Жертвоприношение Арона. Рассказ
Жертвоприношение Арона. Рассказ
«Бог сказал: возьми сына твоего...
и пойди в землю Мориа, и там
принеси его во всесожжение...»
Бытие (22, 1-2).
1.
Арону Григорьевичу Истомину 20 апреля исполнилось 46 лет, после чего в чарующей улыбке Фортуны он внезапно увидел безобразные клыки. И четыре дня бестолково плыл в тумане такого густого внутреннего ужаса, что напрочь лишился способности не только принимать решения, но и просто здраво соображать. «Может давление, Арик?», – участливо заикнулась жена, вызвав приступ неведомой душевной изжоги. Было, отчего впадать в непонимание и ужас: всё, что Арон с азартом возводил многие годы, хрустнуло и затрещало, грозя рассыпаться в пыль.
2.
Детство и юность Арика Истомина, тронутые послевоенной скудностью и хрущёвской «оттепелью», складывались сами собой – не лучше и не хуже чем у других. Помнились задымленные глазницы окон разбитого бомбами крупозавода, мальчишеские ватаги в уютном переулке, злые и крикливые очереди за хлебом, свежие губы Гали Огневецкой и ещё многое, что вспоминается бывшим мальчишкам из бывших городков. Здоровьем он обижен не был и, хотя статуру имел худую, задиристо-решительный характер легко бросал и в отчаянную лихость кулачных драк. Мыслями о будущем себя не обременял, жизни искренно радовался, и жизнь неизменно отвечала ему тем же.
Корпеть над учебниками не хотелось, но ещё больше не хотелось в армию и, удивив окружающих, Арон почти без протекции стал студентом сельхозинститута, нимало не заботясь о непрестижности будущей профессии зоотехника. Так вот и вышло, что в 73-м он вместе с дипломом получил назначение в соседнюю с родным своим городком станицу.
Но приехал в родные места уже совсем не тот Арик. Пять институтских лет, кроме посредственных знаний профессии, привили ему навыки куда более практичные. Сообразив, что весёлые анекдоты о «слугах народа» правдивее передовиц брежневской «Правды», Арон Истомин к деятельному своему характеру прибавил и понимание – с какого конца браться за текущую жизнь. Партийный взлёт его был стремительным, чему в немалой степени способствовал и выбор невесты. Через два года Арон широко и с чувством отпраздновал рождение сына. В станице посмеивались: «Хороший человек Арон Григорьевич, на водку не поскупился, жалко уедет скоро». Но сельчане ошиблись: в райцентр Истомины перебрались, лишь когда Арону предложили, наконец, должность председателя Агропрома. Так он стал директором района, одна только посевная площадь которого соразмерялась с территорией Голландии.
Должность напрягала, но и давала то, без чего жизнь вкуса не имела. Арон рос, кружил, обдумывая комбинации, находил в них место для всех – от своего водителя до московского начальства. Нужные люди тянули наверх, но он отшучивался: «Не место красит человека». И, неторопливо затягивая узелки, попал под непосредственный патронаж Бориса Сергеевича Витняка – одного из серых кардиналов ЦК.
3.
Благодаря именно Витняку Арон избежал ошибки в декабре 87-го, с точной дозой смущения, но твёрдо отказавшись от просторного кабинета второго секретаря обкома партии. На смену власти партийной шла уже другая власть, жить становилось тревожно и интересно как никогда.
Многие рухнули. Арон не просто устоял. Оценив элегантность предложения Чубайса переделить добро огромной страны и избежав дешёвых соблазнов, Арон оказался в мощной обойме Витняка, перекроив райагропром в АО «Нива», а себя – в полновесного хозяина.
Всё складывалось. К сорока шести годам Арон обитал в «дворянском гнезде» – двухэтажном особняке с готической башней, гаражом, сауной и обширным подворьем, теша себя любовным уходом за самоличным огородом из множества грядок, грядочек и клумб. Жизнь, конечно, сияла не грядками. И не сетью собственных магазинов, реконструкцией мясокомбината и строящимся пивзаводом. Арон был в деле. Тягомотина будней с перспективой куцей пенсии превратилась в захватывающую игру, успех в которой был немыслим без сочного, почти экстазного риска.
Выпорхнул из «дворянского гнезда» Игорь. Наследник. Кровная надежда. Улетел по расчищенному Ароном коридору в далёкую Москву учиться банкирскому делу...
4.
18-го апреля Арон эффектно завершил головокружительную многоходовую комбинацию, неизбежным результатом которой был грядущий гром на фондовой бирже Петербурга, а 20-го увидел в «гнезде» могучего своего патрона. Такие пассажи Борис Сергеевич позволял только с избранными; для Арона это могло означать и доступ к тёмным счетам Швейцарии. Приезд Витняка, его благодушная расположенность и заздравные тосты ввергли в состояние нирваны с предвкушением делового разговора.
Разговор состоялся за утренним кофе. Просторы открылись потрясающие. Но ещё более потрясающе прозвучало требование: не позднее 17 мая Арон обязан был засадить в «психушку» собственного сына. Засадить навсегда.
Держать неожиданные удары Арон умел с детства. Но тут он обмер. Ситуацию Витняк обрисовал коротко, но предельно ясно: Игорь влетел в одну из тех историй, выход из которых существовал только один – немедленный и жестокий. Слепому было видно: влетел случайно, по мальчишеской глупости. Вышколенные люди Витняка отреагировали мгновенно – изолировали и доложили – но это ничего не меняло; тайны московских кланов, как и кланов сицилийских, могли быть достоянием только посвящённых. И Арон с первобытным ужасом понял: мальчик его обречён.
- Может в Надым или Кызылтау? – разумея скрытную эвакуацию, севшим голосом предложил он.
- Ты бы ещё сказал: в Мытищи.
- Но, Борис Сергеевич, у парня выпускной курс, диплом в июне, – в отчаянии взмолился Арон. И осёкся от собственной глупости.
Витняк поднялся, обронил сухо и внятно:
- У него только одна альтернатива – кладбище.
А у вагона, придавив тяжёлой ладонью плечо Арона, так же сухо добавил:
- Крутые игры – крутые правила.
И уехал.
Утром первого мая Арон мрачно сидел за аэродромным столом своего офиса, кося глазом на телефон и покрывая вензелями «паркера» листы финской бумаги. Первое потрясение прошло. Был короткий и тяжёлый бросок в Москву, свидание с Игорем, мучительные попытки найти выход, найти... Понимал: не в самой истории дело; законы такие в этом скотстве под именем «бизнес». И платить по ним приходится не только «капустой».
Он и ночевал теперь в офисе, пытался отвлечься и глянуть на всё без психоза и душевных истерик. Но привычные, удобные и такие приятные вещи не радовали и не успокаивали. Думы ворочались раздражающие, отвлечённые. Память подсовывала школьных друзей, бабушкину икону, поникшую у венков мать... Однажды это всё кончится, и притихшие родственники отнесут и его – Арона Истомина – к далёким предкам. Ну и что? Смерти он никогда особенно не пугался, а задумываться о душе... Весь этот винегрет из религий, инкарнаций, моралей и молебнов – для жвачных, не способных зажарить настоящего барашка. Хватит. Арон зло смял и швырнул в урну очередной лист. Жить на земле по каким-то небесным законам могут только полные идиоты. Болталась банальная фраза: «Вход – рубль, выход – два».
Выхода Арон не видел. Он содрогался при мысли о том, что через шестнадцать дней две короткие серии уколов превратят его сына в слюнявого урода, содрогался и ничего не мог изменить.
Телефон пропищал ровно в одиннадцать. Арон ждал этого писка, ждал с нетерпением и тревогой.
- Чем порадуешь, Саша?
- Разговор есть, Арон Григорьевич.
- Когда?
- До четырнадцати думаю успеть.
- Машину прислать?
- Спасибо, я сам.
Арон отключился, долго смотрел не мигая. Саша, несомненно, был его лучшим приобретением. Когда-то Арон спас парня от неизбежной тюрьмы и с тех пор ни разу не пожалел об этом. В отличие от множества обязанных ему людей Саша был не только до конца предан. Он был изобретателен. Его неугомонный мозг работал каким-то особым образом, за что, собственно, парень едва и не попал в камеру. Поначалу Арон скрывал своё участие в его судьбе по вполне ясной причине, чуть позже понял: об их отношениях лучше вообще не знать никому; совсем не обязательно светить – сколько реализованных Ароном идей родилось не в его голове. Саша был его личным и тщательно упрятанным от всех сокровищем. Особенно от подельщиков, а ещё более – от Витняка. Саша и стал тем единственным человеком, кому Арон, после возвращения из Москвы и беспросветных раздумий, доверил эту свою тайну. Доверил от безысходности, отчётливо понимая, как это может быть опасно.
Откинувшись в кресле, уронив руки и уткнув мертвеющий взгляд в хрустальную пепельницу на столике у дальней стены, он вдруг неожиданно для себя выдохнул:
- Господи, помоги мне спасти сына... Помоги.
Без десяти два из динамика селектора раздался знакомый голос.
- Можно?
В облике Саши ничего не менялось годами – вплоть до серого кейса и невозмутимо-спокойного выражения смуглого лица. Арон поднялся навстречу, протянул руку.
- Кофе будешь?
- С коньячком. Вы же знаете – люблю.
И, пока Арон возился с кофейником, доставал коньяк и рюмки, Саша расположился за столиком и извлёк из кейса несколько отпечатанных на машинке листов.
- Я по поводу пивзавода, Арон Григорьевич.
И, цепко поймав стремительный и недоумённый взгляд, решительно закончил:
- Это важно и интересно, Вы прочтите.
О пивзаводе не было ни единого слова. Арону потребовалось напрячься, чтобы вникнуть в смысл написанного. А, вникнув, оценить и очень внимательно перечитать. Некоторое время он думал, потом достал металлическое блюдо, смял листы и чиркнул зажигалкой.
- Может быть, – проговорил раздумчиво, следя за весёлой работой почти незаметного пламени. Потом резко повернулся и, глянув в невозмутимое лицо, твёрдо повторил. – Может быть.
Домой он вернулся в начале шестого и с порога обрадовал жену вопросом:
- Зоя, поужинать сообразишь?
Пока она суетилась на кухне, стоял под шумящим душем, поочерёдно включая то горячую, то холодную воду. В доме давно был установлен порядок: если Арон молчал – значит сказать ему нечего, и лезть с разговорами не разрешалось никому. Взбодрённый душем, впервые за эти несколько дней с аппетитом поев, и мягким, чуть извиняющимся тоном поблагодарив жену, он неторопливо прошёл в кабинет, открыл ключом плоский стальной шкаф и достал винтовку – подарок к сорокалетию давних агропромовских коллег. Долго держал в руках изящное и лёгкое спортивное оружие, потом проверил работу автоматики, глянул в оптику прицела, щёлкнул обоймой.
- Позорюю до завтра, – беспечно ответил на испуганно-немой вопрос жены. Понял по глазам: не поверила. Стало нехорошо, неловко. Наклонился, поцеловал в висок.
- Подумать надо.
Спустился в гараж, привычно вырвался за ворота, махнул приветливо в сторону неосвещённых ещё окон; знал – смотрит. Теперь, после Сашиных листочков, был уверен: смотрит не только она.
На указанную Сашей поляну вышел уже перед самой утренней зарёй, оставив машину далеко внизу, у самой подошвы знакомого с детства пологого холма, поросшего густым, настоящим лесом. Вечер отсидел в камышах озера, стойко перенося комариные атаки и выпустив две пули не то в уток, не то в ворон. Потом всю ночь неторопливо, с короткими привалами пробирался на противоположную сторону, к крутому речному скату, вслушиваясь в тишину леса и думая о том, что стареет. Не потому, что трудно давался подъём в непроглядной темноте чащи. Старел, костенел ум, и это выглядело грустно: не он, а Саша предупредил возможный контроль со стороны витняковских чистильщиков. Ерунда, успокаивал он себя, дело не в старости. Просто слишком уж сильна и продолжительна была нагрузка на психику. Но теперь – всё позади. Теперь есть шанс, иначе бессмысленно было тащить его для разговора в этот лес. Возвращалось ощущение полноты жизни – настоящей, не богомольной, опасной и захватывающей. Шёл чутко, по-звериному ловя шорох чужих шагов.
Шагов не было. Но Арон уже не расслаблялся, он отдавал отчёт: если не висят на холке – это ещё ничего не значит. Может и поверили, что он решил проветриться таким образом, а может просто комаров не захотели кормить. Во всяком случае, увидев приметный вековой дуб и устроив винтовку на сгибе левой руки, Арон сделал всё именно так, как и просил Саша: с усталым вздохом опустился на землю лицом к реке, привалился спиной к могучему стволу и стал осматривать едва различимую под предутренним небом, поляну. Широкая, без кустарника, обрамлённая густым разнолесьем, – ничего примечательного. За редкими низкорослыми сосенками угадывался обрывный берег реки, слева – по опушке – петля заросшей лесной дороги. Почему именно здесь? Арон попытался найти ответ, но было уже не до мыслей, уже трепетала в нём вновь обретённая собранность и готовность к действию; он даже не вздрогнул, когда прямо за спиной услышал негромкое:
- Доброе утро.
- Слушаю тебя.
- Арон Григорьевич, Вы уверены, что вся эта история – не блеф?
- Абсолютно.
- Отчего так категорично?
- Не имеет значения.
- Хорошо. Игорь догадывается о финале?
- Надеюсь, что нет.
- Иными словами: ничего не понимает, но спокоен?
- Именно так.
- Вам позволят побыть с ним наедине на этой поляне последнюю ночь?
- Исключено.
- Уговорите, сошлитесь на отцовские чувства, дайте гарантии.
- Гарантией будет только мой труп.
- Почему?
- Потому что наедине Игорь может поведать мне причину.
- Обещайте, что не будете касаться этой темы.
- Прекрати болтать.
- Москва словам не верит, – усмехнулся Саша. – А Борис Сергеевич не согласится посидеть с вами у костра?
- Витняк? – удивился вопросу Арон. – Зачем это ему?
- Ну, так сказать, для надёжного контроля ситуации.
- Витняк, Саша, не так глуп, чтобы подставляться под риск стать заложником. Понимает он, что за сына я могу отважиться на драку даже заведомо самоубийственную. А на мои отцовские чувства он облокотился.
- Тогда Вы поедете в Москву и согласитесь на ликвидацию Игоря.
Арон задохнулся.
- Ты в своём уме?
- У грязных задач не бывает чистых решений.
- Да его на следующий же день просто объявят в общий розыск, и я никогда не узнаю даже, где его могила.
- Зато сами останетесь целы.
Арон резко откинул голову, ударился о шершавую кору и не почувствовал боли.
- Ты за этим заставил меня тащиться сюда?
- Извините, Арон Григорьевич, не предупредить о последствиях не могу.
- Спасибо за заботу, – зло усмехнулся Арон. – Только мне такая спокойная жизнь без надобности.
- А Игорю нужна жвачная жизнь?
Арон споткнулся. Что-то тут не вязалось, что-то было не так. Он довольно долго молчал, пытался вникнуть. Наступающее утро прошумело по кронам первым порывом ветра. Снизу, от реки, тянуло сыростью.
Почему Витняк предложил вдруг «психушку», что это за милосердие на ровном месте? И резанул неожиданный вопрос: «Зачем он вообще приезжал?» Арон почувствовал озноб.
- Продолжай.
- Это хорошо, что Вы тут запнулись, я надеялся на это. Теперь убеждён: Витняк хотел вывести Вас из равновесия и сделал это мастерски.
- Зачем?
- Испытывает на преданность. Вся история с Игорем – выдумка, но теперь его жизнь действительно повисла на паутинке.
Арон думал. Если это и выдумка, то выдумка просто блестящая, это ложь девяносто девятой пробы. Он пытался найти в ней изъян, но в самой истории никакого изъяна не было, всё выглядело абсолютно достоверно. До деталей. И – потом – какие ещё испытания, для чего?
- Всё это, Саша, домыслы. Причём бездоказательные.
- Возможно. И я сразу сдамся, если Вы укажете на причину срока: 17 мая.
Арон опешил. Об этом он не думал; слишком сильным было потрясение от главного. Он попытался собраться, вспомнить, сообразить, но сразу понял: тянуть с исполнением почти месяц – со стороны Витняка это была ещё одна и уж совсем непростительная глупость.
- Ты прав, причина мне неизвестна и непонятна. Как непонятно и то, что же всё-таки делать.
- Одиннадцатого Вы прилетите в Москву и пробьётесь к шефу. Знайте: нервы потреплет, но примет обязательно. Будьте готовы, что он встретит Вас на пороге словами: «У меня десять минут».
- Его может не быть в Москве.
- Он будет там обязательно, как только узнает, что Вы хотите его видеть. Убедите его выполнить Вашу просьбу – провести прощальную ночь с сыном здесь, на этой поляне. Лучше всего – в его присутствии.
- Он скажет что я – идиот.
- Очень может быть. Но он скажет ещё, что ценит Вас, сочувствует и постарается сделать всё, что в его силах.
- Откуда такая уверенность?
- Под луной ничто не ново.
Арон подтянул колено, уткнул в него подбородок. Если Саша ошибается, то мальчика уже ничто не спасёт. В доводах, несомненно, что-то есть, но это что-то – слишком зыбко и ненадёжно. Не хватает мотива. При чём тут семнадцатое? И если Витняк просто щупает, то почему таким изуверским образом?
- Почему семнадцатого? – повторил он вслух. – Почему это – крайний срок?
- Потому что до решающего биржевого дня в Петербурге останется необходимых двое суток.
- Что? Что ты сказал?
- Подставьтесь. Если сумеете убедить в верности клану и бизнесу, с Игорем ничего не случится. Перед Вами просто поставят другую задачу: вместо сына сдать кого-то, кто имеет отношение к событиям в Питере. Уверен: убедительное объяснение, что это спасёт Игоря, уже давно продумано.
- Это, мой милый, – полная абракадабра. Да Витняк без всяких испытаний способен достать любого.
- Достал бы. Если бы знал – кого? Но узнать – не получается, а права на ошибку у него нет.
Арона бросило в жар – вот это было похоже на настоящую правду. Витняк всё рассчитал безукоризненно: за сына Арон отдаст с потрохами кого угодно; в такой ситуации он до 17-го и не пытался бы ничего менять, а двое суток – слишком короткий срок для выкрутасов. Успеть бы только выполнить условия.
- Значит мы, Саша, зацепили там чью-то артерию. Зацепили всерьёз.
- Не сомневаюсь. И, если это так, то Борис Сергеевич совершит ещё один нелогичный поступок: в ночь на семнадцатое приедет с вами сюда. Или – что вероятнее – пришлёт доверенное лицо.
- И потребует имя.
Саша усмехнулся.
- Крови он потребует, Арон Григорьевич. Имя ему без надобности.
Арон долго и сосредоточенно молчал. Да, мотив есть. И приезжал Витняк не для того, чтобы поздравить с днём рождения и большим успехом; он готовил почву. Удобрял и ворошил, как это делал Арон на своих грядках. А потом бросил семя.
Небо начинало приобретать сусальный оттенок. Комары уже звенели вовсю, норовя забраться в уши, робко, по одиночке пробовали голоса какие-то пичуги. Арон распрямил затёкшую спину.
- Я всегда знал, что ты талантливый парень. Но в мою голову не приходило что ты – гений.
- Не преувеличивайте, я не девица.
- Хорошо. Но цену за эту свою версию ты назовёшь сам. И можешь не стесняться, торговаться я не стану.
Саша приглушённо кашлянул, помолчал.
- Арон Григорьевич, как винтовочка, не подводит?
- Отнюдь. Уж оружие-то наш брат-славянин делать умеет.
- Если всё сложится, и шестнадцатого вас с Игорем привезут сюда поохотиться, оставьте её с парочкой обойм под этим деревом. Такого вознаграждения будет достаточно.
Арон удивлённо дёрнул плечами.
- Что за фантазии? Её же кто-нибудь утянет.
- Не утянет. – Саша помолчал. – Я буду рядом... На всякий случай.
16-го мая в 14.50 служебный «БМВ» примчал Арона домой. Зоя, увидев вынырнувший из-за угла знакомый автомобиль, поспешила на крыльцо – знала: Арон должен вернуться с Игорем. Но он приехал один. Махнул дверцей, неторопливо прошёл к дому, поцеловал.
- А Игорь?
- Игоря привезут позже.
- Как это привезут? Что случилось?
Он обнял жену за плечи, повернул лицом к распахнутой двери.
- Всё в порядке, не волнуйся.
И уже в прихожей, сунув в ячейку шкафа свой кейс, впервые за много дней легко улыбнулся.
- Всё в порядке, Зоечка, всё в полном порядке.
Всё было в полном порядке, всё сложилось именно так, как и расписал Саша. Арона промурыжили ожиданием приёма три дня, Витняк был отрешён и деловит до могильной холодности, всем своим видом откровенно показывал: если за подаянием, то – на паперть. И лишь когда Арон объявил о своём жутком решении и попросил санкцию: провести с сыном последнюю ночь, появились теплота, участие и желание «сделать всё возможное». А ещё через день Витняк вызвал его на дачу, и после обстоятельного разговора вдруг сказал, что есть новости, и теперь – может быть – всё не так безнадёжно мрачно, и уж во всяком случае, просьба Арона понятна, и отказать в ней – просто грех...
С Ароном Витняк отправил своего зятя и начальника отдела безопасности – замкнутого и неулыбчивого крепыша по фамилии Попов. Зачем – было понятно, и Арон из аэропорта отвёз их обоих прямо к тому самому дубу, под которым встречал рассвет. Теперь, когда события обрели характер плановой предсказуемости, когда ожидание сменилось временем действий, Арону сам чёрт был не страшен. Теперь он знал: контроль, оцепление, Попов со своими волкодавами, – обыкновенная туфта. Вся эта свора – для давления на его психику. Они выдавят из него кого-то, но кто бы он ни был – это будет не его сын.
Борис Сергеевич Витняк был великим организатором; Арон восхищался слаженностью работы механизма, запущенного им ещё в Москве. В 17.20 у ворот остановился вишнёвый «Рено», из которого вышел Игорь и, неизвестно как уже попавший туда, зять Витняка. Не успели щёлкнуть дверцы, как «Рено» плавно и мощно взял с места и круто нырнул в первую же боковую улицу.
- Здравствуй, – с чувством стиснув узкую ладонь и, обнимая сына, дрогнувшим голосом сказал Арон. – Знакомься, Зоечка: Валентин Антонович – младший зять Бориса Сергеевича. Он проездом, но я таки уговорил его поохотиться тут у нас.
- Наконец-то, – ответила невпопад Зоя. – Мы уже волноваться начали.
«Поохотиться» – был первый, выброшенный Ароном, пробный шар. Называть охотой их предстоящее исчезновение на ночь было просто глупо, потому что на охоту без оружия никто не ходит. А если эта ночь действительно прощальная, то взять с собою позволено будет разве что пару удочек. Арон с замершим сердцем ждал реакции Валентина, но тот и бровью не повёл. Может, не слышал?
Он всё слышал. И, несмотря на тщедушную внешность, был достоин своего тестя. Потому что за столом, уже перед окончанием немого ужина уронил между прочим:
- А что, Арон Григорьевич, для меня тоже ружьишко найдётся?
И Арон лишь с большим трудом успел подавить инстинктивную вспышку радости. Но когда они, переодетые в камуфляжи, грузили в ароновский джип три винтовки, он уже был уверен: никакого прощания не будет. Будет жизнь.
Джип легко вынес их на самую вершину холма, скатился чуть ниже и, соскочив с дорожной колеи, остановился в двух метрах от дуба. Вышли, осмотрелись. Неторопливо и молча обошли пустую поляну, выбирая место для кострища. Арон достал из машины топор, лопату, и, искоса наблюдая за подбирающим сухостой Игорем, вытащил хлеб, консервы и длинную бутылку марочного грузинского коньяка. Валентин помогал, импровизировал стол, и его спокойная невозмутимость очень походила на равнодушие.
«А чего ему дёргаться?» – с неприязнью думал Арон. – «По периметру – его люди»...
Костёр вспыхнул сразу, сухие ветки горели жарко, без треска и дыма. Посидели молча, наблюдая за волшебством огня, ломая и подбрасывая дровишки. Наползал вечер, заметно темнел лес, и ярче становились отблески пламени.
- Может, всё-таки постреляем, пока совсем не стемнело? – задал неожиданный вопрос Валентин. И добавил также неожиданно. – Хоть для приличия.
Это – приглашение к танцу, понял Арон.
Постреляли, издырявили несколько ржавых банок. Арон насторожённо слушал лес, но лес на стрельбу не отозвался. Саша – гений, и, убирая оружие в машину, Арон не стал разряжать, а аккуратно уложил в траву за дубом свою винтовку, оставшуюся пачку фирменных патронов и перехваченный резинкой полиэтиленовый пакет с банковской упаковкой – доллары. Саша это заслужил.
Густые сумерки уже скрывали деревья. Арон взглянул в сторону костра, скользнул по беспечной спине и внутренне усмехнулся: «Валентин Антонович. Наживка». Отсюда, из темноты, с расстояния двадцати шагов... Это было бы так просто. И глупо. Достал чашки, объёмистый термос с кофе и подошёл к костру.
- Ну что, ребята, коньяк-то откроем?
- Вы хозяин, – немедленно отозвался Валентин. – Вам решать...
Ровно в три ночи Валентин поднялся и, сказав: «Я ненадолго», твёрдо шагнул в сторону чащи. Арон сжался: почему оставляет одних?
- Валентин Антонович!
Тот остановился, повернул голову и успокаивающе кивнул.
- Всё в порядке, Арон Григорьевич, я скоро.
Не было его минут десять, но Арону минуты эти показались бесконечными. Зато снова подсев к костру Валентин с видимым облегчением предложил:
- Давайте выпьем, наконец, как нормальные охотники. А потом нормально поговорим.
Вот и всё. Арон разлил по чашкам ароматный напиток. Чокнулись, выпили залпом, и Валентин сразу и бесцеремонно отправил Игоря к машине.
- Иди спать, дело у меня к отцу.
Для него игра кончилась. Но игра кончилась только для него. Арон же, ни на мгновение не теряя контроля, продолжал вести свою партию осторожно и точно. Он добросовестно вслушивался в длинную цепь объяснений, вспоминал Сашу и думал о том, что объяснения эти, в самом деле, звучат очень правдоподобно и убедительно. Он задал только два конкретных вопроса и тут же получил на них такие же конкретные и категоричные ответы. Сидел, оглушённый тем, что Витняк – этот старый лис – не только нашёл две ароновские подставки в самом Петербурге, но и вычислил, вычислил-таки, что это – всего лишь подставки. И выверт с Игорем – безошибочный способ добраться до главного. Не единственный, конечно, способ; Витняк легко мог бы взять за жабры и самого Арона. Но, видно, нужен ему Арон, не захотел вышибать из команды. И закрутил этот страшный спектакль, чтобы он – Арон Истомин – безропотно, быстро и втёмную решил за него его же задачу. А решение могло быть только одно, Саша и тут попал в самое яблочко.
Арон безотчётно бросал и бросал в огонь ветки, забыв о времени, о том, что сидит не один и что сидеть-то тут нет уже никакого смысла. Очнулся он только тогда, когда Валентин с плохо скрываемым раздражением сказал:
- Домой пора, Арон Григорьевич, у Вас ещё будет время подумать.
Арон поднял голову, мгновение смотрел непонимающе, потом устало ответил:
- Поезжайте с Игорем, если можно.
- Почему же нельзя? Только Вам придётся пешком...
- Ничего, пройдусь.
12.
Костёр догорал, по малиново-чёрным угольям перебегали голубые язычки. Всё кончается. Всё когда-нибудь кончается в этом мире. И хорошо. Бизнес – не лучшее зёрнышко в жизни. Кому-то просто везёт чуть больше, а кто-то давится сразу, но все заканчивают одинаково. Арон с силой протёр застывшее лицо. И ведь не дёрнешься, вот как за горло взяли. Не проходят тут никакие номера, узнают – амба, выкинут на помойку. А узнают точно, теперь не спрячешь, не подставишь, и выход один – труп.
Сашин труп.
Как всё наворочено: спас его от тюрьмы, он помог вытащить сына, а теперь... Арон не утомлял себя непрактичными вопросами; людей, пытавшихся при нём философствовать, он неизменно высмеивал, рекомендуя скопить деньжат и посудачить о смыслах не на завалинке, а на пляжах Канар. Но этот месяц сломал многое. Так много, что глупый вопрос: «Зачем жить?» вызывал теперь не иронию, а что-то гнилостное, вонючее.
Уже почти совсем рассвело, когда Арон увидел среди деревьев и сразу узнал стройную фигуру. Он даже не очень удивился и призывно поднял правую руку. Саша подошёл, молча опустился напротив, подобрав ноги и чуть склонив голову.
- Хэппи-энд. Я был уверен, что Вы останетесь.
Арон скользнул взглядом; губы дёрнулись непроизвольно.
- Почему?
- Не знаю, – пожал тот плечами. – Просто уверен.
- Да, Саша, ты вычислил всё абсолютно.
Спокойное у него лицо, просто на удивление спокойное.
- Витняк, стало быть, зятя в ангелы определил?
- В какого ангела? – не понял Арон.
Саша усмехнулся.
- Была уже такая история, Арон Григорьевич. В книге Бытия расписана.
- Шутишь?
- Финал у неё больно пакостный, шутить не располагает.
Арон поднял голову. Да, бесстрастное у него лицо, бледное только.
- Жил-был некий патриарх Авраам и был у него сын Исаак. Бог на них серьёзные виды имел, но решил сначала Авраама испытать. Условие поставил: сына в жертву принести. Зарезать. А что с праведника возьмёшь? Зарезал бы, уж и ножичек занёс, но... Дословно, конечно, не вспомню, но что-то в таком вот роде: ангел воззвал к нему с неба и сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо знаю я, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего для Меня. И глянул Авраам, и увидел овна, и взял овна и принёс его во всесожжение вместо сына своего...
Арон молчал, осмысливая.
- Доказал, значит, свою преданность?
- Так за чужой-то счёт и преданность, и праведность необременительны.
Саша поднялся, обошёл чёрное пятно кострища, тронул пальцами плечо Арона.
- Овцы, ведь, не сопротивляются.
И, не простившись, пошёл в сторону дороги. У Арона не хватило сил даже повернуться, ему было плохо, очень плохо, мерзко. Он вспоминал холёную физиономию московского «ангела», и вязкий туман лютой злобы на весь этот деловой и сволочной мир заполнял его мозг. Овцы не сопротивляются. Саша даже не спросил: кто эта несчастная овца. Хорошо, что не спросил.
И тут Арон мгновенно осознал всё. Саше ни о чём и не нужно было спрашивать; он знал, он с самого начала всё точно знал. Знал, что вычислить его Витняк не мог, что, помогая Арону вызволить сына, подставляет под кинжальный удар себя, и выхода у Арона не будет. А пришёл сюда только для того чтобы не допустить ошибки. Не стать этой самой овцой.
Инстинкт подбросил Арона на ноги и резко развернул к вековому дубу. Слух уже уловил мягкий щелчок затворной рамы.
Но выстрела Арон не услышал.
Он только успел заметить красноватую вспышку, прежде чем пуля пробила его лоб и разорвала мозг.
* * *
Он неспешно и мягко упал на спину; широко, крестом раскинув руки, с выражением удивления на подобревшем лице. Восход занимался яркий, радостный – в пении, щёлканье, стрекотании – во всем разнообразии природного лесного шума. И золотисто-розовые небеса конца второго тысячелетия от Рождества Христова застыли в широко раскрытых, мёртвых глазах человека.
