Бред без абсурда

3 июля 1883 года родился Франц Кафка, австрийский писатель еврейского происхождения, широко признаваемый как одна из ключевых фигур литературы XX века. Бо́льшая часть работ писателя была опубликована посмертно.
Некоронованный король немецкой прозы, как его однажды назвал Гессе. И нельзя сказать, чтобы этот король был совсем уж не признан: когда немцы в Париже изымали из магазинов французский перевод его книги, то из тысячного тиража за несколько лет было уже продано целых двести экземпляров.

Собственно, увидеть в человеке игрушку бессмысленного рока сумели еще древние греки, но сделать олицетворением рока канцелярию догадался только Кафка. Остальному человечеству потребовались концлагеря, чтобы разглядеть глубину этой метафоры. Чья мощь стократно усилена протокольно-сухой логичностью языка. В зародыше убивающего любую лирику. В литературе есть и более страшные книги о реальных концлагерях — вспомнить только Шаламова или Примо Леви, но «Процесс» Кафки побил все рекорды безнадежности. В реальных концлагерях все ужасы имею реальную и хотя бы теоретически устранимые причины, да они в конце концов и были устранены, в «Процессе» суд вершит невидимая сила, к которой невозможно обратиться с вопросом или протестом ДАЖЕ МЫСЛЕННО. Ее жертва заранее со всем согласна. Каким же воплощением мрачности должен быть и в жизни творец этой вселенной! Но влюбленная в него женщина видит его совсем другим.
Эмансипированная еврейка Дора Диамант из захолустного польского местечка перебралась в ремарковскую Германию начала 20-х и в летнем лагере отдыха, принадлежавшем Берлинскому еврейскому дому, встретила своего принца. Высокий, худой и смуглый, похожий на индейца-метиса, он вошел в кухню, где она разделывала рыбу, и произнес глубоким ласковым голосом: «Такие нежные ручки, и такая кровавая работа!» Это сейчас имя Кафки звучит бронзой, а тогда оно означало всего лишь «Галка». И уже вскоре после возникновения его союза с Дорой он получил вежливое письмо от своего издательства об авторских отчислениях за 22-й — 23-й годы: его счет решено закрыть, поскольку его книги вот уже полгода не продаются. Однако издатели «убеждены в будущем успехе Вашей прозы, имеющей уникальное значение».
И все же этот не слишком удачливый автор сделался солнцем в отнюдь не бедном мире Доры до конца ее весьма и весьма нелегкой жизни. Хотя их совместное счастье оказалось по-ремарковски же кратким — с той разницей, что туберкулез убил не женщину, а мужчину. Дора самоотверженно боролась за его жизнь до последней минуты и не посчитала себя вправе отказать умирающему в маленьком капризе — сжечь его сочинения, которые он не находил достаточно совершенными. К счастью, Макс Брод оказался менее преданным другом и довел сверхгениальный «Процесс» до публикации. Дора же впоследствии объясняла, что Франц был для нее настолько важнее его сочинений…
А потом были годы отчаяния, муж — фанатичный коммунист, болезненная дочь, арест мужа и конфискация тридцати пяти писем Кафки, разыскать которые в бывших архивах гестапо кафковеды до сих пор еще не отчаялись… Ведь гестапо оказалось на диво либеральной конторой: не сумевши за три месяца выколотить из редактора подпольной газеты нужного признания, они выпустили его на волю. После чего он по коминтерновской линии с женой и ребенком перебрался в Советский Союз, где либеральничать уже не стали: он загремел на Колыму, там почти потерял зрение, но все же ухитрялся изучать и конспектировать труды классиков марксизма-сталинизма. И уже полным инвалидом выбрался в ГДР, не растеряв ни унции из своих убеждений, но полностью потеряв всякие следы дочери и жены. Которая все эти годы героически боролась за жизнь одаренной слабенькой девочки в британских лагерях для подозрительных иностранцев — и в конце концов даже преуспела как дизайнер одежды и идишистская актриса. Кафка же среди всех этих мытарств не переставал светить ей с такой мощью, что вопреки всем законам биологии ее дочь, родившаяся через годы после его смерти, обретала все большее и большее сходство с ним. Чтобы, отвергнув помощь всех друзей, в еще молодом возрасте умереть от шизофрении. Но все-таки пережив свою мать и отказавшись поставить на ее могиле хоть какое-то надгробие. Которое в конце концов поставили только родственники. Отыскавшие ее по уже посмертным публикациям о последней любви великого писателя и видного комментатора его творчества. Кафка к тому времени уже был определен как певец абсурда, но Дора клялась и божилась, что он был дитя добра и света, нес людям надежду. И вообще она не может отвести ему меньше места, чем… Христу.
А ведь Владимир Соловьев утверждал, что только любовь открывает замысел Бога о любимом… Я не Бог, и замыслы Его мне неизвестны. Но что касается судьбы Доры Диамант и ее близких, то при всем ее бредоподобии абсурда в ней нет ни тени: в ее мире никто не считает свои фантазии бессмыслицей, никто не принимает ужас мира как нечто само собой разумеющееся — все до гробовой доски преданы своим фантомам и борются за них до гробовой доски.
А значит, Кафка действительно гений — он создал мир, радикально отличающийся от мира человеческого. Мир, в котором все мирятся со всем. Чего в реальности никогда и нигде не бывает. Поэтому название книги Кэти Диамант «Последняя любовь Кафки» (М., 2008) звучит отчасти как оксюморон — очень уж не вяжется со стереотипными представлениями о нет.
Совпадение фамилии автора «Последней любви» с фамилией героини не совсем случайность: для американской студентки Кэти Диамант, изучавшей творчество Кафки, было естественно заинтересоваться своей однофамилицей и подарить нам те драгоценные сведения, которые я бегло перечислил выше.