Князь Голицын — министр, мистик, друг царя

Игорь ШУМЕЙКО 01 июня 2025 46

Часть 1. Путь к «Эрфурту»

Князь Александр Николаевич Голицын (1773—1844) — государственный деятель, личный друг императора Александра I. На фоне когорты фельдмаршалов-Голицыных, бравых генералов, героев 1812 года… мирный, добродушный (черта характера, отмеченная даже в сухой энциклопедии Брокгауза-Ефрона, и далее будет объяснено, по какой причине) князь Александр Николаевич — все же займет свое выдающееся место в истории России.

Без упоминания имени князя не подойти к важнейшим темам: самый рискованный момент в жизни императора Александра («Эрфуртский саммит» 1808 г.), первая Библия на русском языке и Библейское общество, обустройство российских евреев… Попробуем затронуть всё.
Саша Голицын рано остался без отца, вдова-мать однако имела в Петербурге хорошую приятельницу Марью Савишну Перекусихину — камер-фрау, также хорошую приятельницу императрицы Екатерины. Живой, умный мальчик понравился Императрице, был зачислен в пажи. Но главным событием стала дружба на всю жизнь с будущим императором Александром. Павел Первый в недолгое свое царствование успел и оценить юного князя, и прогневаться. Князь Александр Николаевич Голицын был уволен от службы и даже изгнан из Петербурга. Император Александр вернул его и назначил обер-прокурором Святейшего Синода — административное руководство православной церковью.

Александр I. А.Голицын

Служба князя была признана успешной, и как результат в 1810 году — в дополнение к обер-прокуророству в Синоде — назначен главноуправляющим иностранных исповеданий. С 1816 года он — еще и министр народного просвещения. В 1817 году эти ведомства были объединены в Министерство духовных дел и народного просвещения под его же руководством.
Император Николай сохранил доверие, благорасположение. Князю Александру Голицыну, уезжая из Петербурга, он с императрицей оставлял на попечение детей, они звали его «дяденька». Благородный ходатай за многих нуждавшихся литераторов Жуковский именно через Голицына адресовал свои просьбы Николаю: «Я понимаю, всем при дворе надоел. Только князя Голицына не боюсь просить». — Это свидетельство чуть по-иному высвечивает связь Александра Голицына и «пушкинского круга» — ведь в советские времена принята была только одна версия: «Пушкин разоблачал князя Голицына как мистика и обскуранта!».

Близко Пушкин соприкоснулся с князем, как с членом «следственной комиссии» по известному делу о «Гаврилиаде» в 1828 году. Поэт был дважды допрошен. На первом допросе он категорически отрицал свое авторство. Царь остался неудовлетворенным и приказал вновь вызвать Пушкина. На втором допросе вместо ответов на поставленные пункты поэт попросил разрешение у комиссии конфиденциально написать Николаю I. Запечатанное письмо было передано самодержавному адресату. Его содержание неизвестно, но Голицын был убежден (об этом он говорил Ю.Н. Бартеневу 30 декабря 1837 года), что Пушкин признался в своем авторстве. В пушкинских Tаble-tаlk приведены два исторических анекдота о Петре I с пометкой: «Услышано от князя Голицына».

Император Александр и князь Голицын в Эрфурте

Эрфуртский конгресс. Художник Николя Госс

Именно друг царя с детских лет, князь Голицын сопровождал его на знаменитом «Эрфуртском саммите» (сентябрь—октябрь 1808 года). То был тяжелый, полный риска момент для царя Александра. Наполеон — фактически глава Европы. И не исключалось, что в Эрфурте Александр I может быть просто арестован. Недавно встреча с Наполеоном для королей Испании Бурбонов закончилось именно этим. А еще ранее принц Энгиенский из королевского дома Бурбонов, уже французских, в чужой стране кавалерийским набегом был схвачен, привезен в Париж и расстрелян…
Многие умоляли царя не ехать, но тогдашнее после-Тильзитское положение требовало. Правда, в Тильзите переговоры шли на нейтральной территории (тот самый плот посреди реки, разделявшей армии). Но Эрфурт… даже в покорной Германии был уникальным городом. В покоренной Европе Наполеон сделал его местом собраний «своих монархов», смотров их войск. В 1812 году они, евро-войска и покорные «монархи», так сказать, «полевые командиры» при Наполеоне, двинулись на Россию — именно из Эрфурта. Арман де Коленкур бывший послом Франции в России, один из наиболее доверенных людей Наполеона (в 1812 году, бросив войска, Наполеон в одной карете с ним умчался в Париж), честно доложил ему о подозрениях всей Европы:

— Опасаются, как бы император не разыграл плохой фокус (как с арестом Бурбонов) — с государями в Эрфурте.
— Ба! Вы думаете? — Все, что ответил император…
Для монархов был значим и риск публичного унижения. И король Пруссии на «саммите» в Эрфурте получил этого — сполна. Разрабатывая, так сказать, «культурно-развлекательную программу», Наполеон придумал на месте Йена-Ауэрштедской битвы, где он недавно разбил прусскую армию, устроить… охоту на зайцев! И сверх того, живописные воспоминания Наполеона, тоже в кругу евромонархов, о деликатном моменте, когда прусский король отправил к нему выпрашивать мир свою королеву красавицу Луизу: «Задержись я с ней подольше, может, пришлось бы мне что-нибудь прибавить поверженной Пруссии».
И пережить тот тяжелый месяц (17 сентября—14 октября 1808 г.), фактически в руках у врага без урона для чести России и политических потерь, царю Александру помог в том числе — друг его детства. Разумеется, кроме «моральной поддержки» у князя было в Эрфурте много и официальной работы. Он тогда статс-секретарь, камергер. Воспоминания князя Голицына опубликованы пока лишь в Германии, но благодаря Галине Герасимовой (завотдела Музея-панорамы «Бородинская битва») они переведены, вошли в собрание «Голицынских чтений».

Наполеон, как режиссер Эрфуртского гранд-представлении чувствовал себя обязанным поражать всех и на каждом шагу. Участник обеда в самом узком кругу, князь Голицын вспоминает, как Наполеон удивил познаниями в германской истории и мгновенно перевел, с учетом того, что напротив сидел князь Голицын, глава Синода, разговор на уничтожение российского патриаршества, хваля за это Петра Первого:
— Бессильны были все бури, чтоб подчинить духовенство во Франции правительственной власти.

Интересный эффект: в тех воспоминаниях Голицына (возможно, и помимо воли автора) — над чередой прекрасно воспроизведенных протокольных фактов — словно веет некий сквознячок абсурда. Тончайший знаток этикета, камергер русского императорского двора, он чувствует некую зыбкость, неустойчивость при дворе наполеоновском: «Этикет (французский) — нечто среднее между недавней простотою (революционной) и сменившею ее пышностью, не вошедшей еще в настоящие формы». — Хорош был и «Театральный роман» Эрфурта. Наполеон, как главный козырь «культурной программы», привез знаменитую «Комеди Франсэз», в лучшем ее составе:

Шарлотта Тальма,
Дюшенуа,
Лафон,
Сен-При,
и премьер труппы, знаменитый Франсуа-Жозеф Тальма.

С.Жерар, Жозефина Дюшенуа. Э.Делакруа, Франсуа-Жозеф Тальма в роли Нерона

Каждый вечер «саммита» заканчивался спектаклем. Самоуверенно вникая во все, Наполеон подбирал и репертуар. Решив почему-то, что «Мольера не поймут в Германии», он остановился на Вольтере, Корнеле и Расине, упустив, однако, что вольтеровская «Смерть Цезаря» — пьеса революционная, антимонархическая. Дополнительный штрих Эрфуртскому абсурду приносило — сходство Франсуа Тальма с Наполеоном, особенно в профиль («Они были похожи на двух братьев...»). И полный партер — европейских королей и принцев. Тальма вспоминал: «Никогда еще... не приходилось видеть такого необычайного представления… актеры чувствовали себя неловко… жесты были неестественны». — Жена его, Шарлота Тальма, не игравшая в «Смерти Цезаря» и сидевшая в «монархическом» партере, «…разделявшая наши волнения и страх», — в середине пьесы упала в обморок...
Известны наполеоновы оправдания за крах похода на Россию: «От великого до смешного — один шаг»… И князь Голицын в своих Записках отчасти рисует, как Наполеон сделал четверть того шага еще в Эрфурте. Эта его мания всех поражать, постоянно изображая некое божественное всезнание и проникновение, витание во всех сферах. На том представлении «Смерти Цезаря», 6 октября, гофмаршалы Наполеона Ланн и Дюрок — «рассаживали публику», и маршал Ланн предлагал князю Голицыну место посереди германских владетельных принцев. А ведь в Германии князь, принц — означает владетельный, то есть: суверен, владеющий своим, пусть небольшим государством. Александр Николаевич попытался объяснить, что его титул «князь» хоть и переводится как: prince «принц» (на французском, английском), и по-немецки князь — Fürst (тоже «принц»), он, князь Голицын, все же он не…
— Да разве вы не такой же князь?! — как палашом отрубил Ланн.

И в тот вечер Ланн — самый лихой вояка из всех наполеоновских маршалов (известны его слова: «Если гусар жив до тридцати лет, то это — дрянь, а не гусар!» — и сам он погибнет через год, в битве при Асперне, ненамного пережив столь ярко обозначенный срок) — вдруг испытал необычайную человеческую симпатию к Голицыну, и даже немного жаловался ему на жизнь!
Зарождение человеческой симпатии — великая тайна. Нечто угаданное, прочувствованное в собеседнике вдруг делает ненужными формальности, механическое общение. И вдруг храбреца и рубаку наполеоновской армии — маршала Ланна заинтересовал не какой-нибудь «коллега», визави в армии соперника, не дипломат, а министр народного просвещения(!) князь Голицын с «добродушием», попавшим даже и в энциклопедию.
А еще тогда же, в Эрфурте, произошло одно значимое в мировой истории — «обращение». Подобно тому, как Ланн был самым лихим из французских маршалов, Талейран был — самым умным из французских министров. Может, и он тоже жаловался царю и князю Голицыну на жизнь — этого история и записки князя не сохранили. НО… не сохранили, наверное, еще и потому, что именно в эти эрфуртские дни Талейран, министр иностранных дел Франции, вдруг становится агентом России (до поры — тайным). Это ни в коем случае не вербовка в привычном смысле — Талейран просто перестал верить в «сказку, которую нам рассказывает Наполеон», почувствовал некую абсурдность и ненадежность положения Франции — правительницы мира. И начал тайно сотрудничать с Россией...
И в завершение. То Ланновское пренебрежение этикетом подарило князю Голицыну еще одну интересную встречу. На соседнем месте, в том «монархическом партере» оказался один германский владетельный принц. После того, как наш князь представился — тот неожиданно поинтересовался: «А случайно, не родственник ли вы Николаю Сергеевичу Голицыну»? — «Сын». — Оказалось — это был внук Бирона. Того самого. Еще при Анне Леопольдовне, после минихова переворота свергнутый Бирон, его сын и внук были сосланы в Ярославль. И тамошний губернатор князь Николай Сергеевич Голицын, до этого сам весьма претерпевший от Бирона и «бироновщины»… весьма человечно и великодушно с ними обращался. Это запомнилось всем Биронам, и вот внук «великого и ужасного» временщика радостно поприветствовал сына великодушного князя Николая Сергеевича.

А вот как он, внук курляндского конюха и фаворита Анны Иоанновны — все же конвертировал толику русского могущества и влияния (и беспечности!) — в получении себе германского княжества, это уже вопрос отдельный.