Серебряный век в лицах

Душа – как парус, душа – как арфа... (Игорь Северянин)

 

Серебряный век... Такое возможно только в России и только на рубеже веков – ХIХ и ХХ-го, хотя само понятие восходит к античной традиции. Благородный отсвет серебра культуры этой эпохи, с привкусом декаданса и мистики, роднит ее подчас с древнеримской культурой эпохи упадка. Мистиками не становятся – ими рождаются. «Дети рубежа» веков – Александр Блок, Андрей Белый и Вячеслав Иванов, Сергей Дягилев и Александр Бенуа – остро ощутили духовный кризис воспитавшей их культуры с ее гнетом чистогана и утилитарности. Их завораживало мерцание и красота поэтического символа сквозь призмы эстетических зеркал. В дыхании этой эпохи не только декаданс, но и лихолетья Первой Мировой войны, предощущения революционных бурь и апокалипсических чаяний Шопенгауэра, Ницше и Владимира Соловьева. И плывет кораблик Серебряного века сквозь пространство и время, оставляя в душе нашей радостное удивление поэтической мечтой, воплощенной в творениях искусства этой блистательной эпохи. Впрочем, пусть нас рассудит читатель…

 

Киевский шансон

 

Скоро 100 лет шансону Александра Вертинского. Он возвращается в Киев, он звучит под гулкими сводами Киевского музея русского искусства в исполнении артиста Александра Федоренко, который отважился воссоздать в своем моноспектакле творчество великого шансонье. Осеннее золото парка соперничает с золотом музейных интерьеров.

 

За фортепиано - Леонид Шаповалов, выпускник Московского Института имени Гнесиных и лауреат международного конкурса. Он тонко ощущает музыкальную ткань романса и его драматургию, превращая его в своеобразный оперный спектакль.

 

Благодатная аура исходит от артиста. И свершается чудо, великое чудо искусства: слушатели растроганы, они не скрывают своих чувств, улыбок и слез, они погружаются в светлую меланхолию. Полотна Кипренского и Брюллова с любопытством взирают на тех, кто пришел сюда, на Терещенковскую улицу, чтобы почтить 120-летний юбилей со дня рождения Александра Вертинского, а вместе с ним и – культуру Серебряного века.

 

Легендарный Александр Вертинский – родоначальник эстрадного жанра, которому французы дали изящное имя – chanson. В отличие от классического русского романса шансон Вертинского - более изысканный и утонченный, отмеченный эстетикой эпохи Серебряного века. Интимно и полутонами передает он внутренний мир души человека, такой уязвимой в превратностях судьбы. «Мой жанр понятен тем, - рассказывал Вертинский, - кто … пережил немало утрат и душевных трагедий, …ужасы скитаний, кто узнал притоны …, кто не знал спокойной, «уютной жизни»...

 

Причудлив и необъятен мир Вертинского: он простирается от «притонов Сан-Франциско» до Огненной Земли. Бесконечна череда его героев. Здесь - короли и балерины, «лиловые» негры, креольчики и попугаи, которые «плачут по-французски».

 

Вертинский вышел на подмостки в то самое время, когда русский символизм уже отцветал. Сценический успех тяжко дался ему. Пройти пришлось через голодную молодость и отчаяние нищеты, каторжный труд на киноплощадках Ханжонкова и санитарный поезд на фронте, где избавился, наконец, от пагубной страсти к кокаину.

 

Им восхищались, его любили соотечественники – все те, кто «…посетил сей мир в его минуты роковые», кто оказался в вынужденном изгнании. Сумел артист растрогать и стальное сердце товарища Сталина: более всего «вождя всех народов», по свидетельству его сына Василия, завораживал шансон «В синем и далеком океане…» Один из шедевров своей песенной лирики - романс «Ваши пальцы пахнут ладаном» - посвятил Вертинский звезде немого кино Вере Холодной. С ней познакомился он еще в Мировую войну, когда привез актрисе письмо с фронта от мужа.

 

Непросто спеть Вертинского. Главное - возродить уникальное пластическое мастерство maestro шансона, утерянное, казалось бы, навсегда. Вертинский в исполнении артиста Федоренко – не Пьеро, он не грассирует и не эпатирует зрителя своей артистической хламидой. Скупыми, но выразительными средствами – буквально одним жестом руки и поворотом головы – артист может целиком «показать» своих героев: «сыграть» гордость и гнев, смирение и покорность судьбе. Казалось, весь спектр чувств и настроений способны передать его выразительные руки. Сама глубина интонации, чудодейственный синтез поэтичности, вокального исполнения и сценической пластики артиста наводит на мысль о некой творческой реинкарнации легендарного chansonnier. Шансон «Пани Ирэна», посвященный Вертинским своей первой жене, польке по национальности, исполнялся артистом в польской транскрипции.

 

Концерт триумфально завершает «Танго Магнолия», пожалуй, самый блистательный шансон Вертинского, в котором ощущается шум океанского прибоя и экзотика дальних стран. «В бананово-лимонном Сингапуре…» - поет артист под оглушительные аплодисменты благодарных киевлян, пришедших почтить память своего земляка Александра Вертинского, а вместе с ним – и Серебряный век.

 

Любовные истории литературного парнаса

 

Они сошлись в октябре 1907-го на литературном вечере в Киевском оперном театре – эти самые модные поэты Серебряного века – Александр Блок, Андрей Белый и Нина Петровская. Огромная чаша театра не могла вместить всех желающих. Все было в духе времени – крикливые афиши в стиле модерн, торжественные фанфары для знаменитостей, истерически восторженные барышни и охапки цветов...

 

Никто и не догадывался о непростых взаимоотношениях участников этой поэтической дуэли. О том, что пару месяцев тому Андрей Белый и Александр Блок были на грани настоящей дуэли: к трагической развязке мог привести их личный конфликт.

 

Яблоком раздора стала жена Блока – Любовь Дмитриевна.

 

Была сенсация и посвежее. Фигурантами ее, кроме Андрея Белого, стала Нина Петровская. О жизни ее слагались легенды. Литературный дар ее был невелик, но дар жить - неизмеримо больше. В литературной Москве ее называли Ренатой - по имени героини романа «Огненный ангел» Валерия Брюсова.

 

«Из жизни бедной и случайной / Я сделал трепет без конца», - так могла бы сказать она о себе. Воистину, превратила Нина Петровская жизнь свою в бесконечный трепет, лирическую импровизацию, «поэму из своей личности».

 

Весной 1905 года Нина стреляла в Андрея Белого, который читал лекцию в малой аудитории Политехнического музея. Револьвер дал осечку - месть не удалась. На черном платье Нины Петровской появился большой черный крест.

 

Тогда Андрей Белый был молод и златокудр, светел и обаятелен в высшей степени. Им восхищались: над стихами его и прозой гоготала вся газетная подворотня России. Казалось, все влюблены в него. Передалось это и Нине Петровской.

 

А, затем - пришла любовь…

 

Но Андрей Белого «бежал от соблазна», вернее - от Нины, чтобы ее слишком земная любовь не запятнала его чистых риз. Он бежал от нее, чтобы еще ослепительней сиять перед иной – женой друга.

 

Оскорбленная и покинутая Нина продолжала мстить. Ради этого заключила союз с поэтом Брюсовым. Маг в душе, Валерий Яковлевич всерьез увлекался оккультными науками. Партнерские отношения, как водится, скрепили любовью…

 

Верила ли она, что колдовство и в самом деле вернет ей Андрея Белого?

 

Тем временем Андрей Белый увлекся женой друга. Любовь Дмитриевна Менделеева, жена Блока, и стала музой поэта Белого. История их любви стала одной из жемчужин в литературной короне Серебряного века.

 

Задача Андрея Белого оказалась неразрешимой, несмотря на все его ослепительное обаяние. С тех пор и полюбил он по-настоящему, и, видно, - навсегда. Как и покинутая им Нина Петровская страдал Андрей Белый неслыханно, переходя от униженного смирения к бешенству и гордыне. Несколько месяцев провел он за границей. И вернулся - с «Кубком метелей», поэтической симфонией любовных страданий.

 

Серебряный век: стиль жизни, стиль мышления

 

Впрочем, это была одна из примет эпохи Серебряного века. Начало тому положили символисты, беспокойное литературное племя, пришедшее на авансцену культурной жизни России на рубеже веков – ХIХ и ХХ-го. Вслед за Уайльдом могли повторить они: «В любви больше мудрости, чем в философии».

 

Мистиками не становятся – ими рождаются. «Дети рубежа» веков – Александр Блок, Андрей Белый и Вячеслав Иванов, Сергей Дягилев и Александр Бенуа – остро ощутили духовный кризис воспитавшей их культуры, «процесс измельчания жизни» (как выразился Бенуа). В духовных ценностях эпохи Серебряного века нашли свое отражение иные эстетические идеалы, раскрепощенные от гнета утилитарности.

 

Сама историческая эпоха звала их к новым рубежам. Жизнь стремительно ускорялась: появились первые авто и аэропланы. «Из Москвы в Нагасаки, – грезилось Игорю Северянину, - из Нью-Йорка на Марс». По темпам промышленного роста к концу ХIХ века Россия обогнала все страны мира.

 

Символистов завораживало мерцание и красота поэтического символа сквозь призмы эстетических зеркал. Тютчевская строка «Мысль изреченная есть ложь» наряду с философскими идеями Шопенгауэра, Ницше и Владимира Соловьева легла в основу манифеста символизма. Подобные же идеи высказывались и в программе художников круга «Мир искусства»: потребность в искусстве, выражающем жизнь человеческого духа, что роднит их с лозунгами французского символизма.

 

Осуждая морально и эстетически пошлый и ограниченный мир чистогана, «дети рубежа» отвергали и идейное наследие отцов и дедов. По иронии судьбы вдохновенными мистическими пророками оказались дети математиков и естествоиспытателей. Именно им суждено было стать творцами культуры эпохи Серебряного века.

 

Такого изобилия и созвездия талантов еще не знала Россия. И не скоро узнает…

 

Жизнь литературно-художественного Парнаса Москвы и Петербурга протекала в неистовом напряжении, непрестанном горении. Она бурлила вокруг издательств и редакций журналов, а в салонах безраздельно царствовала поэтесса Зинаида Гиппиус. Глядя на нее вспоминались строки из Северянина: «В шумном платье муаровом, … / Вы такая эстетная, Вы такая изящная...» Под шармом «Божьей матери декаданса» не могли устоять поэты и студенты, писатели и философы, и даже… отцы церкви! На поклон к ней приезжали Валерий Брюсов и Андрей Белый, Вячеслав Иванов и верный рыцарь Прекрасной Дамы - Александр Блок.

 

Там же в Петербурге, на Башне (так принято было говорить), начались знаменитые ивановские «среды». Эти поэтические мистерии в утонченно-изысканом духе декаданса проводил сам хозяин салона – поэт Вячеслав Иванов. Кто только не взбирался на Башню! Молодой философ Бердяев и Мережковский, Андрей Белый и Александр Блок. Михаил Кузмин пел за роялем свои чудесные «Александрийские песни», а Константин Бальмонт горячо шептал стихи: «Я – изысканность русской медлительной речи…» В одну из белых ночей, едва Блок произнес последнее слово своей «Незнакомки», как запели соловьи. «Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове...» - вспоминала поэтесса Кузьмина-Караваева, известная потом как мать Мария, отдавшая жизнь «за други своя» в фашистском концлагере. Они поймут это, когда вал народного недовольства выплеснется на улицы Петрограда в феврале 1917-го.

 

Модернистские веяния с Запада проникали во все сферы искусства – в живопись и скульптуру, архитектуру и книгоиздательство. Дух обновления коснулся и театра. Он проявился в новаторских исканиях Мейерхольда и балетных реформах Фокина. За наукой и искусством потянулись на Запад русские ученые, художники и поэты. В художественных академиях и студиях Парижа и Мюнхена нередко встретить можно было художников из России – Мстислава Добужинского и Остроумову-Лебедеву, Ивана Билибина и Георгия Нарбута, Максимилиана Волошина и Константина Богаевского.

 

Апофеозом культуры Серебряного века стали «русские сезоны» в Париже.

 

Судьба поэта и художника

 

Их сплотила любовь к родным камням древней Киммерии (так называли Крым в древности) – художника Богаевского и поэта Волошина. Об этом ярко сказал поэт в стихотворении, посвященном Богаевскому: «Мы, столь различные душою, / Единый пламень берегли, / И тесно связаны тоскою / Одних камней, одной земли…»

 

Максимилиану Волошину повезло в жизни. Пожалуй, он - самый популярный поэт и толстяк Серебряного века. Друзья фамильярно его звали Макс, любили за доброту, поэты посвящали ему стихи, а художники и скульпторы наперебой приглашали его позировать. И поныне бюст Волошина работы Виттига украшает бульвар Эксельман в Париже, а его портретов и стихов, ему посвященных, запросто хватит на увесистый том.

 

Париж стал для Макса чем-то вроде реторты, в которой бывший студент стал поэтом. Он жил на Монпарнасе - с турецким кофе, курительной трубкой и египетской богиней Таиах. Помнили, как заглядывал он в кафе «Ротонда», где собирался цвет парижской богемы – Амедео Модильяни и Диего Ривера, Пабло Пикассо и Марк Шагал, Гийом Апполинер и Луначарский. Там террорист Савинков, задушевно беседовал с художницей Маревной, а взлохмаченный Илья Эренбург курил свою трубку. Но истинной его стихией была поэзия жизни: «В дождь Париж расцветает, точно серая роза...»

 

Макс придумывал невероятные истории, мистифицировал («прикалывался» - по-современному). И однажды повезло ему одурачить весь литературный Петербург.

 

Вдруг откуда-то объявилась молодая поэтесса Черубина де Габриак. Ее стихи печатались, в нее влюблялись, но никто не видел ее. Только слышен был ее мелодичный голос по телефону. Никто и не подозревал, что за вывеской Черубины де Габриак прячется поэтесса Е.И. Дмитриева, а помогает ей Макс Волошин. Возмущенный Гумилев вызвал его на дуэль. Этот литературный бред в стиле Хармса мог бы иметь трагический финал, если бы не калоша. Просто, потерял Макс калошу где-то в снегу, а на помощь пришел к нему дуэлянт Гумилев. Продрогшие и озябшие тщетно пытались найти они злополучную калошу, пока не помирились. С тех пор и прозвали Макса - Вакс Калошин.

 

У мечтателя Макса была удивительная способность слушать в пейзажах Киммерии музыку истории древних цивилизаций. Его единомышленник и друг Константин Богаевский успел уже заявить о себе на выставках объединения «Мир искусства». Путешествие в Италию, природа которой напоминала ему родной Крым, со временем, увлекло его мастерами Кватроченто – Беллини и Мантенья, а итальянские впечатления - характерный рельеф гор, легкий рисунок облаков - отразились в его творчестве.

 

Особенно импонировало творчество художника его коллегам-мирискусникам. Игорь Грабарь называл его «…мастером в лучшем значении этого слова…» . Как отмечал в одном из писем сам Богаевский: «И Сомов, и Бакст, и Билибин, и Добужинский, и Лансере, …от картин моих … в восторге». Он уже участвовал в выставках мюнхенского «Сецессиона» и парижского «Осеннего салона», международных выставок в Венеции и Риме. О Богаевском, как о выдающемся мастере декоративного плана, с восторгом заговорила Европа. Его работы упоминались в Studio и Figaro, Liberte и Revue des Beaux Arts, Grand National и Patria и прочих периодических изданиях.

 

В мире искусства

 

В Париже – «русский сезон». Блистательные премьеры, цветы, брильянты, рауты, банкеты. Платят сотни франков за дягилевский спектакль. Анна Павлова, Шаляпин, Карсавина, Фокин. В театре Шатле - русский балет. На афишах – «Ballet russe»: Анна Павлова-Сильфида парит в воздухе. Она вся – музыка, вся – грация, вся – полет.

 

Успех дягилевских сезонов утвердил любовь художников «Мира искусства» к театру и определил дальнейшую судьбу многих из них. Однако, покорение Парижа начиналось ранее - с выставок художников «Мира искусства». В книжной графике тон задавали Иван Билибин и его ученик – Георгий Нарбут. В отличие от своих коллег по «Миру искусства» он не имел художественного образования. Однако, украинский мастер-самоучка оказался достоин такого поистине блестящего сообщества, как «Мир искусства». Сказалось и необыкновенное трудолюбие и обаяние малоросса, его такт и жадная тяга к культуре. О пребывании в Мюнхене он скажет просто: копировал Дюрера.

 

Он создал свое украинское барокко. Иллюстрации Нарбута к «Энеиде» Котляревского стали одним из его шедевров. Фигуру Энея «собирал» он буквально по фрагментам: что-то - от Минервы киевского гравера Щирского и западноукраинских архангелов Михаилов, кольчуги и шлемы - от портретов польского короля Яна Собесского и сыновей, а еще, нечто важное, - от костюма Энея с рисунка М. Боке к балету Ж.-Ж. Новера «Эней и Дидона». «Эней и его войско» достойно венчает искания мастера, начатые еще в Петербурге обложкой «Гербы гетманов Малороссии» Г.К. Лукомского. Однако на продолжение работы над иллюстрациями к «Энеиде», на создание нового оформления журнала «Наше минуле», где барочный стиль был уместен, времени у него не хватило. Советская власть поставила перед художником иные задачи. Заказы советских издательств требовали уже небарочных решений. И Нарбут находил их, становясь отцом украинской советской книжно-журнальной графики.

 

Нет, Серебряный век не умер...

 

Отгремела Мировая война, революции, мир изменился. Серебряный век уходил, забирая с собой своих детей.

 

Александра Блока не стало в августе 1921-го. Казалось, с ним уходит эпоха. Немного ранее расстреляли поэта Николая Гумилева – по обвинению в контрреволюционном заговоре.

 

Потянулись в эмиграцию художники и поэты – Бенуа и Добужинский, Ходасевич и Цветаева. В мае 1920-го умер в Киеве Георгий Нарбут - после тяжелейшей операции по удалению камней из печени. Судьба оказалась безжалостной к нему. В расцвете таланта ушел он из жизни: ему не исполнилось и 34-х лет… Недавно, к 120-летнему юбилею художника, Нацбанк Украины выпустил памятную монету.

 

Нина Петровская покончила с собой в Париже. В ночь на 23 февраля 1928 года она открыла газ в своем номере нищенского отеля. Россию покинула она еще в 1911-м, пытаясь позабыть свои московские страдания. Оказалось – ехала на новые...

 

Макс Волошин по-прежнему жил в Коктебеле В годы гражданской войны он прятал от чекистов Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой, а потом спас от белогвардейского расстрела Осипа Мандельштама. Для художественной интеллигенции домик Волошина стал островком тепла и света. Каждый находил там приют.

 

Волошина не стало в 1932-м, его похоронили возле горы Янычар, абрис которой напоминает профиль Макса. В годы Отечественной войны на военных картах Крыма это место обозначено было как «Могила Волошина». В 1942-м умер Богаевский, последней работой его стала картина «Воспоминания о Мантенье».

 

Андрей Белый умер в январе 1934-го – от последствий солнечного удара. По иронии судьбы, перед смертью просил почитать стихи, посвященные им Нине Петровской: «Золотому блеску верил, / А умер от солнечных стрел. / Душой века измерил, / А жизнь прожить не сумел…»

 

В конце 20-х на литературном небосклоне эмиграции засияла звезда Владимира Набокова. С выходом в свет «Защиты Лужина» Серебряный век в изгнании, по словам Нины Берберовой, обретал свой новый смысл, свое оправдание.

 

Во Франции «…на продавленном матрасе, …без денег на доктора и лекарства…» (как писала Нина Берберова), умирал Владислав Ходасевич. Тоску изгнанника выразил он в своем предсмертном стихотворении, которому и дал название «Зеркало»: «…Нет, меня не пантера прыжками / На парижский чердак загнала, / И Вергилия нет за плечами, / Только есть одиночество в раме / Говорящего правду стекла…»

 

Александр Вертинский в 1943-м вернулся из эмиграции на родину и стал отцом двух дочерей – Анастасии и Марианны. На столетний юбилей со дня его рождения бронзовый профиль знаменитого chansonnier украсил фасад дома № 43 по улице Владимирской, где он родился.

 

…Нет, Серебряный век не умер. Он живет – на книжных полках - в стихах Александра Блока и Андрея Белого, Максимилиана Волошина и Владислава Ходасевича, Игоря Северянина и Зинаиды Гиппиус… Он – в музыке Рахманинова и Скрябина, Стравинского и Прокофьева, в «Темных аллеях» Ивана Бунина. Всегда можно приникнуть к живительному роднику этой духовной культуры. Дух его хранят архитектурные ансамбли Москвы и Петербурга, Феодосии и Киева, их музейные собрания. Он незримо присутствует в коктебельском домике Макса Волошина, где пахнет пылью веков, а на пришедшего сюда задумчиво глядит гипсовая голова египетской богини Таиах.

 

Скрынченко Владимир Анатольевич. Родился 21 января 1949 года в Киеве. Образование высшее - 2, окончил Киевский политехнический институт в 1972, 1987 гг. Место жительства - г. Киев. Имею свыше 50 публикаций (кроме научно-технических) в печатных изданиях Киева, Минска, Воронежа, Джорданвилля и Буэнос-Айреса.

Интересы: история, искусство, оперная музыка.