Творческие похороны. Как это бывает

Говорят, театр живёт пятнадцать лет. Потом умирает. Неожиданно. Купил билеты, пришёл в который уже раз на любимую постановку, а он вдруг взял да и умер. Театр имею в виду. Что-то такое из него улетучилось, что-то трудноуловимое. Душа, наверное. На прошлой неделе ещё был розовощёк, а сегодня бац — и преставился. И всё вроде на месте, и буфет, и гардеробщица, актёры даже, режиссёр тот же, а пиши пропало. Как покойник, у которого, и руки есть, и ноги, и голова. Всё как у живого, а он мёртвый. А вчера ещё бегал, пузыри пускал.

Подобное на моих глазах происходило не раз. В памяти, к примеру, театр Эрмитаж, он же Московский театр миниатюр, бесподобный в 80-х годах прошлого века, под водительством Михаила Левитина. Мы, студентами, тянулись туда гурьбою и млели. Помню каждый спектакль, коих было немало. Некоторые по сию пору разово воссоздаются ветеранами и свидетелями былых триумфов, что собираются и вспоминают, как оно было. Так «Хармс, Чармс, Шардам или Школа клоунов» во второй раз стал событием лет через двадцать после изъятия его из репертуара, уже без ослепительной Любови Полищук, но с живым пока Романом Карцевым. Мемори-эвент, простите мне мой американский. 

 
Кадры со спектакля «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов», театр «Эрмитаж»-1982

Театр существует и по сию пору. Главреж — тот же, дай Бог ему здоровья. Быть может, что-то там у них даже поправилось, судить не берусь, боюсь заходить. Боюсь потому, что в 90-е увидел, как театр умер. Театр, который так горячо любил, испустил дух. Помню, позвал тогда на спектакль девушку, будучи уверенным, что не прогадаю. Потом краснел и проклинал себя на чём свет стоит. Пятнадцать лет с прихода в театр Левитина в качестве главрежа как раз миновало.
Угасание может быть разным и свойственно оно не только театру. При этом каждый умирает по-своему. Творческая смерть затейлива и остро индивидуальна. Взять хоть всенародно и заслуженно любимого Леонида Гайдая. Владимир Меньшов ещё громко возмущался показным небрежением комедиографом вертлявых евроустремлённых киноэлит. И был совершенно прав. Попытался даже возродить жанр эксцентрической комедии имени Гайдая, сняв «Ширли-Мырли». Частично успешно. Сократить бы опус вполовину — цены б ему не было. Но не суть. 

 
«Ширли-мырли». Леонид Гайдай на съёмках эпизода в аптеке «Чиканук»

Так вот, Гайдая мы ценим по «Бриллиантовую руку» включительно. Затем, зажмурившись, перепрыгиваем через «Двенадцать стульев» и любим ещё за «Иван Васильевич меняет профессию». А потом всё. Финита. Моментально в море, как переводил с латыни незабвенный Балбес. Завод кончился, батарейка стёрлась об электроды. Хохмач сносился. Говорят, развод в Костюковским и Слободским повлиял. Но «Иван Васильевич» — это уже Владлен Бахнов. Похоже, не в сценаристах дело, а в том, что душа отлетела. Астральное творческое тело покинуло тело физическое, и всё кончилось. Осталась одна только стыдоба, пусть множественная, общеизвестная, кассовая, которую, однако, под Новый год стране стараются не показывать. Только на утро третьего дня застолий на каналах поселкового кабельного телевидения. 

Или Эльдар Рязанов. Тут уже совсем иная история творческой кончины. После случайно, мне кажется, попавшей в масть, сделанной на кураже начинающейся Оттепели «Карнавальной ночи», что вынесла никому не известного документалиста Рязанова с подачи Ивана Пырьева на высоту своего роста, тот снял милую проходную «Девушку без адреса», пару сюжетов для киноальманахов и с головой ухнул в условного Мейерхольда. В него в начале и середине шестидесятых ухали все. Эксцентрический эксперимент, однако, всякий раз проваливался. 

«Последний жулик», «Айболит 66», «Похождения зубного врача» и, разумеется, «Человек ниоткуда», оказавшийся вполне ненужным простому и не очень простому зрителю. Картину зачем-то спас Суслов, её запретив. Рязанов потом неуёмно этим гордился. Короче говоря, чересполосица. Проколовшись на «авангардизьме» (простите мне мой сельский выговор), постановщик ушёл в нарочитый мейнстрим, сняв «Гусарскую балладу» и «Дайте жалобную книгу», за которыми последовал творческий взлёт, объяснимый свежеодарённым сценаристом, — «Берегись автомобиля» по тексту Эмиля Брагинского, и вновь яма уже из-за поиска со сценаристом этим особой манеры, когда предваряет представление всё тот же вкрадчивый, ироничный авторский голос Юрия Яковлева, а иногда даже мультипликация: «Зигзаг удачи», «Старики-разбойники». 

 
"Старики-разбоники". "Берегись автомобиля" 

Затем удачный, правда, не совсем рязановский, проект «Невероятные приключения итальянцев в России» и, наконец, выход на прямую дорожку ко всенародному обожанию — «Ирония судьбы» и «Служебный роман». Потом, уже под горку: «Гараж», «О бедном гусаре..», «Вокзал для двоих», «Жестокий романс» с попыткой выпрыгнуть из амплуа комедиографа в сторону как бы серьёзного кино. «Забытая мелодия для флейты» даже в памяти. И то, полагаю, благодаря предпоследнему соавторству с Брагинским. Будет ещё одно, но смысла оно уже иметь не будет. 

Так вот, после «Флейты» имеем тихое угасание — с хорошими, причём, актёрами. Которые — то ли отказать не могли старому знакомцу, коему обязаны были своей известностью, то ли где б ни мелькать, то ли вправду ничего не понимали. То ли, как могли, — поддерживали фигуранта из гуманитарных соображений. 

У Киры Муратовой всё покатилось под гору практически сразу. Как у альпиниста, чудесным образом оказавшегося на вершине Эвереста, которому отныне предстоит лишь долгий мучительный спуск. Ничего лучше своего фактического дебюта — «Коротких встреч» — она так и не сочинила. Зато «Встречи» — бесспорный шедевр по самому большому гамбургскому счёту. Истинная жемчужина. Больше чем французская какая-нибудь «Новая волна», составляющие которой в картине тоже присутствуют. Один выход героини Нины Руслановой из душной городской квартиры в привольное и свежее алтайское предгорье, — буквально — сквозь стену, — дорогого стоит, особенно на фоне остального нашего кино того периода. И бесподобная музыка Олега Каравайчука. В общем, множество достоинств. Ленту эту бы в какие-нибудь Канны тогда привезти, будь хоть одна извилина у тогдашнего советского минкульта, да где ж её было взять? 

 
"Короткие встречи". "Полёты во сне и наяву"

Но дальше — увы, дальше — постепенно накрывающая неадекватность, закончившаяся в итоге странноватыми, кустарными какими-то контркультурными выплесками, открытием миру Ренаты Литвиновой, технической неряшливостью, когда, к примеру, артикуляция не совпадает с текстом даже в устах Олега Табакова, а потом и вовсе воинственной политической озабоченностью. Творческая деменция с хорошими, причём, актёрами, которые то ли отказать не могли давней своей знакомице, то ли где б ни мелькать, то ли вправду ничего не понимали. То ли, как могли, — поддерживали фигурантку из гуманитарных соображений. 

Роман Балаян — ещё одна фигура украинского ландшафта русской природы. Нагорно-карабахский армянин и автор по гамбургскому счёту всего одной нетленки, зато какой! — «Полётов во сне и наяву». Плюс ещё одна-две ленты, достойные внимания, пусть и не дотягивающие до. А потом — швах, окрашенный, как и у Муратовой, в яростные сине-жёлтые тона. Как минимум, обличительно антисоветские. И швах этот, как всегда: с хорошими русскими актёрами, которые то ли отказать не могли старому своему знакомцу, то ли где б ни мелькать, то ли вправду ничего не понимали. То ли, как могли, — поддерживали фигуранта из гуманитарных соображений. 

Что сказать? Все мы не вечны. Как отмечал ещё Михаил Анчаров: молодая жизнь уходит тонкой струйкою в песок. Не только молодая, но и творческая. Рано или поздно что-то такое ломается. Правда, не у всех. Некоторые успевают умереть раньше. Физически. А кто-то, по-настоящему умный, отходит от дел, чувствуя, что не потянуть уже то, что тянул когда-то. В общем, публичная творческая кончина совершенно необязательна. Всё от самого покойника зависит. Как он собой распорядится, так и будет. 

​