«Молитва о пуле». Хроностазис

Пуля, отлитая на заводе «Zaklady Metalove MESKO SA» в славянской Польше, весело и с пронзительной песней летела над замороженным январским полем славянской Луганщины. Ей было всё равно — прицельная она или шальная, 7,62 или 5,45, потому как лететь ей было целых пятьсот метров, а это долго как быстро. Налитая гордостью своего калибра, закручиваясь вокруг смещённого центра тяжести, описывая конус вокруг касательной к траектории, она не только пела, но и была подобна балерине, крутящей фуэте.

Она чувствовала себя то родоначальницей громоздких ракет, то краеугольным атомом сложного механизма войны, то самым ярким мазком импрессиониста-баталиста, а то и кометой или даже звездой. Убийцей себя пуля не осознавала, потому что, по сути, была адиафорой. Пуля могла лететь почти четыре километра, а первые два — со скоростью восемьсот тридцать метров в секунду. Пуля именно в полёте была безупречно прекрасна. Пуля полагала, что она быстрее света и мысли, и нет ничего быстрее и прекраснее её… 

Выпустивший пулю из снайперской винтовки «Бор» перший сержант Чорник сопроводил её мысленно скверным словом. 

Молитва, рождённая в сердце матери из посёлка Ярково в российской Сибири, со скоростью божественной мысли летела навстречу пуле. Ей нужно было пролететь две тысячи шестьсот пятьдесят три километра, а это быстро как долго. Сорвавшись с потрескавшихся от мороза и слёз губ, она взмыла в небеса и на крыле Архангела Михаила, что смахнуло с низких облаков большой снегопад на города и веси, устремилась на запад. Молитва была простая и неканоническая, о себе она знала только то, что родилась в больном сердце пожилой женщины, смотревшей в этот миг на образ Богородицы, прошла сквозь маленькое пламя свечи в руках этой женщины, и даже не все слова стояли в ней ровно и правильно. Молитва не знала, спасёт ли она кого-то от неминуемой гибели, она просто верила и летела со скоростью божественной мысли, которая несравнима ни с чем, потому что летит вне времени и пространства. 

Прошептавшая молитву женщина проводила её в долгий путь крестным знамением и упала на колени… 

Сержант Чистосердов поднялся с колен навстречу летящей пуле, но в эту частицу, в эту корпускулу земного мига со стороны Востока, где только-только вставало низкое зимнее Солнце, его догнала молитва на крыле Архангела Михаила. Маленькая, слабенькая, даже косноязычная, она лишь слегка подтолкнула его, и он чуть качнулся в сторону, а гордая и красивая, поющая песню смерти пуля полетела дальше, чтобы окончить свой путь в стволе дерева, о котором ничего не знала. Дерево хранило в себе уже две таких песни и несколько осколков. И ещё адиафора-пуля не знала, сколько её сестёр и братьев-осколков засели в сердце упавшей на колени перед образом Пресвятой Богородицы матери.  молитва полетела дальше, потому что единожды сказанная молитва не имеет своего окончания и, может быть, спасёт ещё нескольких сыновей, за которых молиться некому. 

Одному Богу известно…

Лермонтов

История эта началась в конце 90-х, когда я работал учителем истории в сельской средней школе. Одному моему толковому ученику Ивану Дмитриеву тяжело давалась история России первой половины XIX века. Точнее — всё, что было после декабристов, ещё точнее — всё, что было после смерти Пушкина. А знать он хотел, потому как собирался поступать в Московский пограничный институт Федеральной службы безопасности, а там нужны были при поступлении история и обществознание. В общем — и поступить, и знать ученик хотел. Мотивация на генетическом уровне — отец офицер, старший брат служил в пограничных войсках, военная романтика в сознании ещё не развеяна сермяжным армейским бытом… 
— Не заходит мне это время, — жаловался мне на вторую треть девятнадцатого века Ваня. 
Я же, как человек родившийся в день пограничника, историк по образованию, посчитал делом чести поступление моего ученика в данный вуз. В какой-то момент вспомнил, что и у меня в университете это время, как говорит нынешняя молодёжь, «не заходило». Единственная четверка в дипломе именно за этот период отечественной истории. И мне в своё время, и Ване спустя десять лет требовалась какая-то точка опоры. И я вдруг вспомнил, что такой точкой для меня стало прочтение лермонтовского «Героя нашего времени», роман, который я в школе «прочитал» по диагонали, потому как тогда лучше читались Рэй Брэдбери и Пьер Буль, Иван Ефремов и Алексей Казанцев… 
— А прочитай-ка ты, Иван, «Героя нашего времени», - посоветовал я без особых надежд своему целеустремлённому ученику. 
Он посмотрел на меня с сомнением и недоверием:
—- Так нам его по программе, вроде, в следующем году…
— Мне помогло, — опередил я его дальнейшие вопросы. — Честно. Но это было уже после армии, на третьем курсе… Кстати, я потом вообще стал перечитывать русскую классику, особенно Достоевского. Но тебе рано. Достоевского — точно рано. До сих пор не могу понять, зачем вам дают «Преступление и наказание»? А надо бы «Идиота». Какой идиот в педагогике совершил это преступление перед Достоевским?.. — начал я было размышлять о школьном курсе русской литературы, но Иван поморщился:
— Сергей Сергеевич, а зачем это всё вообще будущему русскому офицеру?
Я вздохнул. На дворе были смутные 90-е, и русская литература вообще была не ко двору. Долгие философские сентенции, как говорила молодёжь, не прокатывали, и я ответил просто:
— «Герой нашего времени» — это про русских офицеров того времени… — и мотивация сработала.
— Понял, принял, — как военный связист ответил мне будущий курсант Дмитриев. 
Он пришёл ко мне через неделю с томиком Лермонтова. 
— Ну вот, Сергей Сергеевич, прочитал… Вот только не понял, Печорин вроде не мажор по родству, а ведёт себя как мажор. Эту люблю, эту не люблю, эту полюблю от нечего делать, тут постреляюсь… Лермонтов с себя, что ли, писал? Язык, кстати, так себе… Всё же мне больше стихи у Михаила Юрьевича нравятся. 
— Мне тоже, — признался я в ответ. 
— Но время почувствовал… Вот прямо почувствовал, а ещё понял, почему через сто лет всё рухнуло.
— Почему же?
— Элита так и разлагалась. В том числе военная. Подвиги от скуки совершать? Или покрасоваться? И этот, как его, фатализм… Вот точно Лермонтов про себя писал. Тоже ведь на дуэли погиб… 
— Все авторы отчасти пишут про себя, из своего опыта, — согласился я. — С фатализмом ты тоже отчасти прав. — Я глубоко вздохнул. — Выходит, ты пожалел о потраченном на чтение времени?
— Нет- нет, я уже понял, что жалеть потом придётся о том, что не успел прочитать…
И эпоху первой трети и середины XIX века Ваня действительно почувствовал. Эпоха Николая Первого стала ему понятна. Как и сам император, которого незаслуженно в историографии долгое время называли реакционером. А император может быть только императором. И умер он под солдатской шинелью. 
Ваня позвонил мне ещё из Москвы, когда сдал вступительные экзамены, позвонил и хохотал, потому как достались ему именно кавказские войны. 
— Фатализм! — крикнул он в трубку.
ЕГЭ введут буквально через год, и потому абитуриенты ещё не тыкали в листы с квадратиками гелиевыми ручками, а развёрнуто отвечали преподавателю-экзаменатору и должны были быть готовы отвечать на развёрнутые дополнительные вопросы. В общем, помог «Герой нашего времени» моему ученику. Иван ещё прислал пару фотографий в форме курсанта, а потом, как водится, ушёл в свою жизнь. 
Однажды лейтенант Дмитриев зашёл в школу, когда был в отпуске, но говорили мы уже о не об истории, не о Лермонтове, а о той самой жизни, потому что страна мало по малу начинала подниматься с колен, на которые добровольно упала перед теми, кого завсегда побеждала. Я ещё пошутил, что он уже обошёл меня, сержанта советской армии, по званию, а он постучал себе в лоб указательным пальцем:
— Здесь бы догнать… Чтобы не поддерживать своим бравым видом поговорку «чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона».
Через какое-то время я ушёл из школы преподавать в вуз, Ивана бросало где-то по границам урезанной империи да по локальным конфликтам. То в Среднюю Азию, то на Кавказ — на современные кавказские войны: тоже своего рода фатализм… И наверное, я бы никогда особо не вспомнил про героя уже нашего времени, уж тысячи учеников выпустил, если бы он сам не напомнил о себе сам летом 2023 года. 
Пришла смс-ка: «Лежу в госпитале, что посоветуете почитать?» 
Ну да, где же ещё мог быть герой нашего времени, всю юность мечтавший стать офицером… 
Я к тому времени, знал, что многие мои ученики уже сражаются в зоне специальной военной операции как добровольцы, так и мобилизованными, а некоторые погибли… Многие из них писали мне в «телеграмм» или даже звонили. Рядовой и сержантский состав представляли собой те самые троечники, двоечников у меня не было. Принципиально не ставил двойки, потому что «двойка» — это не только оценка ученика, но и самому себе. Да, самую тяжелую лямку войны тянули «троечники». 
«Интересно, он сейчас майор или уже подполковник?», подумал я, чтобы понять, зачем взрослый состоявшийся мужчина спрашивает у престарелого учителя, что ему почитать… 

Но тут случилась оказия, друг мой, который часто ездил в зону СВО с различными грузами и гуманитарной помощью, засобирался в очередной раз «к ленточке». Я спросил, будет ли у него возможность — и по пути ли подхватить пару коробок книг для госпиталя? Он глянул на номер госпиталя и кивнул:
— Сделаем, крюк небольшой. — Все места на карте у ленточки товарищ мой знал от и до, потому как мотался туда минимум раз в месяц. — Напиши — кому… 
Книг он увёз не две, а несколько коробок, которые мы собрали с друзьями за какие-то пару дней. Причем не сказал ни слова против, наоборот, заботливо надув щёки, решил, что выгрузит пару коробок с таблетками от диареи, потому как даже в окопах с ними перебор. А вот книги давно надо начать возить. Так что досталось отправленной литературы не только госпиталю, но и некоторым библиотекам Луганщины. Я же написал Ивану, что отправил книжную посылку в госпиталь и просил сообщить о получении. «А ваши книги там есть?» — спросил он в ответ. — Я ответил утвердительно, порадовавшись, что возможно дойдут глаза бойца и до моего скромного творчества, а сам снова погрузился в нашу тыловую суету, хотя порой с тоской вспоминаю окопное братство, потому как нигде более такого братства не встретишь. Как у Гоголя, в словах Тараса Бульбы о товариществе. 
Прошла неделя, а вестей от Ивана не было. Впрочем, даже в самом глубоком тылу все уже давно поняли: оттуда звонят и пишут, когда могут, а не тогда, когда мы ждём. А потом вернулся мой друг и рассказал:
— Слушай, а нет уже твоего ученика в госпитале. 
— Как нет? — удивился я.
— Такие, как он, там не засиживаются, не залёживаются, мне так главврач сказал: только подлатали, и обратно. А куда — обратно, сам знаешь — никто нам не скажет, хотя оно и правильно. Но книги я оставил. Ту, что ты с дарственной надписью отправил, передал главному, он найдёт способ доставить адресату. 
— Спасибо… 
— Что-то мне подсказывает, — грустно улыбнулся мой товарищ, — что Иван твой ещё не раз в этом госпитале побывает. Если не сам, то бойцов своих привезёт… Не дай Бог, конечно… Он же и там успел отличиться…
— В каком смысле? — нахмурил я лоб.
— В хорошем. Там один боец, когда у него друг от ранений умер, умудрился напиться… где только алкоголь взял?! Там сейчас с этим строго. И заперся с боевой гранатой в морге. Такой отдельный домик во дворе всего с двумя окнами… Гранату-то проще найти, чем бутылку, но вот у этого и то, и другое получилось. 
— Зачем в морге-то?
— Ну, рядом с телом друга своего. Они же там как реальные братья становятся. Даже больше, чем родные.
— Знаю, — угрюмо подтвердил я. — Так зачем?
— Требовал, чтобы ему пленных «немцев» из той части, которую они штурмовали, привели на суд. Он одного такого из палаты пленных умудрился с собой прихватить… 
— Отчего ж просто гранату в эту палату не швырнул? — спросил я.
Друг пожал плечами:
— Кто ж пьяную голову разберёт, да ещё контуженную? Ведите, говорит, судить буду… Его и главврач, и сёстры уговаривали, и сослуживцы… Ни в какую! А тут вышел во двор твой Иван, махом ситуацию просёк, велел всем отойти, потому как по званию он старший был. Короче, принял командование ситуацией на себя. Главный ему говорит, что сейчас военная полиция приедет, мол, что удумал, Иван Андреевич. А тот говорит: граната не бутылка, упадёт не разобьётся, продолжайте говорить с ним через дверь, а мы сейчас опровергнем фатализм девятнадцатого века…
На этих словах рассказа я улыбнулся. Мелькнули в сознании образы Печорина, Казбича, есаула и добрейшего Максима Максимовича… «жаль, не Сергея Сергеевича», улыбнулся я своим мыслям. А товарищ мой продолжал:
— Доктор ему тихо, что, мол, всякое может случиться. А вояка ваш: хуже смерти ничего не случится, — а смерти не минуешь! Я, говорит, это с девятого класса знаю. «Откуда в девятом-то классе такое знать?» — усомнился главный врач, а Иван ему: «От героя нашего времени, то бишь, от героев былых времён»… В общем, бронник и каску надел, под окно подполз, пока доктор уговаривал бойца через дверь, один нырок — и он в морге. В морге — среди живых и мёртвых. Через полминуты уже вывел бойца разнюненного. И — граната в кулаке. Импортная оказалась… И пленный — трясущийся и бледный, весь в бинтах за ними выполз… Герой твой Ваня. 
— Герой нашего времени, — улыбнулся я. 
— Что? — не расслышал или не совсем понял мой друг.
— Да ситуация почти как в романе Лермонтова…
Товарищ мой вдруг улыбнулся и захохотал. Я смотрел на него с выжидательным изумлением, пока он не успокоился и не смог объяснить причину своего смеха.
— Позывной у твоего Ивана знаешь какой?
— Да откуда мне знать? 
— Лермонтов…
История эта не кончится, пока есть герои нашего времени, пока есть Лермонтов.

Донбасский Апокатастасис

(Мне кажется, что я уже сам читал где-то этот рассказ о Валгалле, а может, взял из того же облака, что и предыдущий автор, или из дымки над полем боя…) 

Гарь и дымка над полем боя дело привычное. Особенно после того, как все отстрелялись. Интересно, почему у запаха сгоревшего пороха стальной привкус? Ну да, стреляют-то из стальных стволов. А сладковатый почему? Приторно-сладкий запах смерти…
Последними накрыли свои же позиции хлопцы с той стороны, хотя тут — в окопах — ещё были их бойцы. Они всегда так делают, не жалея ни чужих, ни своих… Накрыло и сержанта Тёркина, который вместе со штурмовой группой пробивался по этим каналам войны к бетонному пулемётному колпаку, из которого продолжал вести огонь то ли герой, то ли фанатик. 
Привкуса стали в запахи гари Тёркин не почувствовал, как, впрочем, и самого запаха гари. Ковидом вроде не болел, чтобы нюх потерять, но думать об этом было некогда. Он поднялся и понял, что он в окопе один. Неужели свои отошли во время артобстрела и бросили? Не, не могли… Скорее наоборот, двинули вперёд, надеясь подобрать Тёркина уже после боя. Тёркин посмотрел на запад, там было странное багровое зарево, в котором он не мог ничего различить. Может, ТОСами бандер жгут? «Солнцепёк» налицо… Оглянулся на восток: а там тишина — и светлая арка до неба. Высокая, яркая, золотая. Хотя золотой её назвать можно условно. Похоже, наши какое-то новое оружие пробуют. Там — зарево, тут — арка… А перед носом пулемётная точка врага… 
Именно поэтому Василий двинулся в сторону злополучного колпака вдоль вражеской линии обороны. И буквально «за углом» наткнулся на бойца с синей повязкой на рукаве. Сержант Тёркин машинально попытался схватиться за цевьё автомата, но автомата, собственно, не было. Не было у него вообще никакого оружия. Даже ножа. И рожков с патронами в разгрузке тоже не было. И гранат… Впрочем, у врага тоже не было оружия, зато были огромные раны на голове и груди, которые, удивительным образом затягивались прямо на глазах сержанта Тёркина. 
Между тем старший солдат Терентий Васюченко тоже открыл глаза, коими почему-то видел теперь на все триста шестьдесят градусов вокруг. От, контузия! Последнее, что он узрел ими до того, как всё погасло, бросок русских морских пехотинцев, взявшихся неизвестно откуда прямо в его окопе, а потом накрыло «дружественным» огнём миномётов со своей стороны. Скорее всего, умышленным. Опорник уже посчитали захваченным и от души стали «наваливать» туда всем, что было под рукой, уничтожая и своих, и чужих, и раненых, и будущих пленных. И да — вот он, русский сержант, с какой-то дурацкой улыбкой стоит над ним, и даже без ствола в руках. Тем не менее Васюченко на всякий случай поднял свои руки. Где-то же рыскают поблизости подчинённые этого сержанта. Видимо, пока Терентий был в отключке, они всю лесополосу зачистили, да так, что ещё и без оружия разгуливают. 
— Ну что, в плен берёте? — спросил на чистом русском языке Васюченко. 
— Пошли, — позвал его Тёркин. 
Терентий легко поднялся, удивившись, что даже не заложило уши и не кружится голова после такой контузии и, привычно чуть пригнувшись, двинулся за Василием, который почему-то шёл в полный рост. Ну да, победитель… 
— А ты не знал, что мы победим? — спросил Тёркин, словно читал его мысли. 
— Так за нас, вроде как, вся Европа, НАТО, — неуверенно ответил вслух Терентий, а про себя подумал: — Мы ж за свою землю сражаемся. 
— Дебил! — вот тут Тёркин обернулся, словно вспомнил словечко министра иностранных дел России Лаврова. — Тебе в ум не приходило, что это и моя земля? Что она наша земля? — Русский сержант словно и не услышал про какую-то там Европу и НАТО, а вот на мысли ответил. 
— Тут весной сорок третьего, знаешь, как было? — спросил Тёркин Терентия. 
— Как?
— То-то и оно… Ты, небось, западэнец, вы ж на другой стороне воевали… 
— Я с центральной, — догадался Васюченко, — с Черкасской области я… Терентием звать, Васюченко… 
Тёркин снова остановился:
— Ну, вам небось в школе рассказывали, как советские войска оккупировали Украину, а не от фашистов освобождали, как украинские фронты на Берлин шли? А вы, дебилы, верили…
— Батя сказал, что тогда была одна советская армия, и подзатыльником утвердил, — опустил глаза Васюченко. 
— О, значит, батя у тебя правильный, помнит историю. — А я сержант Василий Тёркин, меня в честь героя поэмы Твардовского назвали, хотя ты про Твардовского знать не можешь, я с Вятки, — представился русский. — В колпаке кто? — они уже стояли у входа в бетонный бункер, откуда ещё несколько минут назад отчаянно строчил пулемёт. 
— Наймит, — коротко ответил Васюченко, — а про себя подумал: капрал Вайпер. 
— О, натовский, стало быть?.. Видать, накрыло его… — сказал Василий и осторожно, чуть издали заглянул в темноту бункера. 
— Союзник?! — окрикнул он.
— Какой он вам союзник?! Он наш союзник, — поправил Васюченко. 
— Дурак ты, Терентий, в сорок пятом это был и наш, и ваш союзник. А на деле, оказалось, гнида… 
Капрал Базиль Вайпер, которого действительно накрыло, приходя в себя, услышал разговоры на русском языке и не понимал, почему он этот язык понимает. За полгода он выучил несколько слов на украинском и несколько слов и фраз на русском, в основном — ругательных. А теперь вот понимал всё, что говорили между собой Тёркин и Васюченко. 
— Надо бы туда гранату для начала бросить, — деловито сказал Тёркин у входа.
— Не надо гранату, у меня нет оружия, — сообщил из своей темноты Вайпер. 
— Ну, тогда выходи на свет Божий, — предложил Тёркин. 
Капрал вышел с поднятыми руками и теперь увидел двух бойцов в разном камуфляже и разными повязками на рукавах, увидел странное поле боя, ни с чем не сравнимое из до сих пор им виденных. 
— Руки можешь опустить, — вполне по-доброму ухмыльнулся Василий Тёркин. 
— Put your hands down, — зачем-то продублировал на английском Терентий Васюченко. 
— Англичанин? — спросил русский сержант.
— Американец, — ответил Базиль Вайпер. — Капрал Базиль Вайпер.
— Наёмник? Какого хрена к нам припёрся? Неужто надеялся Россию победить? — без обиняков заглянул ему в глаза Тёркин.
— Думал, лёгкие деньги, — честно ответил Вайпер. — И очень хотелось русских победить…
— Победил? — усмехнулся Тёркин. — Небось мамка в Нью-Йорке ждёт?
— В Миннеаполисе… — опустил голову капрал. — Ты меня в плен берёшь? 
— Да мы тут теперь все в плену, — сказал непонятное Василий. 
— Ты о чём? — спросил Терентий. 
— Когда-то имя и фамилия обязали меня прочитать поэму Василий Тёркин. Народная такая, про войну. Но у Твардовского была ещё одна часть: «Тёркин на том свете». 
Русский сержант посмотрел с сочувствием на вздрогнувших уже не врагов. 
— Так это что, — огляделся по сторонам Васюченко, — Валгалла? — вспомнил он слово от инструкторов из «правого сектора». 
— Дурак ты, Терентий, Валгалла для галлов, а мы с тобой рожей не вышли. Русские мы, хоть ты типа украинец. 
— А этот? — кивнул на капрала Васюченко.
— А этот… — Тёркин ещё раз ухмыльнулся. — Это дурак в кубе… Пошли. 
— Куда? В плен? — ещё не мог понять Базиль Вайпер.
— Пошли, я знаю куда, — позвал Василий и, буквально выпрыгнув-взлетев из окопа, двинулся на восток. 

Два врага, переглянувшись, но не найдя ничего лучше, последовали за ним. Поле боя казалось бесконечным, хотя ещё десять минут назад умещалось в лесополосе у посёлка. А сейчас, собственно, и лесополосы не было. Просто дымящаяся земля, изрытая взрывами, лопатами и гусеницами танков. И руин, остатков домов, что были видны ещё недавно, не было. Дымилась поставленная «на гуслю» во время первой неудачной атаки российская БМП, но рядом с ней буквально из-под земли выпирала какая-то огромная САУ. На борту её солдаты рассмотрели знакомый крест.
— Фашистская. То ли «Фердинанд», то ли «Элефант». С сорок третьего года, видать, — Тёркин заглянул в тьму пробоины в борту машины. — Интересно, а фашисты тоже по этому полю до сих пор гуляют?
— В смысле? — удивился Васюченко.
— Как раз без смысла… — иронично оглянулся на него русский сержант.
— Ты куда нас ведёшь? — американца мучил другой вопрос. 
— Вон арка, не видите, что ли? Нам — туда, — уверенно шагал вперёд Василий. 
— Какая арка? — остановился Терентий.
— Какая? — присоединился к нему Базиль. 
— Да вон же, сияет вся, до самого неба. Портал, так думаю…
Василий Тёркин, оглянувшись на удивлённые глаза своих невольных попутчиков, тоже остановился. Он вдруг понял, что арку видит только он.
— Вы что, её не видите?
— Нет, — в голос ответили оба.
— А что видите? 
— Ничего…
— Ничего…
В этот раз они ответили по очереди. 
— А в той стороне зарево адово видите? — Тёркин вытянул руку в сторону алеющего запада. 
Вайпер и Васюченко повернулись. 
— Зарево… 
— Видим… 
— Хм… — задумался русский сержант. — Я вам так скажу, в сторону арки как-то спокойнее, и тянет. Думаю, туда надо идти. Я вас проведу. 
— Послухай, Василь, если мы померли, так это… должны же ангелы или бесы за нами прийти. 
— Может, мы в чистилище? — предположил своё капрал.
— В чистилище мы были двадцать минут назад, — напомнил Тёркин, — а тут времени нет. Чуете? 
Они сделали ещё несколько шагов от подбитой немецкой САУ и увидели солдатика в тёртом, местами прожжённом ватнике, который, улыбаясь, курил самокрутку, сидя на сваленных ящиках из-под снарядов. Выглядел он лет на тридцать, был устал и небрит, но глаза его светились как у ребёнка, который пришёл на новогоднюю ёлку. Завидев Тёркина, он бросил окурок под ноги и раскинул руки:
— Васятка! 
Василий замер на полушаге. 
— Дядя Вася? 
— Ну, а кто же ещё? — ответил тот. 
— Я же тебя только на фотографиях видел… Меня в честь тебя назвали… Бабушка строго-настрого маме велела. Чтобы как у Твардовского. 
— Ну, а что ещё сестра могла придумать? — улыбался тот. — Фамилия-то у нас вятская, а имя царское! О как! 
— Откуда ты здесь? И… ты-то меня не видел ведь…
— А я здесь с сорок третьего года. Вот как «ляльку» нашу во фланг этому зверю загнали, — он кивнул на «Фердинанд», — дыру ему сделали, в лоб-то не взять, так я здесь и остался. Я ведь тоже не чаял тебя здесь встретить… А тут посидел, покурил чуток и, выходит, племяша дождался… Как приказали, — он подмигнул, ткнув пальцев в затянутое гарью небо.
— Восемьдесят лет покурил, — покачал головой Тёркин-младший и повернулся к американцу и его союзнику: — Лялька — это они так ласково пушку называли. Я в его письмах читал, — тихо пояснил спутникам сержант Тёркин. 
— Во меня бы мой дед встретил… Но то в Черкасской области было… — также тихо сказал Терентий, но его никто не услышал. 
— Ну, пойдём, наши ждут, — улыбнулся Василий-старший и, приобняв младшего за плечо, повёл в сторону арки. — Мне ещё тебе столько рассказать надо…
— А мне — тебе… 
— Успеем, у нас вечность впереди.
Вайпер и Васюченко несмело пошли следом. 
Арка оказалась огненной. И даже не аркой. Когда подняли глаза, то увидели, что это огромный меч в руках Архангела, гардой упиравшийся в смурное небо. Именно за счёт изогнутой к земле гарды он казался издали аркой. Когда Тёркин и его дядя подошли, ангел поднял меч, и оторвавшийся от земли клинок обозначил вход в светлый мир, свет которого невозможно было описать земными словами. Прежде чем шагнуть туда, младший Тёркин оглянулся на своих спутников:
— Пошли… — и они с дядей исчезли в лучах этого света. 
Терентий и Базиль сделали шаг ко входу, но меч архангела с силой опустился в землю прямо перед ними, разбрасывая в стороны огненные брызги, точно капли магмы или лавы. Как взрыв. 
Когда после обстрела всё стихло, старший солдат Терентий Васюченко увидел идущего к нему по полю солдата другой, предыдущей войны. И капрал Базиль Вайпер его увидел. Идущего без оружия… 
— По мне тоже будете стрелять? — с улыбкой спросил он. 
У них оставалось совсем немного времени подумать. О самом главном…