оглянулась. Вокруг «сияли» лишь старые, сто лет не сменяемые «кукурузные» обои на стенах.
— Чьих замов?..
— Самого́. 
— Самого́?
— Самого́.
— А я при чём? — испуганно спросил я. (Перекрестившись про себя.)
— Игорь… Понимаешь, у меня никого не осталось из родни. Я больше никого не знаю в России из порядочных, честных людей, кроме тебя. Тем более что нас с тобой связывает — наш сын, — она по-театральному опустила ниц крупные (явно деланные) ресницы. Принципиально не садясь на поданный мною «хрустящий» античный стул. Стоя в классической 3-й позиции. Будто у станка в хореографическом зале. Общий с ней ребёнок тоже почему-то смотрел в основном на бутылёк палёного пойла «Джим Бим». [«Моя кровь», — улыбнулся про себя.]
— И… 
На её лице фейерверком светились сонмы противоречий:
— Игорь…
Я всё-таки налил себе и сыну. Выпили без закуски. 
— Дело в том, что верховная элита окунулась в далеко не простые времена. И мой… Мой мужчина… Попросил найти кого-нибудь из близких, самых близких родных людей. Дабы… 
Я начал нервничать.
— …Дабы оформить на него немного денег. Ну, чтобы вывести средства из-под фискального удара. А то сейчас очень рьяно к этому относятся: борьба с коррупцией, откатами-растратами, то-сё.
— И…
— Можно оформить эти деньги на тебя?
— Чтобы меня туды-сюды, как этих всех?! — брякнул я невпопад. 
— Да при чём тут «эти все»? Всё элементарно — повесим тебе на счёт… Несколько миллиардов. Долларов.
Вискарь, увы, кончился. На меня нашёл истерично-дурацкий кашель. Вкупе с подвыванием и соплями.
— А на сына нельзя? — просморкавшись, задал я сообразный моменту вопрос.
— Нет. 
— Почему.
— Во-первых, мы скоро поженимся с… министром. Во-вторых, и Андрон, и я уже загружены «под завязку». 
— И куда с ними, $миллиардами? — прокряхтел опьяневший не от вискаря, от её слов, — я: — И как объяснить кому-либо их происхождение?
— Это несложно сварганить, если постараться. Ты… по-прежнему музыкант?
— Да, — соврал я. [Тогда, в 80-х, я говорил, что занимаюсь джаз-роком. Не фарцой.]
— Оформим как продажу музыкальных пластинок, дисков. Ты писатель?
— Да, — это было почти правдой.
— Оформим как резкий взлёт продаж твоих книг и статей. Ты — литературный критик? 
— Да.
— Оформим как научный типа гранд за критические обзоры, например, трудов шахматиста Бенджамина Джоэля. Ну, или какого-нибудь русского Набокова, в конце концов. 
— Сколько миллиардов? — хрипло спросил я.
— Где-то пять-шесть, — ответила Ольга.
— Можно ещё вискаря?
— Разумеется.
Тридцатилетний мальчуган Андрюшка тут же рванул в цыганский «суточник»-лабаз, что внизу дома. [«Красавец, весь в отца».] Вычел эту бутылку из привалившего мне на счёт богатства. Думаю, не обеднеют. 
И да, кстати. Пишу сей рассказ из Калифорнии. Здесь жарит не по-детски, доложу я вам. Кругом пожары, пожары... Но до моей виллы огонь не добрался. (И не доберётся.) Я — на верхотуре. Недалеко от приснопамятной надписи «Голливуд». Прямо за громоздким тем сооружением, портящим вид. Чуть сбоку. Там — четырёхметровый забор. Это мой.

​

​