Ежов: звезда и смерть железного наркома

26 сентября 1936 года наркомом Внутренний дел СССР был назначен Николай Ежов, с чьим именем обычно связывают пик приговоров по политическим преступлениям в 1937—38 годах, названных по его имени «ежовщиной».

Родился Николай Ежов 19 апреля 1895 году в Петербурге. Разночтения о его происхождении (то ли в семье рабочего-литейщика, то ли содержателя «публичного дома»), пожалуй, особого значения не имеют...

Хотя, конечно, последняя версия и с удовольствием «смакуется» теми авторами, кто особенно недолюбливал главу советского НКВД — наряду с темой о его «нетрадиционных сексуальных предпочтениях» (об этом чуть позже). Так или иначе, юный Коля Ежов в подростковом возрасте пошел не по куда более приятному пути «мажора» из не самой бедной семьи — будь его отец действительно владельцем вышеупомянутого довольно-таки прибыльного заведения. Вместо этого с 16 лет начав зарабатывать себе на жизнь трудом рабочего, — начав с помощника слесаря. 
Несмотря на низкий рост (за что его потом нередко называли «кровавым карликом») и приписываемый откровенный садизм в отношении подследственных, в 1915 году Ежов записался добровольцем в армию. Попал на фронт — где был ранен, пусть и довольно легко. Что для классических «садистов» малохарактерно — они как раз, очень наслаждаясь чужими, самолично причиняемыми страданиями, к своей собственной «тушке» относятся с чрезвычайным пиететом. Боясь даже малейшей боли, — а уж ожидать от них риска для жизни на войне… 
Партийная карьера началась для Ежова относительно поздно — в 1919 году, когда он стал комиссаром школы для радистов РККА, куда был послан чуть ранее в качестве простого курсанта. В начале 20-х уровень занимаемых им должностей повысился — до губернского, в аппаратах соответствующих комитетов партии, преимущественно в Средней Азии. Впрочем, уже там молодой большевик проявил себя с хорошей стороны — и 1925 г. последовал его перевод в Москву, в аппарат уже ЦК ВКП(б). 
Вообще при описании биографических особенностей Ежова в большинстве источников, — и откровенно антисоветско-либеральных, и наоборот, — в отношении этого политика обычно не жалеют самых черных красок. Он и «кровавым палачом» был, и садистом, и алкоголиком, и даже … «мужеложцем»! Самое смешное — читать упреки в последнем от записных «общечеловеков». Чьи кукловоды-глобалисты, в рамках продвигаемой на планете пресловутой «повесточки», давно возвели гомосексуализм из категории «содомского греха» и «половых извращений» в «допустимый» (и даже приветствуемый!) «гендерный выбор». В рамках которого Ежов (если, конечно, обвинения против него в «содомии» не сфабрикованы) предстает в виде вполне себе уважаемой ныне «мировым сообществом» «небинарной личности». Ибо обвинялся не только в интимных связях с мужчинами, — но и разгульном образе жизни (и даже изнасилованиях) с «прекрасным полом». 

***

Остальные обвинения, если хорошенько разобраться, тоже как минимум не эксклюзивны в отношении Николая Ивановича. «Пил горькую» порой чуть ли не круглосуточно, особенно под конец возглавления им НКВД — осенью 1938-го? Ну так ведь не дурак был — догадывался, чем для него закончится постепенное «выдавливание» с должности. Особенно после назначения в сентябре его вроде бы только замом (но одновременном и начальником Главного управления Госбезопасности наркомата!) Лаврентия Берии. 
Это ведь только сейчас добрых ¾ населения развитых стран, особенно США, «сидят на психотропах» от постоянного стресса. А в 30-х такого огромный ассортимент «колес» (как называют соответствующие таблеточки на молодежном и наркоманском «сленге») практически отсутствовал. Разве что снотворные были — и то очень «тяжелые», вроде «люминала». Которым удобнее было не столько лечиться от бессонницы (привыкание, однако) — сколько травиться при желании свести счеты с жизнью. Как это сделала в том числе и жена Ежова, когда ее мужу «запахло жареным».
Вот и получается, что кроме водки у Ежова-то ничего «антистрессорного» и не было. Кроме еще более радикального средства, конечно — личного пистолета. Но последний, говорят, у «железного наркома» отобрали его же подчиненные (а ГУГБ тогда руководил уже Лаврентий Павлович), — увидев, как их шеф, «приняв для храбрости», собрался было стреляться. Впрочем, больше попыток суицида с его стороны вроде не было — пока вопрос его принудительного ухода из жизни не был решен по заслуженному приговору Верховного Суда СССР.
Садизм, выражаемый в личном присутствии на допросах с «применением физических мер воздействия», которые тогда, увы, были официально разрешены? (Кстати, впервые в СССР их официально отменил как раз «кровавый палач» Берия в 1953 г.) Так любой желающий может набрать в поисковике что-то вроде «методика проведения допроса в полевых условиях» — и почерпнет очень много интересной информации. Увы, — что называется, «не для слабонервных». Между тем соответствующие методики в самых разных армиях мира разрабатываются обычно для использования диверсионно-разведывательными группами в тылу врага. Бойцов, которых вполне заслуженно (без иронии!) окружает в обществе и СМИ вполне героический ореол.
«Слезинка ребенка» — это, понятно, очень благородно и гуманистично. Но больше годится для взятия на вооружения разве заботливыми родителями в отношении собственных, а если повезет, и чужих детей. Но требовать записного гуманизма в духе Достоевского от сотрудников правоохранительных органов, прокуроров, судей, военных в отношении тех, кому они противостоят, защищая сограждан, — это немножко не в тему. Все равно что умиляться ласковости поставленного охранять дом добрейшего «лабрадора» — не зря ж эту породу собак часто называют «лучшими няньками для детей». 
Просто такое умиление скорее всего растает как дым — после того как из-за врожденной доброты пса-няньки воры «вынесут» из дома все ценное. Хорошо еще, если при этом не пристукнув или даже убив хозяев. Которые, если выживут, думается, привлекут охранять себя и дом пса посерьезнее — вроде ротвейлера. Часто именуемого в прессе «безжалостным убийцей», но лишь благодаря этому, при правильном использовании, и могущим спасти доверившихся ему людей от злодеев, включая и настоящих убийц. Пусть последним при встрече с его зубами и не позавидуешь… 
Вообще в реальной жизни от сотрудников любой сферы деятельности в первую (и часто в единственную) очередь требуется лишь одно — профессионализм и эффективность. А «облико морале» (как характеризовал «руссо туристо» герой Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке») — это больше уже для «компромата» в случае необходимости от этого сотрудника отделаться. Чтобы ни у кого из окружающих не возникло подозрение в том, что начальством двигают мотивы хоть чем-то отличающиеся от желания «блюсти чистоту рядов». Так чтобы в оных находились исключительно «ангелы во плоти», — а не какие-то «жалкие негодяи».

***

Так и Николая Ежова назначили на важнейшую должность в «силовых» стркутарах СССР не из-за его «алкоголизма, садизма и гомосексуализма». Скорее уж — вопреки им, если даже Сталин с его ближайшими соратниками и имел соответствующую информацию. Наоборот, приход Ежова к руководству НКВД был очень даже логичным. Ведь до этого будущий нарком и так выполнял подобные функции — только в рамках одной лишь ВКП (б), занимая там важнейший пост председателя Комиссии партийного контроля (КПК). По сути — «верховного партийного суда» (а вместе с тем — и прокуратуры) для тех большевиков, которые оказывались замешанными в неблаговидных делах. За которые виновных, конечно, могли лишить партбилета на уровне уже и райкома партии, — но на такое решение ими могла быть подана апелляция. Высшим звеном для рассмотрения которой как раз и была КПК.
Стоит заметить, что члены ВКП(б), по сути, обычным судам были неподсудны. Точнее — подсудны, но лишь после того, как лишались партбилета. Практика, кстати, отнюдь не только «времен советского тоталитаризма», но идущая как минимум от самых что ни на есть демократических норм «старой доброй Англии — родины парламентаризма». Где еще со Средневековья суды присяжных могли судить обвиняемых только своего сословия. Горожане — простых горожан, а вот высшую знать, например, мог судить лишь «суд пэров». Равно как и, например, бояр на Руси. Даже в эпоху скорого на расправу Ивана Грозного обвиненных в заговорах тоже вначале «лишала неприкосновенности» Боярская дума. Как и сейчас — попавшихся депутатов и сенаторов их коллеги в соответствующих палатах парламентов. 
Нет нужды напоминать, что партия большевиков в СССР была правящей — и ее члены играли главную роль в органах государственной власти. Соответственно назначение Ежова наркомом НКВД имело вид вручения ему еще одного «портфеля» — главы общегосударственного правоохранительного ведомства с сохранением контроля за подобной чисто внутрипартийной структурой. То есть сосредоточения уже полного контроля над данной сферой общественной жизни.
Стоит заметить, что за Николаем Ивановичем были закреплены еще и немало других важных «портфелей». Он последовательно возглавлял ряд важнейший отделов в аппарате ЦК — промышленный, руководящих партийных органов, политико-административный — сам будучи еще и секретарем Центрального Комитета. Одним из четырех — наряду с самим Сталиным! Но кстати, не членом ЦК — согласно партийному уставу совмещение должностей в ЦК и ЦКК (и сменившей последнюю КПК) не предусматривалось. Хотя полномочия членов обоих органов были почти одинаковы — вплоть до права решающего голоса на объединенных заседаниях.
Так что кем-кем, — но каким-то «тупым недоумком» Ежов не был точно. В противном случае однозначно не смог бы занимать такие посты в 30-х годах — да еще при Сталине, ценившем профессионалов. В отличие от первых послереволюционных лет, когда в руководящих органах партии пролезло немало людей, спекулирующих на своих «заслугах в деле победы революции», увы, без наличия должных деловых качеств.

***

Тем не менее — зачем все-таки Сталин заменил прежнего главу НКВД Ягоду Ежовым? В этой связи часто можно услышать версию вроде «Сталина не устраивал прежний масштаб репрессий», «нерешительность в их проведении Ягоды» и тому подобные тезисы. Однако если ознакомиться с цифрами соответствующей статистики от серьезных ученых (а не высосанных из пальца ужасающих цифр в «60 млн заключенных Гулага» от таких «историков» как подельник Горбачева Яковлев и Солженицин), например, Виктора Земскова, вышеприведенный тезис поневоле вызовет большие сомнения.

​

На всякий случай, сразу хочется привести для сравнения цифры всех (не только политических) заключенных на 100 тысяч населения в СССР и другим странам в разные годы.

1934 год — 263 заключенных на 100 тысяч населения (используя данные 1940 года);
1939 — 862;
1950 (пик борьбы с «бандеровцами», «лесными братьями» и прочими подельниками нацистов и их пособниками!) — 1 416.
2004 год: США — 700, Белоруссия — 555, Казахстан — 520; Украина — 415, ЮАР — 400, Латвия — 350, Эстония — 330, Куба - 300, Литва — 260, Иран — 230, Азербайджан — 220, Польша — 210, Чили — 205.

Как видно, уже в 35-36 годах (после убийства Кирова!), еще при Генрихе Ягоде число приговоров за контрреволюционную деятельность колебалось чуть выше отметки в четверть миллиона в год. При Ежове, конечно, этот показатель резко пополз вверх — более чем втрое. Но, кстати, с приходом в НКВД Берии вновь опустился до цифр в 60-80 тысяч осужденных в год, — став намного ниже, чем даже при Ягоде, даже до 35 года. Вновь поднявшись, по понятным причинам, лишь в годы войны. 
Все это здорово развенчивает «черный миф» о «кровавом палаче Берии», поданный «с легкой руки» Хрущева, — который сам в 37-38 году с пеной у рта требовал у Политбюро «увеличить лимиты на расстрелы!» И конечно, такой же миф о Сталине, — который якобы и назначал Ежова исключительно для того, чтобы пролить побольше кровушки народной. 
Вот только зачем было «вождю народов» снимать «железного наркома» при таких своих намерениях — пусть бы продолжал и дальше изничтожать «лучших людей страны»? Тем более что после «кровавых сталинских репрессий» возражать «тирану» вроде было уже просто некому — если всех мало-мальски смелых и активных то ли в «десятки миллионов заключенных Гулага» определили — то ли «лоб зеленкой намазали».

***

На самом деле изначально Сталин сменил Ягоду на Ежова отнюдь не из-за какого-то маниакального желания «начать большой террор». Но лишь просто во исполнение самого по себе логичного и законного желания «первого лица» любого государства иметь во главе ключевой «силовой структуры» и спецслужбы лично верного себе человека. А не просто «хорошего», «опытного» и «уважаемого». Ведь даже если допустить, что обвинения против тех же Ягоды и Ежова (после их отстранения) в готовящихся ими заговорах с целью захвата власти в стране и, гм, несколько преувеличены — примеров такого поведения со стороны глав советских спецслужб и так было предостаточно в реальной истории. Тот же Лаврентий Берия, пусть и был обвинен Хрущевым в том, что был «агентом мирового империализма», — но занять главный пост в стране после смерти Сталина ведь действительно готовился.
Александр Шелепин, из назначенных Хрущевым на пост главы КГБ «комсомольцев», оставался одним из главных соперников Брежнева вплоть до своего увольнения в отставку из членов Политбюро. А помогал «железному Шурику» его хороший друг и преемник по должности шефа «конторы глубокого бурения» — Владимир Семичастный. Благодаря которому в первую очередь Хрущева и удалось отправить на почетную пенсию. А то, что его сменил не Шелепин, а Брежнев — вина не Семичастного, а мастерских интриг Брежнева с привлечением на свою сторону «региональных элит» в ЦК. 
Преемник уже Семичастного, Андропов, формально заговоров против Брежнева не строил. Хоть в ряде источников и можно ознакомиться с конспирологическими версиями о том, как по его негласному приказу генсека снабжали полюбившимися тому таблетками транквилизаторов, притупляющими и так уже далеко не острый интеллект пожилого политика. И о том, что приставленный к Юрию Владимировичу присматривать в КГБ первым замом добрый знакомый Леонида Ильича генерал Цвигун покончил с собой в январе 1982 г. не совсем добровольно. Но главное — преемником Брежнева в конце концов стал именно глава его «тайной полиции». 
Собственно, и сама смерть Сталина в марте 1953 г. доселе вызывает у многих интересующихся ряд вопросов. Особенно с учетом наличия в системе НКВД еще с 30-х годов «лаборатории ядов» под руководством полковника Майрановского, — о котором до сих пор ходит немало очень интересных слухов. Тем более так совпало, что незадолго до конца Сталин избавился от своего верного начальника охраны — генерала Власика. Так что причины для повышенного внимания Иосифа Виссарионовича к тому, кто именно занимает должность главы «силового» «суперведомства» вполне объяснимы. При этом, как замечает ни разу не симпатизирующий ему автор книги «Ежов: история железного наркома» А.А. Полянский:

«Ягода сам являлся старым членом партии с дореволюционным стажем, у него были свои, сложившиеся за десятилетия отношения со всеми высокопоставленными в разные годы ее деятелями: и с Каменевым, и с Зиновьевым, и с Рыковым, и с Бухариным, да и с теми же близкими Хозяину нынешними небожителями — Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем. Поэтому Ягода стал ненадежен, к тому же он, как и почти все старые большевики, слишком много знал.
Потому неожиданное для многих возвышение Ежова явилось далеко не делом случая. У Ежова не имелось ни цековских, ни кремлевских корней. Он даже не был знаком ни с одним из старых влиятельных партийцев, которые теперь вдруг оказались оппозиционерами, следовательно, личными врагами Сталина. У него не было ни одного даже шапочного знакомого и в среде высшего начальствующего состава Красной Армии, что тоже немаловажно».

Тут, как говорится — ни добавить, ни прибавить. Генрих Ягода был хорош всем — кроме того, что был слишком близок с теми, кого должен был при необходимости жестко контролировать. И это обстоятельство практически исключало добросовестное выполнение им данной задачи, — что и повлекло за собой соответствующее «кадровое решение».

***

Зачем Сталину вообще потребовался надежный человек во главе НКВД с «дальним прицелом» на возможную разработку прежде почти «неприкасаемых» членов высшего партийного и советского руководства? Да уж не только «для утверждения режима личной ничем не ограниченной власти» — как любят утверждать критики «преступлений сталинизма». Точнее — сильная личная власть-то Иосифу Виссарионовичу действительно была нужна. Но — лишь как инструмент для осуществления куда более грандиозных и крайне важных для страны замыслов. Ведь его тогдашнее положение, вопреки мифам о «безраздельной тирании», было довольно-таки шатким. 
Все дело в пресловутой «внутрипартийной демократии» и «коллегиальном стиле руководства», обычно связываемым с Лениным. Ну правда, последнему было намного проще в этом смысле — его авторитет вождя революции был в партии незыблем. И Владимир Ильич мог не то что не опасаться внезапной отставки соратниками, а наоборот, мог позволить себе роскошь им этой отставкой угрожать. Например, на судьбоносном X съездом РКП(б), — принявшем под давлением Ленина концепцию перехода от «военного коммунизма» к НЭПу. А вот одному из 4 секретарей (пусть и главному из них), 10 членов Политбюро и 71 членов ЦК Сталину отставка грозила отнюдь не иллюзорно. История того же Хрущева, которого первый раз (неудачно) пытались сместить на Пленуме ЦК в 1957 г., а второй раз, уже успешно, убрали в октябре 1964 — тому более чем убедительное доказательство.
Между тем, именно в начале 1936 г., в ходе подготовки к масштабной реформе политической системы СССР, с принятием новой Конституции, советский лидер в интервью американскому корреспонденту Р. У. Говарду заявил:

«Избирательные списки на выборах будут выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации… Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти». — Это интервью было опубликовано в «Правде»!

По сути, речь шла о создании политической системы, чем-то напоминающую ту, что ныне реализована в Иране. Где реальная высшая власть в стране принадлежит «духовному лидеру», «рахбару» и избирающему его «совету экспертов» из высшего духовенства. Однако народ на альтернативных выборах избирает и президента, и парламент страны — ведающих большей частью сфер вешней и внутренней политики — пусть и в определенных рамках, обозначенных Конституцией исламской республики. Просто «несистемную оппозицию» (откровенную прозападную клиентеллу) отсеивают при этом еще на этапе отбора кандидатов. Так достигается и ответственность политиков перед избирателями — и гарантированная стабильность избранной после Исламской революции 1979 г. политической системы.

***

Однако, узнав о таких новациях, те, кто мнил себя «ленинской гвардией» (а Сталина считал не однозначным лидером, а так, «первым среди равных», которого не грех и сместить при необходимости) — инициировали то, что потом критики Сталина назвали «большим террором». Начиная с секретаря Западносибирского крайкома Р.И. Эйхе, который «подал в Политбюро записку, в которой говорилось о том, что в области работает антисоветская кулацкая организация и в преддверии выборов их всех ее членов надо арестовать и осудить». — Так и началась деятельность пресловутых «сталинских троек» (секретаря обкома, главы местного управления НКВД и прокурора) — на самом деле должных быть названными скорее «Эйхевскими». Просто сей якобы «верный ленинец» очень скоро сам стал жертвой изобретенного им же «конвейера смерти» — вместе с целым рядом таких же, как он сам, коллег. С подачи Хрущева произведенных на 20-м съезде в «невинные жертвы сталинских репрессий». 
Что ж поделаешь — так в истории случалось нередко. Пожалуй, одно из самых емких описаний таких примеров из серии «не рой яму другому — сам в нее попадешь» — можно прочесть в повести братьев Стругацких «Трудно быть богом». Когда арестованный в средневековом государстве Арканар на другой планете по приказу «министра охраны короны» дона Рэбы «прогрессор» с Земли, дон Румата, становится свидетелем трагикомической сцены с участием главных «воротил» местной «госбезопасности» — самого Рэбы, отца Цупика и брата Абы.

«За лиловой портьерой послышался шум, брат Аба недовольно оглянулся. Отец Цупик, зловеще усмехаясь, медленно поднялся.
— Ну, вот и все, государи мои!.. — Начал он весело и злорадно.
Из-за портьер выскочили трое людей, которых Румата меньше всего ожидал увидеть здесь. Отец Цупик, по-видимому, тоже. Это были здоровенные монахи в черных рясах с клобуками, надвинутыми на глаза. Они быстро и бесшумно подскочили к отцу Цупику и взяли его за локти.
— А… н-ня… — промямлил отец Цупик. Лицо его покрылось смертельной бледностью. Несомненно, он ожидал чего-то совсем другого.
— Как вы полагаете, брат Аба? — спокойно осведомился дон Рэба, наклоняясь к толстяку.
— Ну разумеется! — решительно отозвался тот. — Несомненно!
Дон Рэба сделал слабое движение рукой. Монахи приподняли отца Цупика и, все так же бесшумно ступая, вынесли за портьеры. Румата гадливо поморщился. Брат Аба потер мягкие лапки и бодро сказал:
— Все обошлось превосходно, как вы думаете, дон Рэба?
— Да, неплохо, — согласился дон Рэба. — Однако продолжим…
Из-за портьеры снова выскочили трое монахов. Все с той же неуловимой быстротой и точностью, свидетельствующими об огромном опыте, они сомкнулись вокруг еще продолжавшего умильно улыбаться брата Аба, схватили его и завернули руки за спину.
— Ой-ей-ей-ей!.. — завопил брат Аба. Толстое лицо его исказилось от боли.
— Скорее, скорее, не задерживайтесь! — брезгливо сказал дон Рэба.
Толстяк бешено упирался, пока его тащили за портьеры. Слышно было, как он кричит и взвизгивает, затем он вдруг заорал жутким, неузнаваемым голосом и сразу затих. Дон Рэба встал и осторожно разрядил арбалет…
 Потом он вдруг резко остановился за столом, отшвырнул стрелу, осторожно сел и сказал, улыбаясь во все лицо:
— Как я их, а?.. Никто и не пикнул!.. У вас, я думаю, так не могут…»

***

Собственно, роль именно такого «дона Рэбы» и пришлось выполнять наркому Ежову в очень рискованной игре самого Сталина — пусть и начатую отнюдь не по его воле. Вынужденного вместо реальной демократизации общественной жизни «с волками жить — по волчьи выть». То есть участвовать в требуемых «заклятыми друзьями»-однопартийцами мерах по «усилению классовой борьбы по мере приближения к социализму» — виновными в которых Хрущев объявил одного лишь своего предшественника. 
Ну, а удалось почти полностью закрыть эту страницу лишь с физическим устранением ее главных застрельщиков, — которые поочередно осуждали своих коллег на смерть, пока сами не попадали на их место. Ведя себя так не из-за какого-то «страха перед репрессиями». Но просто цинично рассчитывая убрать руками Ежова возможных конкурентов в борьбе за высшую власть в стране, надеясь захватить ее самому. Ну, или хотя бы войти в как можно более узкий круг приближенных к генсеку ВКП(б) — лучше новому и абсолютно безвольному, конечно. Выступив аналогом некой «семибоярщины» образца Смуты — или более поздней «семибанкирщины» эпохи «лихих 90-х».
На беду всех этих самозванных «хранителей ленинского наследия» Сталин больше вдохновлялся примером Ивана Грозного — недаром при нем сняли фильм об этом незаурядном царе. И введенной тем «опричниной» — с целью как раз максимально «проредить» слишком уж расплодившихся князей, «потомков Рюрика» — каждый из которых мнил себя достойным занять царский трон. Или хотя бы чувствовать себя «царем и богом» в собственном уделе. Начхав на то, что раздробленная Русь находится если не под чужеземным игом — то в любой момент снова может под него снова попасть из-за внутренней слабости по причине междоусобиц.
Как знать — возможно, Ежов действительно слишком уж принял такую игру всерьез. Недаром о нем говорил его прежний наставник Иван Москвин:

«Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он всё сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться. Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов — не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить...»

Останавливать Ежова пришлось уже с весны 1938 г. — когда его постепенно начали готовить к отставке. Вначале в апреле дали еще один «портфель» — наркома водного транспорта. Потом, в сентябре, фактически лишили контроля над ключевым Главным управлением НКВД — Государственной Безопасностью, назначив его шефом Лаврентия Берию. Ну, а 24 ноября 1938 г. его, после доклада на Пленуме ЦК признавшего недостатки работы на посту наркома, освободили от руководства главным «силовым» ведомством страны. Пусть и согласно поданного собственноручно заявления.
Сразу, правда, не арестовали — Ежов еще побыл до марта Секретарем ЦК и главой КПК. А в кресле главного «водника» задержался даже до 9 апреля того же года. На следующий день его взяли под стражу…

***

Среди выдвинутых против него обвинений, правда, ключевыми были, конечно, не те, что касались необоснованных репрессий. Их-то как раз постарались компенсировать «в рабочем порядке», реабилитировав до 300 тысяч незаконно осужденных. Тем более что все осуждения в целом были необоснованными отнюдь не всегда — и особенно в отношении своих инициаторов из высшего эшелона партийного руководства. 
Да, кстати, в отношении многих высших армейских командиров тоже. Хрущев, конечно, «оптом» всех их реабилитировал в 50-х, — но недаром даже в 2009 г. на экраны вышел сериал под говорящим названием «Тухачевский. Заговор маршала».
Вроде как бы и художественный фильм, — но с учетом того, что в нынешней правящей российской элите выходцы из структур госбезопасности занимают далеко не последнее место, поневоле заставляющий задуматься об истинности тезиса о «невинно репрессированных советских полководцах». Слишком уж там все правдоподобно показано — для просто художественного вымысла без опоры на документы из доселе закрытых архивов…
Но если такой заговор действительно был — можно только догадываться, к каким кошмарным последствиям он бы привел нашу страну, особенно в преддверии гитлеровского нашествия. Которое и так-то удалось отразить ценой лишь колоссального напряжения всех сил — и полного единства, — как и правящих элитах, так и в армии и народе. 
Так что арестованного Ежова (как до него арестованного им же Ягоду) обвинили прежде всего в «заговоре с целью захвата власти». Насколько реально было это обвинение — сказать, конечно, трудно. Но и полностью фантастичным оно тоже не звучит — вспоминая приведенные выше факты с фигурирующими там Берией, Семичастным, Шелепиным, Андроповым…
Насколько было необходимо, вообще, физически устранять бывшего шефа НКВД? Так ведь, как гласит расхожая поговорка еще с тех времен: «Бывших чекистов не бывает». У них все равно остаются профессиональные знания, навыки — и главное, наработанные за годы работы связи. Посему оставлять таких «профи» на свободе и обиженными на власть — не самый безопасный выход для последней. Немало «опричников» Ивана Грозного тоже были казнены по приказу царя — и даже самый известный из них, Малюта Скуратов, как считают многие, тоже пополнил бы их число, если бы не погиб при осаде одной из вражеских крепостей в ходе Ливонской войны.
Как бы то ни было — Николая Ежова не реабилитировали до сих пор — ни при Хрущеве, ни при Горбачеве, ни при уже независимой России. А уж как судить о человеке, имя которого стало нарицательным для периода с сотнями тысяч только казненных жертв? Но тем самым, возможно, предотвратившего и куда большие жертвы — и который в конце концов сам пал жертвой отлаженного им же механизма? Это каждый может решить и сам… 

Плакат тех лет

​